Командующий ВВС доложил о наших победах А. А. Жданову, и уже утром 2 января командир полка получил по этому случаю приветственную телеграмму от Военного совета Ленинградского фронта. К сожалению, я не помню ее дословно, но там было упоминание о Чепелкине и обо мне.

2 января Семен Львов и Петр Чепелкин над ледовой трассой сбили еще один истребитель Ме-109, пытавшийся обстрелять идущие в Ленинград автомашины.

— Да, хорошо мы ему дали, — говорил, возвратясь из полета, Чепелкин Львову. — А второй опять ушел. Что-то фашисты слишком осторожничать стали. Ты за ведущим бросился, а я отстал немного. Ведомый был надо мной и чуть сзади. Он ведь мог меня рубануть, а вместо этого ушел в облака. Вот я и поспешил тебе на помощь.

— Видно, молодой был, неопытный, этот второй, — заключил Львов. — Выдыхается фашист. Не тот стал, каким был раньше. Сбили мы с него наглость и спесь.

— Да нет, еще не до конца, — возразил Чепелкин. — Вчера мы с командиром напоролись на опасных противников. Ни видимости, ни высоты, а схватились с нами — будь жив. И ведущий и ведомый, видать, стреляные волки. Носы самолетов желтым покрашены, в первый раз вижу желтоносых. А гоняли на виражах — только держись. Причем видели, что мы на Яках, и знали, конечно, что крен в девяносто градусов заложить мы тоже как-нибудь умеем. И все-таки дрались, пока мы не сбили ведущего. Так что мы еще у них не всех наглецов переколотили.

— Ладно, — Львов улыбнулся, — еще переколотим.

Вскоре капитан Мясников был вызван в штаб 57-го штурмового полка, базировавшегося на нашем аэродроме. Вернувшись, он сообщил, что нам приказано время от времени сопровождать штурмовики в полете до цели и обратно. Само собой разумеется, прикрытие ледовой трассы остается для нас глазной задачей.

Командир подошел к карте и объяснил обстановку на нашем фронте. Продолжая успешно наступать, наземные войска вышли на железную дорогу Мга — Будогощь, обошли Кириши и, форсировав Волхов, захватили плацдарм на его западном берегу. Немецкое командование снимает часть сил с других участков фронта, чтобы оказать более упорное сопротивление нашим войскам, и они теперь особенно нуждаются в помощи авиации.

С того дня мы все чаще стали ходить со штурмовиками, нанося вместе с ними удары по врагу близ станций Малукса, Погостье, в районе Шапок и Посадникова острова.

Имена отважных летчиков 57-го штурмового полка Карасева, Клименко, Потапова, Степаняна, Мазуренко не сходили в ту пору с газетных полос. Жили эти славные ребята вместе с нами. В плохую погоду, когда не было вылетов, они вместе с нами любили спеть под баян задушевную песню.

Веселый, жизнерадостный человек, Нельсон Степанян произношением напоминал мне Гусейна Алиева. Помнится, как-то зашли мы с Петром Чепелкиным на стоянку штурмовиков. Оружейники в тот час подвешивали под самолет Степаняна бомбы, устанавливали на балках 132-миллиметровые снаряды РС.

— Кого вижу? Игорь, Петро! — с кавказским акцентам воскликнул Нельсон Георгиевич.

— Пришли посмотреть на твой штурмовик, — сказал я.

— Это не только штурмовик, но и истребитель! — стал расхваливать свою машину Степанян.

— У него же бомбы висят, Нельсон, а ты говоришь — «истребитель»,

— Это смотря кто им управляет! — горделиво заметил Степанян и стал рассказывать нам, как еще в октябре 1941 года при штурмовке одного из аэродромов противника самолично в воздухе сбил два бомбардировщика Ю-88: — Дело было так, понимаешь. Мы вышли на цель и уже заходим в атаку, а над аэродромом два «юнкерса». Ну, я ударил по стоянке самолетов, а потом — кинулся за Ю-88. Зашел сзади да как дам изо всех пушек сначала по одному, а потом по другому. Покончил с ними и продолжил штурмовку аэродрома...

— Нельсон Георгиевич, — спросил в тот раз Петро, — вот вы в день делаете иногда до четырех вылетов. И каждый раз попадаете под ураганный огонь с земли. Скажите откровенно: вам не страшно?

— Огонь? Какой огонь? Почему страшно? — удивился Степанян и взял из штабеля огромный РС. — Смотри, какой красавец! С таким ничего не страшно.

Он нежно погладил головку снаряда и, приложив кончики пальцев к губам, смачно чмокнул:

— Не снаряд — персик!.. Понимаешь?..

Вот уже и январь на исходе. Зима выдалась снежная, морозная. А в землянке нашей тепло и уютно. Сегодня утром получены хорошие вести: войска, защищавшие Москву, продолжают наступление. Комиссар и парторг снова колдуют возле карты. Красными флажками помечены на ней Калуга, Сухиничи, Киров, Можайск, Торопец.

Горячо обсуждаем мы ход наступления наших войск под Москвой. А глаза наши невольно тянутся к карте, на которой обозначены боевые рубежи Волховского фронта. Рубежи эти тоже помечены флажками, но передвигать их некуда. Надежды, что наши войска с ходу прорвут блокаду Ленинграда, остаются пока надеждами. Фашисты яростно сопротивляются и с невиданным ожесточением цепляются здесь за каждый клочок захваченной ими земли.

Замерли на карте наши флажки на линии Грузино — Кириши — Погостье — Вороново — Липки. От Липок по берегу озера всего двенадцать километров до Шлиссельбурга. Неужели противник так силен на Синявинских высотах, что его никак не одолеть?

— Надо сюда наши штурмовики послать, — говорит Сухов. — Они на этих двенадцати километрах все разнесут в пух и прах. Только успевай наступать за ними!..

Но рекомендации Сухова почему-то не приняты в расчет. В район Вороново — Липки приказано послать не штурмовики, а истребители. Задача — прикрывать с воздуха в течение часа этот участок линии фронта. Получив столь неожиданное задание, командир опускает телефонную трубку на рычаг и смотрит на меня:

— Давай-ка сходи туда с нашими новичками. Вылет через десять минут.

Громодвинников, Борисов, Кочур и я одеваемся. И в этот момент командир подает мне письмо:

— Чуть не забыл. Из Вологды. Наверное, от жены.

Точно, из Вологды. Открываю конверт и прежде всего нахожу в нем фото. Валя держит на руках дочурку. Глаза у малышки веселые. Она так бойко смотрит на меня. На обороте снимка написано: «Мой папа на фьёнте бьет фасиску гадину!» Жена в письме рассказывает, что Нинушка говорит так, когда спрашивают, где ее папа.

— Вот, товарищ командир, какая у меня дома помощница растет. Причем уже в политике разбирается.

Мясников с улыбкой рассматривает фото:

— «Бьет фасиску гадину...» Молодец!.. Мой Юрка постарше. Ему уже скоро шесть. Все в войну играет с ребятами. Авиатором хочет стать, как папа...

Новые летчики нашей эскадрильи капитан Громодвинников и старший лейтенант Кочур прибыли к нам из гражданской авиации. Капитан Борисов — из пожарной (нес патрульную службу — охранял леса). В первые месяцы войны они освоили истребитель и недавно прибыли к нам.

Мы садимся в самолеты и уходим на задание. Письмо я кладу в карман, а фото укрепляю в рамке графика девиации. Пусть Валя и Ниночка смотрят на меня в полете. И не беда, что карточка закрывает часть графика. Девиация — это отклонение компаса от магнитного меридиана под влиянием находящегося вблизи железа. Но мы не заблудимся — район хорошо изучен.

На протяжении пятидесяти минут прикрываем мы участок линии фронта. Признаться, мне больше по душе ходить вот так, над передним краем, чем сопровождать штурмовики. Здесь мы сами себе хозяева. Здесь, что называется, инициатива в наших руках.

Почти под нами темнеют захваченные врагом станция Мга и Шлиссельбург. Мы видим Колпино и дымящий трубами возле самой линии фронта героический Ижорский завод. Скованная льдом Нева теряется в белесой дымке, нависшей над Ленинградом. Хорошо просматривается ледовая трасса с черными точками бегущих по ней машин.

Но противника в воздухе нет как нет. Мы идем на высоте трех тысяч метров чуть ниже облаков. Я поглядываю на часы и слышу по радио:

— Пушка-46, вам трава!

— Вас понял, выполняю, — отзываюсь я и не без досады веду группу на посадку. Целый час пустого полета! Но коль приказано домой, значит, домой. Под крылом станция Назия. И вот тут-то курсом строго на нас из облаков вываливаются два Ме-109. Увидя перед собой четверку советских истребителей, ведущий дает очередь. Он стреляет, должно быть, не целясь и делает «горку». Оба вражеских истребителя уходят. Мы бросаемся за ними. Но они исчезают в серой массе облаков.