— Я не взял… Просто подумал: вот хорошо бы…

Здесь надо сделать оговорку, отступление… Было ли то, что описано в предыдущей главе? С точки зрения земного жителя вопрос нелепый. Но Белый шарик был обитателем звездного мира, где свойства и законы совмещенных пространств иногда сплетаются в клубки неразрешимых загадок… Там проблема «было — не было» вовсе не кажется такой бессмысленной.

Взять, например, явление отраженных граней! Луч временного вектора, ударяясь о соседнее многомерное пространство, как о плоскость, уходит от него рикошетом, будто от зеркала. Причем бывает, что реальный источник этого луча быстро гаснет, а отраженный в соседней грани начинает жить по своим законам, формируя вокруг себя собственное пространство и собственные события. Поди разберись: на самом деле они — или только отражаются?..

Стасик-то, конечно, о таких сложностях не подозревал. А Белый шарик задумывался. Ведь, в конце концов, это именно он лихо двинул Вильсона по вектору Времени вперед почти на полгода. За один миг! От той секунды, когда услышал Стаськины слова (просто крик души!): «Вот если бы сейчас было лето», — до майского дня, когда Вильсон оказался в парикмахерском кресле.

Двинуть-то двинул, но сколько энергии это стоило! (И опять большие шары бранили его за легкомыслие.) А основная сложность в том, что на темпоральном векторе с декабря по май возник, естественно, временной вакуум. Природа же, как известно, ни в чем не терпит пустоты. И свободный объем времени, словно бутыль с выкачанным воздухом, начал стремительно всасывать в себя поток событий.

Неясным осталось одно: случились эти события на самом деле или они — только продукт отраженного вектора? Если они были, то почему и Стасику и Яшке многое вспоминалось потом скомканно и урывками? Почему, например, Белого шарика не беспокоило, что с марта все сильнее кашляла сестренка Вильсона? Нет, он помнил это и даже несколько раз делал из хлебных крошек и горошин очень нужные для Катюшки лекарства, которых не оказывалось в аптеке. Но тревоги Шарик не ощущал. Может, потому, что все чаще был занят своими звездными делами? Или дело в том, что все это было не по правде?

Но как же не по правде? Вон в углу у двери стоят Стаськины лыжи, купленные в январе. Вон на Вильсоне штаны, сшитые из обрезков костюма, который мама заказала на неожиданно свалившиеся деньги. И галстук пионерский. Значит, весной в самом деле приняли Стаську в пионеры (он все боялся, что не примут из-за двойки по арифметике)…

А главное — вот он, рядом с Вильсоном, Яшка. Не было бы Яшки, если бы не случилось тогда, зимой, разговора: «А я думал, ты превратился…» — «С чего ты взял?» — «Я не взял… Просто подумал: вот хорошо бы…»

Нет, нельзя сказать, что такая Стаськина мысль была неожиданной для Белого шарика. Смутное и даже какое-то стыдливое это желание появилось, когда Шарик подглядывал Стаськины сны. А может, и не только подглядывал, может, и подсказывал иногда. По крайней мере, Стасик этих снов утром не помнил, а Шарику они впечатывались в память навсегда.

Стасик то пробирался среди оплетенных ползучим кустарником скал, то бежал по песку вдоль очень широкой и очень синей реки за уплывающим пароходом, то искал кого-то на узких улицах незнакомого города… И в конце концов находил! Другого мальчишку. Веселого, бесстрашного, с ясным лицом — похожего на того, который был в комнате Полины Платоновны на портрете. И тогда начинался самый хороший сон. Стасик и этот мальчишка запускали с крыши самодельный самолет, ловили в лесной траве светящихся кузнечиков, летали, обнявшись, на доске качелей, подвешенной не к веревкам, а к солнечным лучам. И дрались иногда с бледными чичами.

Чич было много. Они нападали толпой. Но как нападали, так и откатывались, прижимая к синякам и ранам немытые лапы. Потому что Вильсон и его друг сражались самозабвенно… Чаще всего бой шел на скалистой площадке, у тесного входа в пещеру. Там, в этом гроте, было спрятано какое-то сокровище. Какое — не знали ни Стасик с другом, ни их враги. Но в темной глубине пещеры горело желтым светом окно с плавно закругленным верхом и переплетом в виде буквы «Т». И нельзя было подпустить пиратов к этому теплому и доброму окну. Звенели сабли, кортики и ятаганы, синий пистолетный дым клочьями застревал среди горячих камней, бледные враги с воем катились вниз, теряя рваные треуголки и башмаки. И к двум пацанам в синих матросках и красных галстуках с блестящими пряжками подступиться не могли. Потому что те стояли спиной к спине и так сверкали клинками, что ветер летел, будто от пропеллеров…

Шарик смотрел на это со стороны. Со смесью радости, зависти и ревности. Потому что не он отбивался от врагов спина к спине с Вильсоном. А так хотелось быть на месте того мальчишки!

Да, чтобы дружить с мальчиком по-настоящему, надо стать мальчиком самому. Конечно, можно сказать, что в душе Белый шарик и так был мальчишкой. Но это утешение годилось лишь до поры до времени. Душа душой, а хочется, чтобы в жизнях друзей побольше было одинакового. Чтобы зимой вместе на лыжных горках, а летом на реке; чтобы вдвоем бегать в кино «Победа» на «Золушку», «Чапаева» и трофейных «Мушкетеров». Чтобы знать эту жизнь, как Стаська — на вкус, на запах, на ощупь. И чтобы — спина к спине, когда встретится компания Чичи. «Держись, Матрос Вильсон! Они не пройдут!..»

И чем дальше, тем сильнее хотелось этого. Но Шарик боялся признаться Стасику в таком желании. Во-первых, почему-то очень стеснялся. Во-вторых, было страшно, что мальчишка из него, из Шарика, не получится.

Нет, само физическое превращение в мальчика не казалось Шарику трудным. Хитрости живых клеток ему были известны, и создать в своем сознании матрицу мальчишечьего организма ничего не стоило. Этакий штамп, чтобы потом — шлеп — и готов пацан с головой и ушами, с руками и ногами, лет десяти с виду. Но что внутри этой ушастой головы? Как быть с характером и прочими неуловимыми нейро-энергетическими полями, которые называются словом «душа»? Для души матрицу не слепишь. И если сейчас — тяп-ляп и готов мальчишка, то это будет наверняка второй Стасик. Второй Матрос Вильсон. Потому что ничьей другой мальчишечьей души Белый шарик не знал. А зачем Стасику двойник? Он и от себя-то не в восторге, а тут, пожалуйста — еще один такой же!..

Конечно, хорошо бы влиться в мальчишечье тело уже со своей собственной душой и характером. Но вот тут-то и начинался главный страх: есть ли у него, у Белого шарика, эти человеческие свойства? Одно дело жить в пластмассовом шарике и откликаться резонансом на Стаськины мысли и чувства. Другое… Вот получится ли это «другое»?

…Впрочем, скоро он сообразил, что какой-никакой характер у него есть. Потому что не может портиться то, чего нет, а Большой Белый шар прямо заявил Шарику:

— Голубчик мой, я вынужден сказать, что порой твой характер делается невыносимым. Ты то и дело споришь со старшими.

— Дитя растет, скоро переходный возраст, — хмыкнул Красный шар.

— За такие «переходные» фокусы раньше быстренько попадали под черное покрывало, — прокряхтел Темно-красный шарик. Он, видимо, по старости лет забыл недавние события. Шарик только фыркнул.

— Нет-нет, мы очень благодарны тебе за то, что ты так храбро разделался с покрывалом, — заторопились, просто закудахтали Желтые близнецы. — Но зазнаваться — это очень-очень нехорошо. Это крайне повредит тебе в момент Возрастания…

— Еще больше повредит то, что он так безрассудно тратит энергию, — напомнил Большой Белый шар.

— Чтобы покрывало разодрать — это безрассудно, да? Это вы сейчас так говорите, а тогда…

— Ну, хорошо, хорошо… Но нельзя же теперь жить за счет одного подвига. Надо думать о постоянных обязанностях и о будущем. А ты тратишь энергию на посторонние дела, на игрушки.

— Моя энергия, хочу и трачу, — буркнул Шарик. Впрочем, негромко, про себя.