— Да, поляк. Я сам врач. Хотя не практиковал с самой войны и, боюсь, уже не силен во всех аспектах искусства врачевания. Медицинский институт в Варшаве, да, да, верно. Я был в интернатуре, когда вы начинали свои исследования...

— Ну, не скромничайте. Я знаю, что вы были только штатным сотрудником и что Равенсбрюк был большим лагерем. Так или иначе, но мир тесен, и мне удалось отыскать вас здесь, как вы отыскали меня там.

— Пепел сейчас упадет на ваш чудесный ковер. Лучше стряхните его в пепельницу.

— Очень хорошо.

— Чего я хочу? О, пожалуй, всего минуту вашего времени. У меня в последние годы возникло странное желание вновь заняться медициной. Однако хирургия требует двух крепких рук, а ваши эксперименты мне, так сказать, с рук не сошли. Тем не менее я мог бы стать хорошим диагностом...

— Умер! Нет, каким-то чудом этого не случилось. Это не Шопенгауэр сказал, что даже сама жизнь является волевым актом? Я забыл. Во всяком случае, туберкулезные бациллы не справились со своей работой... то же самое можно сказать и о крови группы АВ, хотя у меня группа 0... и о голодной диете.

— Может, именно синдром бешенства, который вы на мне проверяли, или йога, которой я занимался, чтобы не сойти с ума,— или и то и другое,— дали мне Силу. Нет, не вставайте с кресла.

— Понимаете, что я имею в виду? Я владею Силой. Тогда она не была еще столь могучей, в те дни, когда я полз от развалин Равенсбрюка с пулей в сердце, но с тех пор я изрядно над ней поработал.

— Убить вас? Господи помилуй! Откуда у вас такие мысли? У меня нет желания вас убивать. Нет, человек в инвалидной коляске не собирается никому причинять боль...

— Но вот вы, доктор, что вы думаете о Силе? Я знаю, что вы не психиатр. Но не кажется ли вам, что она могла бы оказать большую помощь врачу?

— И я так думаю, да. Поэтому, когда я услышал, что вы собираетесь превратить эту клинику в благотворительную, я решил прийти сюда и поговорить насчет работы.

— Что? Ничего не слышали о благотворительной клинике? О, вы ошибаетесь. Мы собираемся лечить бедных, необразованных, искалеченных и слепых. Мы собираемся принимать роды и заниматься бесплатной медициной. В конце концов, ведь мы же богаты, не правда ли?

— Нет, вы не поняли. Вы не можете отказаться оперировать, потому что вы будете только ассистировать. Не думаете же вы, что я доверю вам скальпель? Вашим богатым пациентам придется найти другое место, где их будут гладить по головке.

— А вот теперь лучше положить сигарету. Ничего-ничего, я помогу. Сюда. А сейчас, поверьте, мне будет гораздо, гораздо больнее, чем вам. Я содрогаюсь при одной мысли об этом. Ваше тело есть гроб для мертвой души, а ваши руки — инструмент убийства,— но их можно использовать для благих дел, они смогут искупить многое из того, что вы совершили.

— Что-то со зрением? Да, это действие Силы. Я потратил почти двадцать лет, развивая ее до такого уровня. А теперь расслабьтесь. Еще секунда, и все.

— Ну вот!

— Теперь хорошо видите? Коляска? О, вы к ней привыкнете. Колеса поворачиваются очень легко.

— Сестра! Войдите! Пациент потерял сознание.

Он проснулся под ультразвуковой вопль, который терзал его барабанные перепонки, оставаясь за порогом слышимости.

Он поднялся на ноги в полной темноте.

Несколько раз он натыкался на стены. Как сквозь туман он понял, что руки у него от самых плеч болят, будто их истыкали иголками.

Звук доводил его до исступления...

Бежать! Необходимо как-то выбраться отсюда! Слева от него появилось пятнышко света. Он повернулся, бросился туда, и пятнышко стало дверью.

Он выбежал наружу и остановился, жмурясь от ослепительного блеска, который ударил ему в глаза.

Он был совершенно голым, мокрым от пота. Его сознание окутывал туман, в котором шевелились обрывки сновидений.

Он услышал рев, словно рев толпы, и заморгал, стараясь свыкнуться с ярким светом.

На некотором расстоянии перед ним высилась темная фигура. Охваченный яростью, он ринулся на нее, сам не зная почему.

Его босые ноги наступали на горячий песок, но он не замечал боли, готовый к нападению.

Где-то в сознании всплыл вопрос «зачем?», но он не стал задумываться.

Тут он остановился.

Перед ним стояла, маня, приглашая, нагая женщина, и в его чреслах вспыхнуло нежданное пламя.

Он повернул чуть влево и двинулся к ней.

Она удалялась танцующей походкой.

Он побежал быстрее, но в тот миг, когда он уже почти обнял ее, его правое плечо обожгло пламя, и она исчезла.

Он взглянул на свое плечо: в него вонзился алюминиевый дротик, и по руке струилась кровь. Вновь раздался рев.

...И она появилась снова.

Он опять погнался за ней, и его левое плечо обжег нежданный огонь. Она исчезла, а он стоял, содрогаясь, потея, щурясь от блеска.

«Это трюк,— решил он.— Не играй в эту игру!»

Она появилась вновь, но он остался стоять, не глядя на нее.

Пламя за пламенем обжигало его, но он упрямо стоял, пытаясь собраться с мыслями.

Вновь появилась темная фигура футов семи высотой, с двумя парами рук.

В одной она что-то держала. Не будь освещение таким слепящим, он, пожалуй, мог бы...

Но темная фигура вызвала в нем такую ненависть, что он ринулся на нее.

Боль хлестнула его по боку.

Погодите! Да погодите же!

«Безумие! Это какое-то безумие! — сказал он себе, обретая свою личность.— Это же арена, я человек, а темная фигура — нет. Что-то не так!»

Он опустился на четвереньки, выигрывая время. И зажал песок в обоих кулаках.

Тут он ощутил болезненный электрический разряд. Еще и еще. Он терпел, покуда мог, потом встал на ноги.

Темная фигура чем-то размахивала перед ним, и он почувствовал прилив ненависти.

Ринулся вперед и остановился перед ней. Теперь он знал, что это игра. Его зовут Майкл Кассиди. Он адвокат. В Нью-Йорке. Юридическая фирма Джонсона, Уимса, Догерти и Кассиди. Человек на улице остановил его и попросил прикурить. На углу, поздно вечером. Это он запомнил.

И швырнул песком в голову фигуры.

Она пошатнулась, воздев руки к тому, что могло быть ее лицом.

Стиснув зубы, он выдернул алюминиевый дротик из плеча и вогнал его заостренный конец в среднюю часть фигуры.

Что-то коснулось его затылка, все окуталось мраком, и он долгое время пролежал неподвижно.

Когда он вновь мог пошевелиться, то увидел темную фигуру и попытался нанести ей удар.

Но промахнулся, и его спину полоснула боль, а по коже что-то потекло.

Он вновь поднялся на ноги и заревел:

— Вы не можете так обращаться со мной! Я человек, а не бык!

Раздались аплодисменты.

Шесть раз он бросался на темную фигуру, пытаясь схватиться с ней, скрутить ее, причинить ей боль. И всякий раз боль испытывал он.

Он остановился, хрипя и задыхаясь, плечи у него горели, спина ныла от боли, но сознание на мгновение прояснилось, и он сказал:

— Ты ведь Бог, верно? И вот так Ты играешь в свои игры...

Фигура ничего не ответила, и он ринулся на нее.

Внезапно остановился, упал на одно колено и всем телом ударил ее по ногам.

В боку он ощутил невероятную жгучую боль, но темный лежал перед ним на песке. Он дважды ударил его кулаками, но тут боль ввинтилась ему в грудь, и он почувствовал, что его тело немеет.

— Или нет? — спросил он непослушными губами.— Нет, Ты не Бог... Где я?

Последним его воспоминанием было что-то острое, режущее ему уши.

Женщина поет. С микрофоном — в молодости ей никогда не приходилось этого делать. Ее голос все еще хорош, но он имеет мало общего с тем, прежним голосом, который заставлял зал стоя приветствовать певицу долгими, несмолкающими овациями. На ней синее платье с длинными рукавами — чтобы скрыть дряблость рук. Рядом с ней маленький столик с графином воды и стаканом. Когда она заканчивает свой номер, поднимается волна аплодисментов. Она улыбается, дважды говорит: «Благодарю вас», немного кашляет, шарит (незаметно) по столику, находит графин и стакан, наливает себе воды.