Турбин от радости, не выдержав, подпрыгнул и повис на перекладине своих ворот, дрыгая ногами. Матвей Матвеич потрясал обеими руками. Павел Нестеров, обычно сдержанный, упал на грудь Серебрякову, схватил его в охапку и закружил.
– Влад, дьявол! Я тебя сожру!
– Краса-авец!.. – тянул Кудрин, размазывая по щекам бороздки пота. Но что это? Либрих, Ригель, двое защитников сбежались и тесно обступили судью, доказывая, что мяч забит не по правилам: Мухин, принимая передачу, находился вне игры. Владик, разобрав в чем дело, даже рассмеялся и показал Скачкову: посмотри на них, чудаков! Судья на поле взглянул на бокового, тот с флагом у ноги спокойно шел по кромке. Тогда, выбираясь из толкучки футболистов, судья повелительно указал на центр поля. Гол засчитан!
Австрийцы затеснились еще жарче и азартнее, кто-то толкал судью в спину, а Ригель украдкой врезал ему по ногам. Судья гневно обернулся, но Ригеля уже заслонили, оттолкнули.
Поведение футболистов на поле взвинтило нервы на трибунах. Стадион, вскочив на ноги, ревел, дудел, неистово размахивал флагами. Скачков привык к тому, что футбол – это торжество, а торжество бесшумным не бывает, однако в здешнем реве из всех человеческих страстей отчетливей всего угадывалась жажда мести, крови. Матч незаметно перерос рамки обычного спортивного состязания.
Серебряков, поглядывая на беснующиеся трибуны, на игроков вокруг судьи, покачал головой.
– Вот ханыги, а? – сказал он Скачкову.
Несколько человек с трибун прорвали оцепление и выскочили на поле. Их попытался остановить судья с флагом, его со злобой отпихнули. За нарушителями бросилась полиция, началась тяжеловесная погоня под одобрительный вой дудок и звон колокола. Наконец порядок навели, но тут увидели, что Мухин скорчился и держится за голову. Рядом с ним на траве валяется бутылка.
«Мерзавцы!..»
Скачков с протестом побежал к судье: за хулиганство зрителей несет ответственность команда!
На поле появился тренер австрийцев. Принимая извинения, Скачков тем не менее настоял, чтобы все происходящее нашло отражение в протоколе.
Мухину забинтовали голову, он вышел было продолжать игру, но попросил замену. На поле выбежал свеженький Игорь Белецкий.
– Игорек, не заводись. Слышишь? – предупредил Скачков.
Какое там! Парнишка рвался в бой, дрожал от нетерпения. Кажется, подбей его сейчас, прими он травму вместе с Маркиным и Мухиным, он будет только счастлив.
Убывающее время заставляло австрийцев торопиться. Они еще не потеряли надежды переломить ход встречи и принялись бомбардировать ворота издали. Русские игроки с забрызганными грязью азиатскими скифскими лицами казались им на последнем пределе сил. Гол назревал, мяч должен, неминуемо обязан был влететь! Вот… еще бы чуть-чуть! Но Турбин, используя преимущества своего длинного тела, весь вытянулся наискосок ворот и в последний миг сумел толкнуть мяч кулаком. Угловой!
За воротами, взявшись рукой за сетку, Арефьич что-то выговаривал Турбину – похоже, успокаивал, просил взять себя в руки. Дворкин, тоже заклиная молоденького вратаря, смотрел на него с мольбой, прижав руки к груди.
Первый раз судья взглянул на секундомер, и этот его жест подхлестнул австрийцев. Трибуны теперь ревели не переставая. Поощряемая громом соотечественников, австрийская команда торопливо взвинчивала темп и заиграла резко, откровенно грубо – обычный удел неудачников. От нервозности стали часты примитивные навесы на штрафную. Ригель упорно подбирался к молодому Турбину, но тут коса нашла на камень: Семен Батищев не давал ему дыхнуть. Ригель для устрашения попробовал свое излюбленное – кость на кость, Семен не отступил, и вот уже австриец отлетает на траву, вскакивает на ноги и взывает к судье. Нечего, нечего! Сам виноват…
Началась охота за Серебряковым. Задетый за живое: «Ах, так!» Владик не берегся и лез в самую свалку. Как он там уцелел, разбрасывая всю защиту искусными и хитроумными финтами – не объяснить! Парень был богом создан для футбола.
Все же был предел и силам нападающих.
Выпрыгнув на передачу, Скачков опередил Фохта, оставил его за спиной и отбил мяч, но, приземляясь, громко вскрикнул и свалился на спину. Это Фохт, опускаясь после запоздавшего прыжка, всей тяжестью ступил своему сторожу на ногу, – Скачкову показалось даже, что под шипами Фохта что-то хрустнуло.
«Кость!» – сразу же мелькнуло в голове Скачкова, Если кость, он больше не игрок, не боец – команда останется доигрывать в меньшинстве.
Боль под коленом заставила его перекатываться по траве, обеими руками он держал ногу на весу.
Подбежал Семен Батищев и свирепо махнул на извинявшегося Фохта: иди, слушай, катись! Фохт потрусил на поле, там к нему пристроился Ригель, они о чем-то заговорили… Черт его знает, намеренно он наступил, не намеренно?
Судья показывал, чтобы подбитого футболиста вынесли, не задерживали игры.
Семен опустился на колени, подставил под покалеченную ногу обе ладони.
– Что, Геш? Заломал?
Этого Скачков еще не знал. Загибая голову, он заглядывал под колено. На месте раны гетра тяжелела, пропитывалась кровью. Но боль была поверхностная, это утешало. Сейчас укольчик, заморозить и можно доиграть. Одно досадно – он, дьявол, наступил как раз на ногу, которую Скачков хранил, оберегал… Будто нарочно!
Отстранив всех, кто сбежался, Матвей Матвеич поднял его на руки, вынес с поля и стал рыться в чемоданчике.
– Не трухай, Геш, кость цела. Мышцу разорвал. Приподнявшись на локтях, Скачков оборотил лицо на поле: игра опять пошла, в защиту оттянулся Владик, стал как привязанный ходить за Фохтом, украдкой от судьи грязнил: ударит по ноге, подставит пятку, – мстил за Скачкова. «С ума сошел! Схлопочет штраф».
– Матвей Матвеич, затяни потуже. И заморозь. Да поскорей! Ты смотри, что он вытворяет!
Посапывая, массажист колдовал над раной и на поле не глядел.
– Сиди, Геш, отыгрался.
– Да ты что… ты думаешь, что говоришь? – крикнул Скачков. Матвей Матвеич небрежно ткнул его в плечо, заставил снова опрокинуться.
– Лежи, я сказал. Без ноги хочешь остаться?
Присел Иван Степанович, быстро, цепко пробежался пальцами по ноге, вытер испачканную кровью руку.
– Черт ее знает, Геш. Рискуешь.
– Все равно, – потребовал Скачков. – Не заморозите, я выйду так. Выйду! – снова крикнул он. – Вы же знаете, что выйду! На костях доиграю!
Уступая, Иван Степанович поднялся и молча кивнул массажисту: давай, делать нечего.
– Ну, слушай! – сердился тот и, грубо схватив за ногу, перевернул Скачкова на живот. – Потом, смотри, не кайся. Поздно будет!
– Давай, давай! Ты свое дело знай, – приговаривал Скачков. Упираясь руками, он изгибался и пытался заглянуть себе за спину.
Чтобы он не дергался, Матвей Матвеич сгреб его за волосы и ткнул лицом в траву. – Лежи!
Скоро боль в ноге пошла на убыль, но под коленкой обозначился бесчувственный комок, он был как груз и в общем-то стеснял, мешал. Однако играть было можно. Матвей Матвеич помог ему натянуть влажную от крови гетру, завязал.
– Ну? Держит?
Нога держала, и хорошо держала.
– Доиграю. Осталось мало.
Он отыскал игрока с цифрой «13» на футболке. Ему хотелось встретиться с ним еще раз – лицом к лицу, глаза в глаза. Оба они жили в мире спорта, и законы спорта не позволяли складывать оружие до самого финального свистка. Спортсмен всегда сражается не из одного упрямства, а во имя чего-то более высшего в себе. «Фохт хочет выиграть, не хочет проиграть. Но не хочу проигрывать и я. Если только он травмировал меня сознательно – значит, он преступил законы спорта, проиграл и признал свое поражение…»
Пробуя распрыгаться, Скачков пританцовывал на кромке поля и поднимал руку, привлекая внимание судьи. Павел Нестеров, давая ему возможность вступить в игру, запустил мяч в аут.
Судья издали сделал Скачкову разрешающий знак.
Выбегая, Скачков махнул Владику, чтобы отправлялся на свое место.
Вздымая грудь и смахивая с запаленного чернявого лица капельки пота, Фохт мрачно посмотрел в глаза Скачкову. Разозленный надвигающимся поражением, он весь кипел. На лице русского футболиста, изможденном, с обтянутыми скулами, появилась усмешка. Все сомнения Скачкова отпали, и в ответ на угрожающий взгляд этого нечистого на ногу наемника он показал кивком на табло над южной трибуной: дескать, взгляни лучше на счет! По игре им еще приходилось раз, другой столкнуться; Скачков валился на траву, но поднимался и каждый раз искал взгляд Фохта. Постепенно австриец перестал лезть на ворота и заиграл в оттяжке, посылая длинные и точные прострелы. Незаурядный мастер, Фохт был опасен и на месте дирижера, но его дисциплинированные партнеры по-солдатски продолжали осуществлять план тренера, до самого конца слепо надеясь на острие стрелы, которого уже не было. (Назавтра газеты привели слова самого Фохта, сказанные им еще в запале игры, сразу же после финального свистка: «Слава – это потаскуха. Она льнет к самым счастливым»).
