Польщенный доверием, я с радостью бросился исполнять приказание и быстро сделал все, что мне было велено.

— Молодец! — сказал техник. — Давай знакомиться. Моя фамилия Приходько, А теперь принеси водички. Надо помыть колеса.

Сбегал я за водой.

— Эй, орел, иди-ка сюда! — позвал меня опять техник.

Я подошел. Он держал в руках черную от масла воронку:

— Ты где брал масло?

— Вон в той бочке, во второй слева.

— Садовая твоя голова! Что ты наделал?

Вокруг меня собрались техники, Один из них взял воронку из рук Приходько, дал мне понюхать.

— Это же отработка. Неужели не чувствуешь?

— Мать родная, да он и залил-то в бензобак! — с ужасом закричал Приходько.

— Как? Я залил в тот желтый, где масло.

— Вот именно в желтый, черт тебя! — гремел техник. — Ты что, с луны упал? Не знаешь, что желтым окрашена бензосистема?

— На шум прибежал инженер. Он выслушал доклад техника, начавшего заикаться от волнения, оглядел меня с ног до головы:

— Вы что, никогда не видели самолета?

— В воздухе видел, а на земле впервые.

— Все затихли. Инженер сдержанно предложил мне выйти из ангара.

Весь день я думал о случившемся. Вечером собралась комиссия. Меня вызвали последним. Это было уже в двенадцать часов ночи. Я решил предложенную мне задачу на подобие треугольников, ответил на вопросы, касающиеся аэродинамики, объяснил кривую Лилиенталя. Но в этот момент в комнату, где заседала комиссия, вошел уже знакомый мне инженер. Он глянул на меня, что-то сказал худощавому военному, сидевшему на подоконнике, и сел за стол, Я стоял молча, ждал, что будет.

— Хорошо, — сказал худощавый, — знания у вас есть. А как же вы умудрились залить в бензобак масло, да еще отработанное?

Все члены комиссии оживились. Между тем военный продолжал:

— Знаете ли вы, что наделали? Теперь этот самолет задержится с вылетом в Харьков на трое суток. А он сегодня должен был доставить туда пять планеров на соревнования.

Я рассказал, как было дело, потом достал из кармана книжечку, подаренную Сашей, раскрыл ее на странице, где был портрет мастера парашютного спорта Леонида Минова, и посмотрел на человека, сидевшего на подоконнике:

— А я знаю вас, товарищ Минов, Читал о вас. Здесь про вашу школу написано…

Члены комиссии устали задавать вопросы. Они не прочь были послушать меня. И я стал рассказывать о Саше Русинове, моем инструкторе, еще недавно работавшем в школе техником.

— Русинов? — удивился инженер. — Он переучился. Замечательный был техник. Вот только ученик его, к сожалению…

Все засмеялись.

— А вы зря смеетесь, — сказал я обиженно. — Своего я добьюсь. Только помогите мне в этом. Примите меня в школу. Если что, я могу на баяне сыграть…

Про баян вырвалось неожиданно, и члены комиссии засмеялись еще громче. Вот тут уж меня, что называется, повело.

— Стенную газету выпускать могу. Рисую, стихи складываю, — говорил я.

— Да он комик, — добродушно сказал кто-то, когда все отсмеялись.

— Вы никогда не летали на самолете, а мы готовим в этом году инструкторов — летчиков, — уже всерьез возразил мне Минов.

— А вы попробуйте, я понятливый и быстро научусь

— Знаете что, — встал инструктор Еремеев. — Зачислите этого хлопца в мою группу. Я сделаю из него летчика.

Но Еремееву меня не дали. Начальник школы Минов решил мою судьбу иначе.

— Веселый вы парень, — сказал он. — Мы примем вас, но дадим вам программу пилота запаса, как в аэроклубе. А потом вы поедете к себе домой в Вологду. Инструктором вашим будет Лисецкий. У него там все такие маленькие собрались.

Комиссия закончила работу.

— А на баяне — это хорошо, — подошел ко мне Еремеев. — Попляшем, значит.

В два часа ночи нас привезли в Феодосию на медкомиссию.

— Вы бы еще утром приехали, — ворчал сонный хирург. — Раздевайтесь.

Пока он осматривал других, я выбежал в коридор, снял ботинки, носки, достал заранее припасенную бутылочку с водой, осторожно смочил подошвы так, чтобы они давали правильный след, и прошелся по углам собирая пыль. Это я придумал еще в Вологде после комиссии, обнаружившей у меня плоскостопие.

— Ты ноги-то когда — нибудь моешь? — спросил у меня хирург во время осмотра. — Ну-ка, встань… Так, еще раз… Мыться, мыться надо чаще, — брюзжал он. — Одевайся! — и записал в карточке: «Годен».

А через день я на самолете У-2 поднялся в крымское небо и даже попробовал управлять машиной. После посадки доложил инструктору по всей форме:

Курсант Каберов выполнил ознакомительный полет в зону. Разрешите получить замечания.

На первый раз неплохо. Соображаешь. Значит, летать будешь. — Лисецкий улыбнулся. — А теперь берись за науку…

Облака все плывут, кучерявятся. Смотрю на них, и в воображении опять прорисовывается Коктебель. Вспоминаю об инструкторе Александре Андреевиче Батизате, который довел нашу группу до выпуска. Я, как и все, стал инструктором — летчиком. Мне видится старый треух, из которого мне предлагают вытащить бумажку с намеченным на ней пунктом назначения. Где оно, мое счастье? Я долго вслепую перебирал бумажки, прежде чем взять одну из них. Развернул. Ну что ж, неплохо: «Новгород на Волхове». Мои друзья называют другие города; Пермь, Чебоксары, Ленинград, Москва…

В новгородском аэроклубе еще одно счастье — Валя. «Я из шапки тебя вынул!» — говорю я ей в веселую минуту. Так оно, в сущности, и есть. Мы вместе с Валюшей уехали в Ейск. А там новое счастье — дочурка Ниночка. С каким трепетом впервые я взял ее на руки! А был я тогда уже военным моряком и носил бескозырку с надписью: «Школа морских летчиков»...

Облака, облака... Ромашковые луга среди голубого небесного простора. Сколько принесли вы мне добрых воспоминаний о детстве и юности!.. Оказывается, далеко, очень далеко может унести человека мысль за полчаса безмятежного отдыха на берегу речки. Но из прошлого пора возвращаться в настоящее. Скоро мне вылетать на разведку. Я торопливо одеваюсь и спешу к самолету.

Фашистское командование ведет усиленную разведку наших аэродромов и уже нанесло по ним ряд бомбовых ударов. Пострадал аэродром в Котлах. Понесла урон часть, базирующаяся на аэродроме Копорье. бомбардировщики противника совершили налет и на наш аэродром. Но здесь оповещение сработало неплохо, истребители успели взлететь навстречу врагу и оказали ему сильное сопротивление. Налет не принес фашистам успеха.

Остатки наших поредевших в жестоких боях авиационных полков и дивизий перелетают к Ленинграду. На южном берегу Финского залива, западнее и восточнее Петергофа, мы удерживаем только флотские аэродромы. Действует несколько аэродромов армейской авиации рядом с Ленинградом. В местах базирования становится тесно.

С нашего аэродрома, по выражению авиаторов, работают штурмовики. Работают уже несколько дней. Сегодня они пополнились еще тремя машинами. Все они стоят в открытую, без какой бы то ни было маскировки.

Два самолета прилетели откуда-то вчера вечером. Они плавно опустились на наше поле и зарулили в южную сторону. Говорят, что это корабельные разведчики. Поплавки у них уже заменены колесами. Где корабли, с которых эти самолеты действовали? Возможно, погибли в неравном бою с врагом.

Начальник штаба полка майор Куцев с утра бегает по аэродрому, требуя, чтобы летчики и техники маскировали самолеты. Но маскировать штурмовики нечем. Камуфляжные сети истребителей для них малы, а ветками такое количество машин не укроешь. К тому же и некогда. Самолеты стоят на земле только во время заправки горючим, а потом они снова уходят в воздух.

Мы только что возвратились с задания — прикрывали штурмовики, наносившие удар по врагу западнее Бегуниц. Проходя на малой высоте над некоторыми из населенных пунктов, каждый из нас воочию убедился, во что превратили фашисты эти еще недавно цветущие деревни и села. От них остались одни названия да трубы печей, белеющие на пепелищах.