– Я все равно уеду. Пусть все идет своим чередом, Роберт. – Каким усталым казалось ее лицо в белом свете фонарей на трапе. – Так будет лучше и правильнее. Ты уплыл через неделю после того, как я от тебя ушла. Выходит, мы потеряли всего лишь неделю. Все, что случилось потом, не более чем морская байка. Я буду сидеть дома в Норфолке и прясть, как верная жена. Прясть пряжу и вязать подарок к твоему возвращению.

– Я люблю тебя, – единственное, что сумел сказать он в ответ. Эти слова он твердил еженощно стальным переборкам внутри корабля и бескрайнему морю снаружи.

Над ее головой мелькнули белые ладони.

– Вот, возьми. Чтобы завтра все это не казалось тебе сном. – Она распустила волосы и протянула ему гребень из слоновой кости. Пять распятых лаймов – пять Кил-роев – на секунду глянули в небо Валлетты, и Папаша убрал гребень в карман. – Не проиграй его в покер. Это старинная вещица.

Он кивнул:

– Мы должны вернуться в начале декабря.

– Тогда я к поцелую тебя на ночь. – Улыбнувшись, она сделала шаг назад, повернулась и ушла.

Папаша, не оглядываясь, быстро прошел мимо сортира. Пронзенный лучами прожекторов, на высоком флагштоке вяло полоскался американский флаг. Папаша ступил на длинные сходни и направился на корабль, надеясь протрезветь по дороге на квартердек.

Стремительный бросок через континент в краденом «рено»; ночь, проведенная Профейном в тюрьме неподалеку от Генуи, где полицейские приняли его за американского гангстера; совместная пьянка, которая началась в Лигурии и закончилась намного южнее Неаполя, на выезде из которого у них полетела коробка передач; неделя в ожидании, когда ее починят, проведенная на острове Искья в полуразрушенной вилле, где обитали друзья Стенсила – монах-расстрига по прозвищу Феникс, который занимался разведением гигантских скорпионов в мраморных штольнях, куда раньше римская знать сажала провинившихся наложниц и мальчиков, и поэт Синоглосса, несчастный гомосексуалист-эпилептик, который в эти не по сезону жаркие дни апатично бродил среди потрескавшихся от землетрясений мраморных глыб и расщепленных молниями сосен на фоне взъерошенного умирающим мистралем моря; прибытие на Сицилию и малоприятная встреча на горной дороге с местными бандитами (от которых их спас Стенсил при помощи непристойных сицилийских анекдотов и бутылки виски); однодневное плавание из Сиракуз в Валлетту на пароходе «Звезда Мальты», где Стенсил умудрился проиграть в покер сотню долларов и запонки розовощекому священнику, назвавшемуся Робином Птипуэном; и непоколебимое молчание Паолы на протяжении всего пути, – в этом не было ничего такого, что бы им хотелось удержать в памяти. Их влекла только Мальта – кулак, в котором зажата веревочка йо-йо.

Ежась от холода и зевая, они приплыли в Валлетту дождливым утром. И сразу отправились к Мейстралю, ни о чем не вспоминая, не предвкушая особой радости, безразличные и скучные, как мелкий дождь. Мейстраль спокойно приветствовал их. Было решено, что Паола останется у него. Стенсил с Профейном планировали остановиться в отеле «Финикия», но при цене номера 2 фунта 8 шиллингов в сутки урон, нанесенный шустрым Робином Птипуэном, был слишком ощутим. И они остановили свой выбор на меблированных комнатах в районе Гавани.

– И что дальше? – спросил Профейн, швырнув свой матросский вещмешок в угол.

Стенсил надолго задумался.

– Мне, конечно, нравится жить за твой счет, – вновь заговорил Профейн. – Но вы с Паолой обманом заманили меня сюда.

– Сначала разберемся с делами, – сказал Стенсил. Дождь перестал, Стенсил заметно нервничал. – Надо поговорить с Мейстралем. С Мейстралем.

Разговор с Мейстралем состоялся только на следующий день, после затянувшегося на все утро поединка с бутылкой виски, в котором победа осталась за Стенсилом. До комнаты в полуразрушенном доме он шел в сияющем блеске пасмурного дня. Свет струился по его плечам мелкими капельками. Колени у Стенсила дрожали.

Однако говорить с Мейстралем оказалось совсем несложно.

– Стенсил видел вашу исповедь, предназначенную для Паолы.

– Тогда вы знаете, – сказал Мейстраль, – что своим появлением на свет эта исповедь обязана некоему Стенсилу.

Стенсил опустил голову.

– Возможно, он его отец.

– В таком случае, мы с вами братья.

У Мейстраля обнаружилось вино, которое пришлось весьма кстати. Повествование Стенсила затянулось далеко за полночь, и при этом он то и дело едва не срывался на крик, как будто наконец получил возможность оправдать всю свою жизнь. Мейстраль хранил вежливое молчание и терпеливо ждал продолжения всякий раз, когда в рассказе Стенсила возникала заминка.

В ту ночь Стенсил изложил всю историю V. и еще больше укрепился в своем давнем подозрении, что она сводится лишь к постоянно возникающему инициалу да нескольким неодушевленным предметам. Только однажды, когда он пересказывал историю Мондаугена, Мейстраль прервал его:

– А, тот самый стеклянный глаз.

– Вы… – Стенсил вытер пот со лба. – Вы слушаете как священник.

– Занятно, – улыбнулся Мейстраль. И когда Стенсил закончил, сказал:

– Вы читали мою апологию. Кто же из нас священник? Мы исповедались друг другу.

– Только не Стенсил, – уперся Стенсил, – Это се исповедь.

Мейстраль пожал плечами:

– Зачем вы приехали? Она же мертва.

– Он должен это выяснить.

– Мне так и не удалось найти тот погреб. Даже если бы я его нашел, толку было бы не много – там, наверное, все давно перестроили. Необходимое вам свидетельство лежит глубоко под землей.

– Да, слишком глубоко, – прошептал Стенсил. – Стенсил уже давно во всем этом увяз.

– Л я заблудился.

– Может, вам это привиделось?

– Вполне возможно. Всегда сначала заглядываешь внутрь себя, верно? Чтобы понять, чего не хватает, какой пробел можно заполнить с помощью «видения». В тот момент моя душа представляла из себя один сплошной пробел и у меня был слишком большой выбор.

– Вы только что вернулись из…

– Да, я думал о Елене. Латинянам свойственно все облекать в сексуальные покровы. Смерть становится прелюбодеем или соперником, возникает потребность увидеть хотя бы одного поверженного соперника… Но я к тому времени слишком пропитался чужой культурой. Настолько, что, наблюдая происходящее, уже не мог ощущать ни ненависти, ни торжества.

– Только жалость. Вы это имеете в виду? По крайней мере, если судить по тому, что Стенсил прочитал. Вычитал. Не знаю…

– Скорее пассивность. Безразличие, свойственное камню. Инертность. Я вернулся – нет, скорее, вошел в состояние камня, насколько это было возможно.

Через какое-то время Стенсил просветлел и сменил направление:

– Знак. Гребень, туфля, стеклянный глаз. Дети.

– Я не обращал внимания на детей. Я смотрел в основном на вашу V. Я не вглядывался в лица детей и не узнал никого из них. Нет. Возможно, некоторые не дожили до конца войны, а некоторые потом эмигрировали. Можете поискать их в Австралии. Поспрашивайте у ростовщиков и в антикварных магазинах. Но если вы в отчаянии решите дать объявление: «Просьба ко всем, кто участвовал в разборке священника…»

– Перестаньте.

В течение нескольких следующих дней Стенсил изучал описи вещей в антикварных лавках и ломбардах, расспрашивал старьевщиков. Заглянув как-то утром в жилище Мейстраля, он застал там Паолу – она заваривала чай для Профейна, который, закутавшись в одеяло, лежал на кровати.

– У него лихорадка, – сообщила она. – Переусердствовал со спиртным и прочей заразой в Нью-Йорке. Он почти ничего не ел с тех пор, как мы приехали на Мальту. Бог знает, где он питался все эти дни. И какую воду пил.

– Я поправлюсь, – простонал Профейн. – Нам не впервой, Стенсил.

– Он говорит, что ты на него взъелся.

– О, Господи, – сказал Стенсил.

На следующий день удача на мгновение улыбнулась Стенсилу. Лавочник по имени Кассар сказал, что видел стеклянный глаз вроде того, который ему описал Стенсил, у одной девушки здесь, в Валлетте. Ее муж работал механиком в гараже, где Кассар ремонтировал свой «моррис». Чего только не сулил Кассар, чтобы получить глаз, но глупая девчонка ни за что не хотела с ним расставаться. Твердила, что это, мол, ее талисман.