Димка пытался светить в подвал фонариком, но луч света очень скоро натыкался на стену. Ступеньки сворачивали. Судя по всему, налево…
"Я дойду только до поворота, – решил для себя Димка, – Только загляну, посмотрю что там, и обратно. Фашистов там нет, вампиры спят… Ну чего мне бояться?"
Он сделал шаг… Сделал другой… Едва не поскользнулся на сырых камнях и не и не съехал по ступенькам на заднице… Еле-еле удержал фонарик… Помянул черта, хотя, наверное, не стоило бы…
Чувства опасности, поразившего мальчика когда он впервые заглянул на эту лестницу, больше не появлялось, и Димка списал его на общую перепуганность, с которой начинал обследование развалин. Он спустился до поворота, осветил фонариком новый открывшийся пролет, увидел, что лестница кончается широким коридором, уходящим опять-таки столь далеко, что луча не хватало.
"Я только взгляну, – сказал себе Димка, – Одном глазком взгляну что там… Надо же мне знать, что находится у меня в тылу!"
Как только мальчик спустился, перед ним тот час встала дилемма… Широкий коридор действительно уходил куда-то вдаль, но сразу же за оборвавшимися ступеньками влево уходил еще один коридор. Куда более узкий…
Димка посветил фонариком вперед… посветил влево – и там фонарик снова наткнулся на кирпичную кладку.
– Ну прямо лабиринт, – шепотом проворчал Димка, – Одни повороты… Выходит что тут-то куда больше всего, чем наверху…
Пол в подвале повсюду был сырым и Димка ступал очень осторожно, глядя по большей части себе под ноги, чем по сторонам. Он решил пойти сначала влево, может потому, что не хотел оставлять у себя за спиной ничего неизвестного, а может быть просто из любопытства… Ведь куда интересней, куда может идти узкий и извилистый ход, чем прямой и широкий!
Ну и холодно же было в этом узком коридоре! В тоненькой рубашке и изорванных на коленях штанах Димка дрожал как осиновый листочек, даже зубы стучали, а при дыхании – похоже даже пар вырывался изо рта! А ведь лето на дворе в самом разгаре!
Первое, что увидел Димка после того, как коридор привел его в довольно обширное квадратное помещение с низким потолком – это были бочки. Проржавевшие и прогнившие бочки, настолько давно здесь стоявшие, что уже невозможно было определить, что в них хранилось в иные времена.
Димка подошел к одной, сунул в нее нос, принюхался… Что это за странный сладковатый запах? Гниющие доски не могут пахнуть так мерзко.
– Фу! – поморщился Димка, зажимая ладонью рот и отступая от бочек подальше, – Мясо там что ли сгнило…
Он обошел бочки стороной, заглянул за них и – замер с разинутым ртом.
Дрожащий луч фонарика выхватил из темноты аккуратно лежащие вдоль стеночки рядком тела…
Синие лица, закатившиеся глаза, почерневшие и ссохшиеся губы приоткрыты в гримасе боли или в улыбке, теперь уже не понять… У троих шеи разорваны так, что кости и связки торчат наружу… белые, словно обсосанные кости и связки…
Все трупы были одеты в черную форму СС… Их было… было…
Со сдавленным стоном Димка перегнулся пополам и его вырвало съеденной давеча жирной тушенкой…
Этот запах, мерзкий, удушающий, сладкий запах… гниения…
Его все еще тошнило, когда в желудке не осталось уже ничего, и тот только сокращался, болезненными мучительными спазмами. Держа в одной руке фонарик, а другой сжимая себе горло, Димка побрел, качаясь, прочь из коридора, кое-как поднялся по скользким ступенькам (опять едва не грохнулся вниз), добрел до своего убежища и рухнул на матрас, предварительно высосав из фляжки почти всю воду.
Он сжался в комочек, накрылся одеялом, и все равно ему было холодно, еще долго было очень холодно…
Он много успел увидеть, прежде чем приступ тошноты скрутил его и заставил поскорее убраться восвояси. Он осветил фонариком пол вдоль всей стены, а стена была длинная… и он даже не смог сосчитать сколько там было мертвецов. Может быть целый десяток, а может быть и еще больше!
Димке не было страшно, он на своем веку повидал такое количество трупов, что таковое зрелище стало для него привычным и обыденным, ему даже было приятно в какой-то степени и злорадно – в довольно большой степени – видеть истерзанные тела фашистов, и чем больше их было бы там – тем лучше, и пусть бы весь подвал был ими завален, и никого не осталось бы в живых, тогда можно было выпустить детей, найти Мойше, его маму и уходить в лес, подальше от всяких вампиров, но Димка помнил очень хорошо, что немцев в замке куда больше, чем десяток… Оставшихся в живых все еще никак не менее тридцати человек, это много, слишком много на двоих маленьких безоружных мальчиков!
Но какая должно быть паника царит сейчас среди живых! Паника, это хорошо… Паникой обязательно надо будет воспользоваться… Этой же ночью!
Вот теперь, когда серое пятно света возле разлома в стене исчезло, что означало безусловное наступление вечера, было действительно страшно вспоминать разорванные горла и почерневшие губы… Настало время вампиров, чудовища вышли на охоту, и им все равно кого слопать – фашиста или советского ребенка, им совсем нет дела до идущей где-то вне замка войны, они не собираются поддерживать ту или иную сторону… им все равно… они хотят кушать… Они хотят скушать всех.
Димка облизал шершавым языком пересохшие губы, сильнее сжал в руке серебряную палку.
Ну где же Мойше?
У него не просто палка – у него крест! Большой серебряный крест на толстой серебряной цепи. Может быть, крест куда лучшее оружие против вампиров, чем просто палка, может быть и в самом деле есть какая-то сила в соединенных таким образом перекладинках.
Вообще наверное стоило бы подумать на досуге, как это получилось, что советские ученые ничего не знаю о существовании подобных тварей. Может быть не живут они в Советским Союзе?… А может быть просто скрываются умело…
Почему-то Димке вспомнился крепкий, высокий, рано поседевший сорокалетний мужчина – Георгий Иванович Коротков, предпочитавший, чтобы его называли отцом Григорием.
Он жил в соседнем с Димкой доме, и работал в церкви священником.
Старушки его любили и расхваливали, взрослые посмеивались над ним, а ребятишки побаивались почему-то, хотя Георгий Иванович никогда не угрожал им ни по заднице надавать, ни уши оборвать, а напротив угощал конфетами и гладил по голове тяжелой ладонью. Родители запрещали ребятишкам брать у него конфеты, боялись, видимо, что священник таким образом заманивает их в обитель мракобесия, но те все равно брали – очень уж сладенького хотелось.
Однажды Георгий Иванович спас десятилетнего Димку от двоих пьяных лоботрясов, возжелавших отобрать у того выданные матерью на покупку хлеба деньги. Он просто подошел, встал рядом с мальчиком, положив ему на плечо руку, и посмотрел на оболтусов как-то так, что они развернулись и убрались восвояси.
Димка тогда ему даже спасибо не сказал, слишком уж был напуган, а когда опомнился – священник был уже в конце улицы.
В тот день Димка поспорил о отцом, когда тот в очередной раз назвал Георгия Ивановича бездельником и сволочью, получил от отца увесистую затрещину и пошел спать довольным, как будто отблагодарил священника, как будто заступился за него так же, как и тот за него.
Когда началась война Георгий Иванович одним из первых пошел в военкомат. Он записался добровольцем в пехоту и было так странно видеть его одетым в защитную форму и с винтовкой за плечом…
Георгий Иванович наверное поверил бы Димке, решись он рассказать о том, что случилось с ним в замке, а больше никто не поверит, никто во всем Советском Союзе, даже пытаться не стоит! Димка бы сам не поверил, расскажи ему кто-нибудь такую чушь.
Отец говорил, что в попы идут те, кому лень на заводе работать, и кто предпочитает кормиться за счет полоумных старух, Димка думал, что так оно и есть, ведь слова отца звучали так правильно и логично.
А теперь Димка подумал, что Георгий Иванович наверное и правда верил в то, что Бог есть. По настоящему верил! И может быть, даже это знал?…
