— Значит Страшного Суда начинают бояться больше, чем Антиоха, — заметил Валентин. — Тоже — признак времени. Ну а что же партизаны?

Партизаны по большей части стягиваются к Армагеддону, чтобы там сразиться с Антихристом. Но им нельзя совершенно покинуть христиан без помощи. А между тем и их поглощает мысль о Страшном Суде. Прежде все это представлялось как будто все еще отдаленно, а теперь всех охватывает предчувствие последнего конца, в сравнении с которым земная борьба кажется мелочной.

— И знаешь, Лидия, — прибавила Эстер с нервной дрожью, — мне самой ужасно страшно. Как подумаешь: загорится весь мир, небеса сольются. А впереди течет огненная река, и сядет Судия, который знает каждое движение твоего сердца… Умереть со страха можно…

— Милая моя, — сказала Лидия, обнимая ее, — разве ты не веришь в милость нашего Спасителя?

— Верю, верю, а все-таки сердце замирает. Уже и теперь какие страхи пришлось пережить. В Иерусалиме земля раскололась на три часта, по городу почти нет сообщения. И по другим городам, говорят, землетрясение наделало таких же ужасов. Я не знала, как вырваться. Снизу земля разверзается, сверху бьет град… А у вас тут как будто не заметно разрушений.

— Ах, Эстер, здесь жизнь совсем особенная. Она почти не земная. Но мне трудно выразить тебе…

Лидия смолкла, словно ища ответа во внутреннем созерцании.

— Да, — сказал Валентин, — тут жизнь именно почти уже не земная. Точно видишь необыкновенный сон. Побудете здесь — сами заметите. Так и кажется, что тут законы мира материального уже уступают место законам духовным. Прежде не было ничего подобного. Обратите внимание, вон взбирается на скалы старик: как легко он движется, как будто не чувствует тяжести, словно всплывает вверх. Видели Вы уже игры детей? Это что-то грациозно воздушное, как будто ангелы летают. Да они и видят ангелов. Раз как-то я услыхал их крики: «Ангел, ангел пришел», и дети закружились в быстром хороводе. Я всеми силами всматривался, и даже заметил, — не глазами, а каким-то внутренним ощущением — как будто светлое пятно, около которого кружились дети. Спрашиваю: «С кем вы играете?» — «Ангел пришел, вон он». «Какой же он?» — спрашиваю. — «Да как всегда бывают ангелы, смотрите». Но я ничего не видал, а дети чувствуют. Они рассказывают, какие чудные райские песни поют им ангелы… Лидия тоже видит это и слышит. Она любит слушать ангельские песни.

— Лидия, — прервала Эстер, — неужто ты слышишь?

— Да, я часто слушаю…

— И хорошо?

— Век бы слушала. Я пробовала подпевать, но не выходит ничего. Воздух не передает этих звуков: они особенные.

— А ангелы какие?

— Милая, как я тебе скажу? Они не в телесном виде. Вот сама как-нибудь увидишь — будешь знать. Не спрашивай: я не умею рассказать.

— Здесь, Эстер, многие видят небесные события и рассказывают о них, — продолжал Валентин, — так что иногда мы заранее знаем, что будет. Однажды я был с детьми на скале, а рядом сидели два старика. Вдруг они оживились. «Вот открылся храм скинии. Ангелы выходят…» Оба упали на колени и стали молиться. Я ничего не видал, но дети обрадовались, всплеснули ручонками: «Ах, какой чудный храм, а ангелы светлые, одеяние блистает…» Начали считать и насчитали семь ангелов. Кричат: «А в руках у них золотые чаши, как хорошо.» Лидия была тут же и говорит: «Только не радуйтесь, дети: в этих чашах язвы гнева Божия. Многие от них пострадают…» После этого, Эстер, как раз и начались бедствия Антиохова царства. Но здесь их совсем не чувствовали. Когда солнце начало так нестерпимо прожигать землю, — я был по делу у Клефта и чуть не погиб от адской жары. Весь отряд спрятался в пещеры, но и в них мучился, как в преисподней. Но когда я возвратился в Бетсалем — здесь застал чудный прохладный воздух. То же самое при землетрясении… Многие тут говорили, что седьмой Ангел вылил свою чашу и что из небесного храма раздался голос: «Совершилось!». Лидия в ужасе шептала: «Какие страшные громы, какая ослепительная молния». Я же ничего не видел и не слышал. Но в этот миг началось ужасающее землетрясение. И что же? Все здесь, и я, видели, как шатались горы Армагеддонские, как провалилось несколько вершин. А здесь все было спокойно, не шевельнулся ни один камень… Вот как живет этот клочок земли, как будто выведенный изо всех условий существования остальной части планеты… Впрочем, может быть, есть и другие такие же богохранимые места, не знаю…

Эстер слушала, притихши и оробевши. Скоро ей пришлось и самой увидеть эти чудеса, скоро и она стала заслушиваться ангельского пения.

А со стороны Армагеддона все росли и росли бесчисленные рои ополчений Антихриста. Упорствовал Сатана, упорствовал осатаневший человек. А на небесах уже все было измерено и взвешено.

…Клялся Ангел сильный, у которого лицо, как солнце, и ноги, как столпы огненные, клялся Живущим во веки, что времени уже не будет.[62] И сбылось по тому слову. Пришел конец времени и пространству. Все смешалось в состояние, для которого нет слов на языке человеческом.

Развертывается неисчислимое множество событий, но они следуют не одно за другим, а совершаются совместно, захватывают место каждое для себя, но не исключают других событий на этом самом месте, и в то же самое время. Изменяется характер, вид и формы временного бытия. Грохочет звук, неотличимый от цвета. Черный свет переливается со светящейся тьмой в пространстве без ширины, длины и высоты. Тысячи неведомых окрасок сменяют то, что мы называем цветом. Всюду реют предметы и существа без вида, отличимые отчетливее, чем нынешние определенные формы. Непредставимое и невыразимое является на место того, что можно теперь выразить и представить.

И это не хаос: это бытие вечное, не изменяемое ни временем, ни пространством, захватывает то, что было некогда выведено из него во время и пространство. Бледным ужасом охватывает это превращение тех, в ком нет причастия жизни вечной. Светлая блаженная радость наполняет сердце того, кто чуял в себе жизнь вечную, жаждал и искал ее, чья душа томилась на этом свете, полна чудным желанием другого, и не могла заменить звуков небес скучными песнями земли.[63]

«Ей, гряди, Господи Иисусе», — непрерывно повторяла такая душа, и радостно отзывалось в ней обещание: «Ей, гряду скоро». Но у Господа тысяча лет — как один день…

Как наступил желанный миг, и совершилось чудное превращение — невозможно передать этого с ясностью. Они все, Лидия, Эстер, Валентин, дети и другие обитатели Бетсалема, сидели по обыкновению на своих скалах, вперив взоры в высоты Армагеддона, покрытые тучами антиоховых воинств. Они кишели всюду, как муравьи. Ставка самого антихриста помещалась со стороны Бетсалема, и картина гордого человеческого величия была видна, как на ладони. Антиох подъехал в золоченой открытой коляске, запряженной великолепными белыми конями, в сопровождении гвардии в золотых панцирях. Тысячи знамен развевались вокруг ставки, а навстречу повелителю раздавались звуки громадного оркестра, гремевшего гимн: «Слава покорителю небес».

Аполлоний вышел из коляски Человекобога и немедленно полетел прямо по воздуху осматривать свои батареи и батальоны. Его приветствовали громогласные клики войск, над которыми он пролетал.

— А бесов-то над ними сколько! Больше чем все эти ополчения, — произнес прозорливый старик.

— Так и реют, как мошки, до самых небес… Ей, гряди, Господи Иисусе…

— Идет, идет, — вдруг радостно заторопилась Лидия.

— Господь идет! Дети, смотрите.

Она в восхищении упала на колени, и вся толпа благоговейно последовала ее примеру. Раздалось общее пение: «Слава в вышних Богу».

Валентин различал только светлое облако, которое все разрасталось в небесных вратах.

— Где Господь? — тихо спросил он детей.

— А вон, вон, — отвечали шепотом детские голоса.

А за Ним воинство, ангелы на белых конях, одеяния белые, блестящие…