Стржига. Современная интерпретация.

Силезцы вслед за греками и римлянами совместили стригу (стржигу) с совой, которая обитает в темных лесах, убивает одиноких путников, высасывает их кровь и поедает внутренности.

Устойчивость ассоциации «вампир — птица» доказывает наличие ряда летающих кровососов у других народов мира. Особенно славятся ими Филиппины и Малайзия. Здешняя колдунья асванг (мананангал) в обличье крупной птицы садится на крышу дома и высовывает язык с острым концом. Им она прокалывает яремную вену жертвы, а кровь высасывает через трубчатые полости языка. Демон женского рода лангсуяр, пьющий кровь у детей, умеет перелетать с дерева на дерево. Злой дух пенанг-галан, представляющий собой отделенную от тела женскую голову со свисающими внутренностями, перелетает от дома к дому, издает высокие резкие звуки, пытается подобраться к новорожденному ребенку и его матери, чтобы высосать их кровь.

Оборотень и вампир. Иллюстрация И. Стефановича к «Сербской мифологии» (2010). Тень волка-оборотня похожа на человека, вампир не отбрасывает тени. Но эти правила действуют не всегда.

Восточноевропейский волк-оборотень, размножившись, приобрел кучу наименований, часть из которых была присвоена вампиру. Настоящие волки (или овладевший их телом демон) редко пьют кровь, но кто этим занимается — оборотень в своей волчьей ипостаси или вампир, обернувшийся волком, — определить невозможно. Приведу далеко не полный список имен восточноевропейских оборотней, схожих с вампирами: волколак, варколак, вовкулак, вриколак, вирколак, виколак, вуколак, вукодлак, вурвулак. Неудивительно, что А.С. Пушкин ввел в обиход свой вариант для обозначения упыря — вурдалак (искаженное сербохорватское «вукодлак»). Сербы называют вукодлаком именно вампира, а болгары под волколаком понимают и вампира, и человека — оборотня. Поскольку большинство украинских упырей начальствуют над ведьмами, а не рыщут в поисках крови, здешний кровопийца вовкулак, атакующий скотину, обернувшись волком, собакой или кошкой, может считаться оборотнем.

А вот занимающийся тем же самым румынский приколич уже относится к «роду упыря» (Потебня), поскольку в Румынии много кровососов.

На первый взгляд имеется одна черта, позволяющая отличить вампира от оборотня. Вампир лежит в гробу, оборотень живет в деревне. В связи с этим у славян даже возникло поверье, что человек, который при жизни был оборотнем, после смерти станет вампиром. Но поскольку вампира извлекли из могилы и отправили в мир, а оборотню продлили жизнь за гробом, из которого он тоже может вылезать, путаница возобновилась с удвоенной силой. Саммерс, исследуя этимологию греческого слова vrykolakas, выяснил, что в древности им обозначали оборотня, позднее — вампира, а новые греки называют так воскресший труп. В общем, как гласит украинское поверье, волколак сожительствует с ведьмой, и у них рождается упырь. Чтобы не вникать в эту генеалогию (хватит с нас гибрида зомби с привидением!), забудем о вампире в обличье животного.

Чем еще занимается вампир, кроме сосания крови? Восточнославянские упыри едят человечье мясо. Эту черточку они унаследовали у «ходячего» покойника или у кого-нибудь из древних людоедов. На Руси великаны не водились, но в Западной Европе они потребляли не только мясо, но и кровь (по Афанасьеву, скандинавский йотун — это «пожиратель», а турс — «опивала»). Питием детской крови изредка занимался гуль — персонаж доисламского фольклора, пожиравший трупы. Гагаузский кровопийца обур, или хобур (от турецкого слова «обжора»), обязан своим происхождением именно гулю.

С легкой руки Гесиода в число кровососов, нападающих на ратников, включили саму Смерть. Эту репутацию она сохранила за собой и на Руси. В тексте лубочной картины Аника дразнит ее бабою: «Что ты за баба, что за пьяница (намек на высасывание крови)! Аз тебя не боюсь и кривой твоей косы и оружия твоего не страшусь». В русской быличке к мужику, нашедшему деньги на кладбище, является Смерть и требует вернуть их: «Отдай мои деньги, а не то я тебя съем!» Но деньги уплачены попу за похороны жены. «Смерть схватила мужика и понесла на кладбище к яме и там начала грызть его. Тотчас сбежалось к ней много других (!) смертей, и все набросились на мужика и ну грызть его» (ср. с кладбищенским пожиранием трупа в новелле Э.Т.А. Гофмана «Вампиризм», 1821).

Гуль. Современная интерпретация.

Умерший саамский колдун приходит на дом к двум своим дочерям, съедает поданное ему угощение, а потом и самих хозяек. Петрухин называет его равком, «саамским вампиром», но, по верному замечанию Михайловой, вампиры не питаются тем, что едят люди. А вот у коми упыри выслеживают пьяниц и втихаря сосут у них кровь.

Аналог саамского равна — греческий vrykolakas, худой, истощенный, изнемогающий от голода. Он не гнушается ни яйцами, ни домашней птицей. Его коллега с Кипра sarkomenos — законченный каннибал, его имя означает «объевшийся плотью». Саммерс, поведавший об этих монстрах, при всей своей неразборчивости не решился назвать их «настоящими вампирами». Оно и понятно: людоедство — не вампирская привилегия.

С питием крови конкурируют удушение человека, его придавливание по ночам и вызывание у него болезней. Эти свойства глубоко укоренены и в устной традиции, и в письменных источниках. О давлении на грудь и остановке дыхания жертвы писал Фромбальд, о жалобах на одышку, лихорадку и ломоту в конечностях — Глазер, об удушении — Флюкингер и его комиссия. Славяне вручили лавры ночного душителя домовому, отняв их у мары — более древнего существа, которое, в отличие от домового, еще и сосет кровь из сердца.

Родословной мары я коснулся в «Страшных немецких сказках», там же мы выяснили, что мара охотится за душой спящего, так что его (ее) интерес к крови оправдан. Мара оборачивается птицей и кровососущим насекомым, после его (ее) укуса всегда остается кровавая ранка.

Вообще мара — самое загадочное чудовище древности, чей образ с течением времени расплылся и чьи свойства оказались унаследованы домовым, ведьмой и упырем. Украинцы называют марой ведьму, чехи, тяготеющие, как и вся Центральная и Западная Европа, к мужскому образу мары (карлик), смешивают его с вампиром, к этому же склонны поляки (змора). Лишь румыны внесли новизну в образ своего мороя[60]. В полном расхождении с данными мифологии они решили, что тезка и преемник мары — незаконнорожденный сын, плод греховной связи или в позднейшей вариации — живой вампир, в отличие от стригоя — вампира мертвого. Однако в румынском фольклоре уцелела и архаическая трактовка мороя как призрака.

Одновременно с вампиром свойства мары переняла южнославянская вештица, больше похожая на ведьму. Когда живая вештица спит, ее душа летает в виде бабочки или мухи, душит людей и пьет их кровь, питается мертвечиной, поедает сердца, вынутые из спящих детей, похищает плод из материнской утробы или из чрева коровы. Как и любая ведьма, вештица обожает ребятишек. Черногорцы думали, что желающая стать вештицей должна была прежде скушать своего ребенка, а затем уже могла поедать чужих детей.

Живительно, но процесс усвоения вампиром (или ведьмой) статуса ночного демона свершился и в фольклоре татар. Их албаста может насылать болезни и ночные кошмары, она «наваливается на татарина и давит его во время сна… пьет при этом кровь из сердца».

Ночные похождения вампира не только лишают здоровья его жертв, но и вызывают эпидемии, стихийные бедствия, засухи, неурожаи и т. п. В Польше вампир названивает в колокол и выкрикивает имена крестьян: кто его услышит — умирает. Эти повадки были издавна присущи и маре, и «ходячему» покойнику, и ведьме. Болезни же чаще других приносили с собой сестры-лихорадки. Проглоченные человеком, они пили его кровь изнутри. Женщины-лихорадки, персонифицирующие озноб, ломоту, судороги, «по миру ходят, отбивают ото сна, от еды, сосут кровь, тянут жилы, как червь…». Не исключено, что питие крови, которое медики прописывали больному, было призвано утолить жажду лихорадки. Напившись крови, она покидала исстрадавшееся тело.