На Королевской дороге бурлил людской водоворот. И вместе с тем возникало ощущение замкнутого пространства, как в павильоне звукозаписи. Это клокочущее море зеленых беретов вперемешку с бело-голубыми цветами морской формы было одним из проявлений наращивания военного присутствия на Мальте в связи с началом Суэцкого кризиса. К острову подошел «Королевский ковчег», а с ним несколько корветов и десантных судов, готовых в любой момент высадить морскую пехоту в Египте.

– Во время войны я служил на боевом транспорте, – заметил Папаша, проталкиваясь с Клайдом сквозь толпу, – и тогда накануне высадки союзных сил была такая же кутерьма.

– Когда мы стояли в Йоко в Корее, все тоже пили напропалую, – как бы оправдываясь, сказал Клайд.

– Но что-то здесь не совсем так. Англичане по-особому напиваются, особенно перед тем, как идти в бой. Не то что мы. Нам лишь бы надраться, заблевать все вокруг и мебель порушить. А у англичан есть воображение. Вот послушай.

У магазина мужской одежды стоял краснорожий морпех-англичанин с мальтийской девчонкой и разглядывал шелковые шарфы. Ничего особенного, если не считать того, что эта парочка пела «Пусть все говорят, что мы влюблены» [279] из «Оклахомы».

Над их головами проревели бомбардировщики, летевшие в сторону Египта. Кое-где на улице лоточники бойко торговали амулетами и мальтийскими кружевами.

– Кружева, – удивился Клайд. – На кой ляд нам эти кружева.

– Чтобы ты вспомнил о своей девчонке. Даже если у тебя се нет, все равно лучше… – Папаша не закончил фразу. Толстяк Клайд не стал развивать эту тему.

Слева от них в радиомагазине «Филлипс» на полную катушку звучала программа новостей. Небольшие группы людей в штатском стояли рядом и напряженно слушали. Расположенный поблизости газетный киоск угрожающе ощетинился красными заголовками: «Англичане готовы ввести войска в зону Суэцкого канала!» «Сегодня на внеочередной сессии, – вещал диктор, – парламент принял резолюцию, призывающую использовать воздушно-десантные войска для разрешения Суэцкого кризиса [280]. Десантные части, базирующиеся на Кипре и Мальте, приведены в часовую готовность».

– Ну и дела, – устало изрек Толстяк Клайд.

– А мы стоим на приколе, – сказал Папаша Ход, – и во всем Шестом Флоте только мы ходим в увольнение.

Остальные корабли были задействованы в восточной части Средиземного моря и принимали участие в эвакуации американцев из Египта. Папаша неожиданно свернул налево за угол. Он прошел шагов десять, прежде чем заметил, что Клайда нет рядом.

– Куда ты собрался? – крикнул Толстяк Клайд, стоя на углу.

– На Кишку, – отозвался Папаша Ход. – Куда ж еще?

– А-а… – Клайд поплелся следом. – Я-то думал, мы сперва прошвырнемся по главному проспекту.

Папаша ухмыльнулся и похлопал Клайда по пивному брюшку.

– Не гони волну, мамаша Клайд, – сказал он. – Старичок Ход знает что к чему.

«Я просто хочу тебе помочь», – подумал Клайд, однако вслух сказал:

– Да. Я сейчас рожу слона. Хочешь посмотреть на его хобот?

Папаша загоготал, и они весело зашагали под гору. Ничто так не греет душу, как старые шутки. Они дают ощущение стабильности и покоя.

Стрэйт-стрит – в просторечии Кишка – была так же многолюдна, как и Королевская дорога, только фонарей на ней горело поменьше. Первым знакомым моряком, которого они увидели, оказался Леман, рыжеволосый старшина, который – уже без головного убора – выкатился на улицу из шарнирных дверей бара под названием «Четыре туза». Леман уже успел нализаться, и поэтому Папаша с Клайдом спрятались за кадушку с пальмой, решив посмотреть, что будет дальше. Леман, согнувшись на 90°, принялся что-то искать в сточной канаве.

– Так и есть, – прошептал Клайд. – Он, как всегда, ищет подходящий камень.

Старшина нашел камень и приготовился метнуть его в окно «Четырех тузов». Спасительная кавалерия в лице некоего Турнера, корабельного парикмахера, прибыла – через ту же дверь – как раз вовремя, чтобы схватить Лемана за руку. Оба повалились на землю и занялись борьбой в пыли. Проходившие мимо английские морские пехотинцы, остановившись, некоторое время с любопытством наблюдали за этим сражением, затем, смеясь и недоумевая, отправились дальше.

– Вот видишь, – сказал Папаша Ход, впадая в философское настроение. – Живем в самой богатой стране, а так и не научились делать прощальный бросок после пьянки, как это умеют лаймы.

– Нам еще далеко до последнего броска, – заметил Клайд.

– Как знать. В Венгрии революция и в Польше тоже, в Египте идут бои. – Пауза. – А Джейн Мэнсфилд выходит замуж [281].

– Не может быть. Она сказала, что дождется меня. Они вошли в «Четыре туза» и сели за столик. Было еще довольно рано, и покой нарушали только несколько завзятых алкашей вроде Лемана.

– «Гинесс», – заказал Папаша, и от этого слова ностальгия ударила Клайда, словно обухом по голове. Ему захотелось сказать: «Папаша, прошлого не вернешь, и лучше бы ты остался на "Эшафоте", потому что мне легче мыкаться в увольнении одному, чем мучиться вот так, как сейчас, и чем дальше, тем больше».

Официантка, которая принесла им пиво, была новенькая, по крайней мере Клайд ее не запомнил с прошлого раза. Но ту, которая в другом конце зала выплясывала джиттербаг с одним из знакомцев Папаши, Клайд уже не раз видел. И хотя Паола работала в баре

«Метро», расположенном дальше по улице, эта девушка (Элиза?) по своим каналам наверняка уже узнала, что Папаша женился на одной из представительниц ее профессии. Клайд надеялся удержать Папашу от посещения «Метрополя». И надеялся, что Элиза их не увидит.

Но когда музыка закончилась, девушка заметила приятелей и подошла к их столику. Клайд уткнулся в пиво. Папаша широко улыбнулся Элизе.

– Как твоя жена? – сразу же спросила она Папашу.

– Надеюсь, в порядке.

Слава Богу, Элиза не стала вдаваться в подробности.

– Не хочешь потанцевать? Никто так и не побил твой рекорд. Двадцать два танца подряд.

Папаша проворно выскочил из-за стола:

– Давай установим новый.

Хорошо, подумал Клайд, хорошо. Спустя какое-то время к ним подошел не кто иной, как младший лейтенант Джонни Контанго, помощник начальника ремонтной службы. Он был в штатском.

– Джонни, когда наконец отремонтируют этот гребаный винт?

Матросы называли его «Джонни», потому что раньше он был таким же простым морячком, но потом закончил школу подготовки младших офицеров, после чего ему пришлось выбирать одно из двух – либо гонять своих бывших товарищей, либо держаться с ними запанибрата и послать ко всем чертям офицерскую кают-компанию. Он выбрал последнее и, пожалуй, даже перестарался, поскольку в результате то и дело нарушал Устав: угнал мотоцикл в Барселоне, экспромтом организовал массовый ночной заплыв на базе Флота в Пирее. Как бы то ни было – возможно, благодаря любви капитана Лича к неисправимым нарушителям дисциплины, – Джонни удалось избежать военного трибунала.

– Меня мучает совесть из-за винта, – сказал Джонни Контанго. – Я только что смылся от этой душной компашки в британском офицерском клубе. Слышал последнюю хохму? Звучит так: «Давай, старик, выпьем еще по одной, пока не вступили в бой».

– И в чем юмор? – спросил Толстяк Клайд.

– В Совете Безопасности мы вместе с Россией проголосовали против Англии и Франции по вопросу об этой Суэцкой заварушке.

– Папаша говорит, лаймы хотят нас окучить.

– Черт его знает.

– Так что там насчет винта?

– Пей свое пиво, Толстяк.

Джонни Контанго переживал из-за покореженного гребного винта отнюдь не в связи с мировой политикой. Он чувствовал свою личную вину, и это, как подозревал Толстяк Клайд, огорчало его гораздо больше, чем он показывал. Джонни был дежурным по палубе в ту ночь, когда старичок «Эшафот», следуя через Мессинский пролив, напоролся на какой-то предмет – обломки затонувшего судна, бочку от солярки – неизвестно. Радарная группа была слишком занята, отслеживая движение целой флотилии рыболовных судов, вышедших на промысел в том же районе, и не засекла этот предмет, если он вообще торчал над поверхностью. Ветром и течением «Эшафот» по чистой случайности вынесло к Мальте, где можно было отремонтировать винт. Одному Богу известно, какую свинью Средиземное море подложило Джонни Контанго. В рапорте указывалось, что винт был поврежден «враждебным морским существом», и потом все без конца острили на тему таинственной винтоядной рыбы, но Джонни все равно чувствовал свою вину. Командование флота предпочло бы списать все на какое-нибудь живое существо – лучше всего человеческое и с личным номером – и уж никак не на чистую случайность. Рыба? Русалка? Сцилла и Харибда? Кто знает, сколько чудищ женского пола водилось в Средиземке?