Ленинградская команда всегда была для Скачкова неприятным соперником. Он не любил навалистого и жестокого давления и предпочитал противника с комбинационной, многоходовой игрой – тогда сказывался его огромный опыт, его умение угадывать и разрушать расчеты атакующих в самом зародыше, в глубине поля. Сегодня, как было решено на установочном совете перед матчем, необходимо задавать темп с первых минут, прижать к воротам – перебегать.

Против Скачкова вновь действовал молоденький нападающий, которого он наглухо закрыл в том матче. Сначала он не понял, почему тренер соперников не заменил парнишку, однако скоро разгадал: молодой, неутомимый, он должен был мотать, оттягивать Скачкова на себя, а в открывавшийся к воротам коридор нацеливался ринуться Решетников, хитрющий, как лисица, Леха, полузащитник с крепким плассированным ударом. Парнишка исполнял задание старательно: финтил, юлил, откатывался к самой бровке, показывал, что порывается пройти по краю, – Скачков все видел и читал, как по букварю. Давно он изучил этих уж слишком исполнительных ребят, надолго скованных начальной установкой тренера. Он делал вид, что поддается на приманку, смещался часто в сторону, но ровно лишь настолько, чтобы успеть на перехват умудренного в боях Решетникова. Несколько раз он крепко сталкивался с разогнавшимся парнишкой, чувствуя, как со всего разбегу врезается в его разгоряченное напрягшееся тело. Скачков щадил его, пытался образумить, хотя, не нарушая слишком правил, мог подловить и вывести надолго из игры. Самого его когда-то так ловили и выносили с поля.

– Геннадий Ильич, вперед бы больше надо, – несмело посоветовал ему Соломин.

Оглядываясь, Скачков определил: да, Саша прав, скучиваться незачем.

Первый тайм как будто проходил на равных – не перебегали, но и уступили. А под свисток, в последнюю минуту, Белецкий очень вовремя успел на резаную передачу Кудрина, как вьюн, оставил за спиной опекуна и только ринулся к воротам, открылся по другому краю Сухов: его, сдыхающего, мокрого, как мышь, защита стерегла вполглаза.

– Смотри! – остановившись, завопил Скачков, еще не веря сам такой удаче, но Игорек и без него увидел. Ах, все же молодец парнишка! Не сбавляя бега, он сумел послать мяч резаным ударом, в обводку за спину защитнику, на свободное пространство и, охнув, приподнялся стадион: успеет, не успеет Сухов? Вот-вот… еще чуть-чуть, – Скачков извелся, наблюдая. «Переставляй же горбыли!» Свои ему отдал бы, чтоб бежал скорее! Но ноги Сухова все отставали, и он запнулся вдруг, упал на руки, перевернулся раз, другой… Мяч мимо дальней штанги укатился с поля.

Рев стадиона услыхал весь город. Скачков себя в досаде: по коленке, по коленке! Убил бы! «Вот он, глоточек! Ну погоди!.. Та-кую передачу!»

Сухов вскочил, остервенело кинулся к Белецкому: куда, куда давал? Тот отступил, попятился, рукой загородился. Федор налетал – едва не в драку лез. Скачков по-капитански грозно глянул издали: чего еще? Но тут свисток протяжный и все смешались на поле, упало напряжение. Усталой запалившейся гурьбой футболисты потянулись на отдых.

– Геш, ты видал его? – окликнул, подбегая, Сухов – горячий, задыхающийся, в мыле. – Нет, ты видал? Его же на моторе не достанешь!

Искал сочувствия, заглядывал в глаза. Скачков отвернулся – клокотало зло. Чего темнить, чего на парне зло срывать? Ведь сам же понимал, что мог достать, и если бы…

– Иди, иди отсюда. Катись! – сквозь зубы процедил Скачков и шаг прибавил, чтоб не приставал. – Амулетики цепляешь? Глоточек спирту?.. Уйди!

В туннеле под трибуной его позвал Белецкий – едва не плачет от обиды.

– Геннадий Ильич…

– Ладно, ладно… – грубовато потрепал парнишку по плечу, повел с собою. – Пас был на блюдечке. Чего там! Не обращай внимания.

– Уж лучше бы я сам, Геннадий Ильич!

– Пошли, пошли. Все впереди еще.

…Интересно, изменит что-нибудь тренер ленинградцев в своих первоначальных установках? Скачков не думал о парнишке нападающем, его могли и заменить, – он опасался все того же Лехи, старого, проевшего все зубы, способного на необдуманный заранее поступок, рискованный, опасный, но, как правило, результативный. В недавнем матче Решетников как раз таким рискованным, неожиданным для многих рейдом и принес своим победу. Рванулся, не уследили, а потом попробуй задержи! Да и только ли в том матче? Решетников у ленинградцев известная «палочка-выручалочка» – спас не одну игру. Перед поездкой в Мексику, на чемпионат мира, Скачков с Решетниковым сыграли вместе несколько товарищеских матчей за границей, и в печати отмечалось, что у русских необычайно сильная, активно действующая середина поля.

– Как нога? – прогудел Матвей Матвеич, нависая над Скачковым массивной волосатой грудью. Весь тайм он просидел у края поля и близко видел, как изматывал Скачкова нападающий.

Ты кинь его, как следует… Чего он? – посоветовал Матвей Матвеич. – У них же ставить больше некого!

Скачков, почти задремывая от усталости, расслабив руки, ноги, открыл, чуть разлепил глаза.

– Все в порядке. Ничего.

– Чаю дать?

– Не стоит.

В прихожей, где в своем излюбленном углу между холодильником и вешалкой орудовал тишайший Кондратьич, раздавался визгливый голос администратора Смольского.

– Чего он там? – спросил Скачков, показывая глазами. Матвей Матвеич сходил и сердито захлопнул дверь.

– Делать нечего! Бассейн испортился. Нашел тоже, проблему!

По губам Скачкова скользнула слабая усмешка, он закрыл глаза и снова отрешился.

На второй тайм, сберегая силы, он вышел после всех, последним, когда команды разбежались по обеим половинам поля, и нападающие, которым начинать, переминались у мяча, поглядывали на судью с хронометром. Скачков, окидывая поле, определил, что у противника все без замен и без перестановок, и, чтобы сразу же настроиться на темп, включиться по свистку сирены, подпрыгнул сильно раз, другой, попутно взмахивая руками. На левом фланге ярко выделялась нетронутая потом, чистенькая майка, – вместо Сухова вышел запасной. Самого Федора не было ни в раздевалке, ни на скамейке у ворот – обиделся, совсем ушел со стадиона.

Опять забегали, опять перемешались. Скачков, перемещаясь, как необходимо по игре, рассудочно и остро просматривал все поле. Так шахматист глядит на доску, когда на ней еще полно фигур. Сейчас Белецкому создать бы пару, тройку голевых моментов, и все – достаточно, не надо больше ничего. Парнишка весь заряжен на удар. (Об этом говорил, напутствуя, Иван Степанович: «Белецкого, Белецкого не забы-вай»!). Но что-то спуталось, пошло совсем не так. Скачков недолго видел впереди семерку на футболке Игорька, он скоро потерял его из виду, почувствовал, что замотался, и стал не успевать на перехват напористого Лехи. Мальчишка на краю теперь подолгу передерживал мячи и не спешил отпасовать, едва обозначалось нападение. Он ждал, искал единоборства, а если замечал, что страж его не подступал вплотную, сам рвался к лицевой и бил, простреливал опасно вдоль ворот. Скачков и не заметил, как уступили центр поля. Ворота стали близко за спиной, и он, отчаянно гадая, пойти и броситься на молодого или смотреть, глаз не спускать с маячившего Лехи, все отступал, все пятился и чувствовал, как мечется за ним защита, как бегает от штанги к штанге молодой Турбин, кричит, что-то показывает Соломин. «А, черт!..» И часто шел на крайнюю, решительную меру: ногами в ноги, в мяч, стремительным подкатом. Сам на земле, но мяч за полем, и можно оглядеться, перестроиться, передохнуть.

Свистят и издеваются трибуны, не слышно ни сирены, ни что кричит там от ворот Матвей Матвеич. Судья показывает знаками, торопит и вот уж снова вброшен мяч, опять навал, опять прижали, и тут Скачков промахивается со своим подкатом, а, вскакивая, видит, как замаячила на подступах к штрафной горячая и мокрая, хоть выжимай, спина Решетникова. Он не терял мгновений и бил своими крепкими, настильными, как выстрел из мортиры, ударами, бил не раз, не два, но слава и хвала сегодня Турбину.