Ведь Венесуэльское консульство располагалось в каких-то пятидесяти метрах от галереи Уффици. Если бы началась демонстрация, у полицейских было бы дел по горло; возможно, они бы даже не услышали взрыва бомбы. Отвлекающий маневр. Мантисса и Чезаре с толстой блондинкой без труда выскользнули бы из галереи незамеченными. И он мог бы даже проводить их на место встречи под мостом – ему как подстрекателю вряд ли стоило задерживаться на месте событий.

Все это возможно, разумеется, только при условии, что ему удастся отвертеться от обвинений, которые ему попытаются предъявить в полиции, а если нет – совершить побег. А пока главное – передать весточку Куэрнакаброну. Гаучо почувствовал, что карета замедлила ход. Один из полицейских достал шелковый платок, сложил его вчетверо и завязал арестованному глаза. Ландо, подскочив, остановилось. Взяв Гаучо за руку, лейтенант повел его через двор, затем через дверь, несколько поворотов по коридору и вниз по лестнице.

– Сюда, – распорядился лейтенант.

– Могу я попросить вас об одном одолжении? – сказал Гаучо, разыгрывая смущенное замешательство. – При том количестве вина, что я выпил сегодня, у. меня еще не было возможности… В общем, если я должен честно и откровенно отвечать на ваши вопросы, мне было бы гораздо легче, если бы…

– Ладно, – проворчал лейтенант. – Анжело, присмотри за ним.

Гаучо расплылся в благодарной улыбке. Прошел по коридору за Анжело, и тот открыл ему дверь.

– Можно я сниму эту штуку? – спросил Гаучо. – В конце концов, un gabinetto е un gabinetto [138].

– Верно, – согласился полицейский. – К тому же в окнах все равно матовые стекла. Валяй.

– Mille grazie [139]. – Гаучо снял повязку и с удивлением обнаружил, что находится в довольно изысканном ватерклозете. Здесь были даже отдельные кабинки. Только американцы или англичане были столь привередливы в отношении сантехники. А в коридоре пахло бумагой и сургучом. Значит, это консульство. Штаб-квартиры американского и британского консулов располагались на Виа-Торнабуони, и Гаучо понял, что находится примерно в трех кварталах к западу от площади Виктора Эммануила. До заведения Шайсфогеля было буквально рукой подать.

– Пошевеливайся, – сказал Анжело.

– Обязательно надо смотреть? – возмущенно спросил Гаучо. – Неужели я не вправе уединиться хотя бы на минуту? Я вес еще гражданин Флоренции. Когда то она была республикой. – И, не дожидаясь ответа, он шагнул в кабинку и закрыл за собой дверь. – Ну как, по-твоему, я могу отсюда сбежать? – добродушно спросил он из кабинки. – Слить воду и уплыть через унитаз в Арно? – Пустив струю, он снял галстук и воротничок, на обратной стороне которого нацарапал записку Куэрнакаброну, теша себя мыслью, что порой повадки лиса так же хороши, как повадки льва; и затем, надев воротничок, галстук и повязку, вышел из кабинки.

– Все-таки сделал дело с завязанными глазами, – сказал Анжело.

– Решил проверить свою меткость – И оба рассмеялись. Двоих полицейских лейтенант все же оставил у двери в туалет. – Никакого милосердия, – пробормотал Гаучо, когда полицейские повели его обратно по коридору.

Его привели в небольшой кабинет и усадили на жесткий деревянный стул.

– Развяжите ему глаза, – начальственно прозвучал чей-то голос с английским акцентом. Через стол на Гаучо, моргая, смотрел морщинистый лысоватый тип.

– Вы Гаучо, так? – спросил он.

– Если хотите, можем говорить по-английски, – предложил Гаучо.

Трое полицейских ушли. Кроме человека за столом, в кабинете были лейтенант и трое стоявших у стены мужчин в штатском, похожих, как показалось Гаучо, на переодетых американских полицейских.

– Вы наблюдательны, – заметил лысоватый.

Гаучо решил по крайней мере прикинуться человеком, которому нечего скрывать. Все англичане, которых он знал, были помешаны на честной игре.

– Да, – согласился он. – Достаточно наблюдателен, чтобы сообразить, где я нахожусь, ваше превосходительство.

– Я не генеральный консул, – задумчиво улыбнулся лысоватый. – Эту должность занимает майор Перси Чепмэн, но он занят другими делами.

– Тогда я могу предположить, – предположил Гаучо, – что вы из Английского Министерства иностранных дел. И сотрудничаете с итальянской полицией.

– Возможно. Коль скоро вы, судя по всему, разбираетесь в таких вещах, вам, я полагаю, должно быть понятно, почему вас привели сюда.

Возможность полюбовно договориться с этим человеком вдруг показалась Гаучо вполне реальной. Он кивнул.

– И мы можем говорить откровенно? Гаучо улыбнулся и опять кивнул.

– Что ж, тогда для начала, – сказал лысоватый, – расскажите мне все, что вам известно о Вейссу.

Гаучо недоуменно потянул себя за мочку уха. Похоже, он все-таки просчитался.

– Вы имеете в виду Венесуэлу?

– Мы, кажется, договорились не юлить. Я сказал «Вейссу».

Внезапно Гаучо ощутил страх, впервые после джунглей. И ответил с дерзкой наглостью, которая ему самому показалась фальшивой и бессмысленной:

– Я ничего не знаю о Вейссу.

– Очень хорошо, – вздохнул лысоватый. Какое-то время он перебирал бумаги на столе. – В таком случае, как это ни прискорбно, приступим к допросу.

Он подал знак трем агентам, которые мгновенно окружили Гаучо.

Когда старик Годольфин проснулся, в окно лился красный свет закатного солнца. Минуту-другую он не мог вспомнить, где находится. Качался перед глазами закопченный потолок, колыхалось пышное платье с воланами, висевшее на дверце шкафа, кружились щеточки, склянки и пузырьки на туалетном столике; затем он понял, что это комната той девушки, Виктории. Ока привела его сюда, чтобы он немного отдохнул. Годольфин сел на кровати и нервно оглядел комнату. Он знал, что сидит в отеле «Савой» на восточной стороне площади Виктора Эммануила. Но куда подевалась девушка? Она говорила, что останется, присмотрит за ним, сумеет уберечь от беды. И вот – исчезла. Он посмотрел на часы, повернув циферблат к лучам заходящего солнца. Он спал всего лишь около часа. Не много же времени она на него потратила. Годольфин поднялся, подошел к окну, постоял, любуясь закатом на площади. Вдруг молнией сверкнула мысль, что все-таки девушка может оказаться пособницей его врагов. Годольфин резко повернулся, метнулся через всю комнату к двери и дернул ручку. Дверь была заперта. Проклятая слабость, вынуждающая исповедоваться первому встречному. Он увязал в предательстве, оно засасывало и топило. Он шел в исповедальню, а оказался в темнице. Годольфин быстро подошел к туалетному столику, поискал, чем бы взломать дверь, и неожиданно нашел послание, написанное изящным почерком на надушенном листке бумаги.

Если вы цените душевное спокойствие так же высоко, как ценю его я, то прошу вас не пытаться уйти. Поймите, я верю вам, хочу помочь и надеюсь найти выход из этого ужасного положения. Сведения, которые вы сообщили мне, я собираюсь передать в Британское консульство. Мне самой уже доводилось туда обращаться, и я считаю работников Министерства иностранных дел дееспособными и здравомыслящими людьми. Вернусь вскоре после наступления темноты.

Годольфин смял бумажку в кулаке и швырнул в угол. Можно смотреть на это с точки зрения смиренного христианина, можно признать, что намерения у нее были самые благие, можно даже предположить, что она не связана с теми, кто следил за ним в кафе, но обращение к Чепмэну – это роковая ошибка. Нельзя впутывать сюда Министерство иностранных дел. Годольфин плюхнулся на кровать, свесил голову и зажал руки между колен. Раскаяние и полная беспомощность: они были славными ребятами и целых пятнадцать лет, как ангелы-хранители, свысока поглядывали на его эполеты.

– Это не моя вина, – громко запротестовал Годольфин в пустую комнату, словно перламутровые щеточки, изящные флакончики духов и хлопчатобумажные кружева могли каким-то образом обрести язык и прийти к нему на помощь. – Я не чаял выбраться живым из этих гор. Несчастный гражданский инженер, невесть куда пропавший из поля зрения; Пайк-Лиминг в Уэльсе, неизлечимо больной и утративший все чувства; и Хью Годольфин… – Он поднялся, подошел к туалетному столику и постоял, разглядывая свое лицо в зеркале. – Его время тоже истекает. – На столике валялся кусок пестрого ситца, а рядом лежали большие ножницы. Видимо, девушка собиралась серьезно заняться кройкой (она честно рассказала ему о своем прошлом – не столько растрогавшись при виде его, так сказать, исповедального настроения, сколько желая дать знак, что она готова двигаться по пути взаимного доверия. Годольфина не шокировал рассказ о ее связи с Гудфеллоу в Каире. Он нашел это достойным сожаления: похоже, у нее сложилось старомодное и романтическое представление о шпионаже). Годольфин взял ножницы и повертел их в руках. Они были длинными и блестящими. Острыми концами можно было нанести рваную рану. Он поднял глаза и вопросительно посмотрел на свое отражение. Двойник печально улыбнулся. – Нет, – громко сказал Годольфин. – Еще рано.