В изложении русского филолога упыри «принимают различные образы, летают по воздуху, рыщут на конях по окрестностям, подымают шум и гам и пугают путников или проникают в избы и высасывают кровь из сонных людей, которые вслед за тем непременно умирают; особенно любят они сосать кровь младенцев». Нетрудно заметить, что, за исключением полета по воздуху и скачки на конях, прочие характеристики упыря повторяют таковые у авторов эпохи Просвещения.

Афанасьев снабжает упыря стальными клыками, но они нужны не для укусов — с их помощью упырь «сокрушает всякие преграды». Мощные зубы есть и у колдунов, составляющих основную массу «ходячих» покойников. Они пускают зубы в ход, подгрызая дерево, на которое взобралась жертва, или взламывая дверь в дом. Зубы еретика (колдуна), по М.И. Осокину, «ломали и сокрушали все, даже железо и сталь». При этом еретик убивал человека только для того, чтобы высосать его кровь, не трогая тело.

Ссылаясь на В.С. Караджича, Афанасьев упоминает о сербских вукодлаках, которые одновременно давят спящих людей и пьют их кровь, после чего те сами делаются кровососами. В могильной яме вукодлак лежит тучный, румяный и раздутый от выпитой крови. «Вещие» (vescy) мертвецы словенцев и кашубов[6] также высасывают из людей кровь, а насытившись, возвращаются в могилы. Их жертва умирает, а на левой стороне ее груди, против сердца, или на левом грудном соске остается едва заметная ранка. Тело лежащего в могиле вампира не подвержено тлению, его руки и ноги изгрызены, а губы обагрены свежею кровью. Морлаки[7] и жители Трансильвании акцентируют внимание на приверженности вампира к детской крови. Валашский морой питается кровью и даже принимает вид кровососущего насекомого, а приколич в облике волка или собаки упивается кровью животных. У того, кто убит мороем, всегда остается на теле знак укуса. Из глаз, ушей, носа и рта нетленного трупа такого вампира струится свежая кровь, а на руках и ногах видны недавно выросшие ногти. В Болгарии, по информации Потебни, вампир сосет кровь из ушей младенцев и взрослых.

Этой выборкой сведения о вампирах Восточной Европы далеко не исчерпываются, но среди всех вампирских склонностей кровь, несомненно, преобладает. Однако упыри восточных славян гораздо менее падки на нее. Герой известной сказки «Упырь» из сборника Афанасьева пожирает оставленные в церкви трупы и досаждает героине провокационным вопросом: «А видела, что я делал?» — пока та не огорошивает его ответом: «Мертвого жрал!» Украинские упыри гоняются по ночам за путниками с возгласом «Ой, мяса хочу!» — или приходят на свадьбу с целью скушать кого-нибудь из гостей.

Псоглавец. Иллюстрация И. Стефановича к «Сербской мифологии» (2010).

Согласно П.В. Иванову, украинцы называли упырями начальников всех колдунов и ведьм (речь идет о живых, а не о мертвых!), и вообще восточнославянские чародеи в роли «ходячих» мертвецов аналогичны упырям. Иванов выделяет в отдельный вид тех из них, кто ходит «по хатам с целью пожрать, а жрут они не одни кушанья, но и людей, преимущественно же детей, которых или совсем пожирают, или выпивают из них только кровь». Их тоже величают упырями. Людоедство и питие крови здесь взаимозаменяемы, как у Бабы Яги и ведьмы из сказок.

Быличек об упырях относительно немного, и их герои зачастую именуются мертвецами или колдунами. Некий мертвец добывает кровь весьма необычным способом — он бьет по спине человека, «и тотчас полилась из него алая кровь; нацедил полное ведро крови и выпил». Как видим, упырь легко обходится без зубов. В другой былинке упырь, бывший колдун, вынужден признаться, что «погубил молодых» на свадьбе. Однако молодые всего- навсего уснули беспробудным сном — никто их не душил, не кусал и не бил. Еще один умерший колдун, именуемый упырем, сосет кровь грудного ребенка, спящего в люльке. Классический случай описан в украинской былинке: женщина в белом, вся посиневшая, прокусывает горло ребенку и высасывает его кровь. Но это не упырь, а ведьма вроде панночки из «Вия» Н.В. Гоголя.

Д.К. Зеленин постарался отделить украинского и белорусского вампира от «ходячего» покойника. В его представлении вампир «ложится на грудь своей жертвы, прижимается губами к ее сердцу и пьет горячую кровь», после чего на теле остается маленькая ранка, а человек постепенно бледнеет и умирает. О зубах ничего не говорится, зато чудовище имеет язык, острый, как змеиное жало. Судя по всему, он протыкает им кожу жертвы.

Современные фольклористы отмечают сходство вампира с персонажами другого типа, потребляющими кровь людей и животных: польская змора, сербская вештица, русский летающий змей, украинская нявка, прикарпатский псоглавец. Как всегда, у русских и украинцев много мертвых ведьм и колдунов, которые пьют кровь у взрослых, спящих лицом вверх, или из мизинца и груди маленьких детей.

Но главным кровопийцей по-прежнему остается вампир. У южных славян он может быть представлен в виде мешка, наполненного кровью жертв, а у болгар и сербов его можно продырявить иглой, так что получится целая лужа крови. О наличии крови свидетельствует красный цвет лица и глаз. К общеславянским поверьям относит- ся то, что вампир «душит свою жертву или выпивает у нее кровь», к карпатским — то, что он впивается в тело жертвы «своими острыми зубами и длинным тонким языком». У болгар, задушенных вампиром, остаются на теле черные и синие пятна. Сведений о могилах, наполненных свежей кровью, в современном фольклоре мало, что легко объяснимо — эксгумации ныне запрещены.

В свете приведенных данных слова Кройтера о том, что «в народных верованиях… нет высасывания крови», покажутся нелепицей. Какие бы повадки других монстров (ведьма, мара, оборотень, людоед и т. д.) ни присваивали вампиру, его главным «признаком» — и в письменных, и в устных источниках — в течение трех столетий остается жажда крови. Следовательно, с крови мы и начнем.

ЧАСТЬ I

КРОВЬ

Кровь, несущая жизнь

ристрастие вампира к крови объясняют очень просто: испокон веков кровь считается не только символом, но и синонимом жизни и человеческой души. Вампир питается кровью, чтобы поддержать свое существование или завладеть человеческой душой. О душе в наши дни говорят преимущественно в отвлеченном смысле, да и наука пока не выдала ей своей санкции, поэтому вторая трактовка поведения вампира упразднена. Первая же никого не смущает — ведь и физиологически потеря крови отнимает жизнь, а приобретение крови (донорство) способствует ее продлению. Вот почему феномен вампиризма берутся исследовать даже те, кто безоговорочно доверяет научным законам.

Но уподобление крови душе имеет куда более крепкие корни, чем нам кажется. Древние греки могли рассуждать об их связи аллегорически: «Из зияющей раны теснимый дух излетел» (Илиада 14: 513–514); «Вместе и жизнь и копье из него… исторгнул» (16: 505). А вот у евреев, чутко относившихся ко всему тому, что касается тела, кровь явно отождествлялась с душой: «Ибо душа всякого тела есть кровь его, она душа его» (Лев. 17: 14). Эту фразу и многие подобные ей из Пятикнижия обычно цитируют в книгах о вампирах.

Справедливости ради заметим, что в Библии слова «душа» и «жизнь» нередко подменяют друг друга, а с тем, что без крови, текущей в жилах, тело жить не может, согласны все. Однако речь идет не только о жизни, даруемой кровью, находящейся внутри организма, но и о жизни, заключенной в крови, отделенной от него. На первый взгляд здесь тоже имеет место аллегория. Кто-то выпивает кровь, вылитую из живого организма, и тем самым приобщается к жизни. Исправляя наших «непросвещенных» предков, мы должны бы заменить поглощение крови ее переливанием, и тогда все встанет на свои места. Но ведь евреи испытывали отвращение к такой крови! Категорическими запретами на ее употребление пестрит Ветхий Завет, как будто евреи видели в этой крови живое существо — душу, которую опасно принимать внутрь себя: «Только строго наблюдай, чтобы не есть крови, потому что кровь есть душа; не ешь души вместе с мясом; не ешь ее: выливай ее на землю, как воду» (Втор. 12: 23–24).