Когда готовили договор между нами и Кайрибией в Суде Внешних Миров, я помню, что понадобилось сорок пять минут, чтобы сказать эту фразу по кайрибийски. Вся их культура основана на смене температур. Наше счастье, что они знали, что такое семья: кроме людей, они — единственные, кто имеет семьи. Но, что касается «дома», то наши переводчики кончили следующим описанием: «...Помещение, которое создает температурное различие с внешним окружением на такое количество градусов, которое делает возможным существование организма с температурой тела в девяносто восемь и шесть десятых градуса; это же помещение способно понизить температуру в жаркий сезон и повысить ее в холодный; это помещение, где имеются условия для сохранения от порчи органических веществ, используемых в пищу, а также для нагрева их до температуры кипящей воды, чтобы сделать их вкус более соответствующим для обитающих в этом помещении, которые, благодаря смене миллионов жарких и холодных сезонов, приспособились к резким изменениям температуры...» и так далее. В конце концов нам удалось дать им некоторое представление об идее «дома» и о том, почему его надо защищать. Когда им объяснили принципиальное устройство кондиционеров и центрального отопления, дело пошло лучше... И я вспоминаю еще один случай... В Суде Внешних Миров была огромная фабрика по переработке солнечной энергии. Один кайрибианец может пройти по этой фабрике и затем описать ее другому, который никогда не видел ее, таким образом, чтобы второй сумел создать ее точную копию, включая даже цвет стен, — так и вышло, потому что они решили, что мы изобрели нечто стоящее, и хотели сами попробовать. И в этом описании была указана каждая деталь, все ее размеры. И все это было описано в девяти словах. В девяти маленьких словах.

Батчер покачал головой.

— Нет. Устройство для консервации солнечной энергии слишком сложно. Эти руки разбирали одно не так давно. Очень большое. Нет...

— Да, Батчер, девять слов. По-английски это потребовало бы нескольких томов, полных описаний, чертежей и схем. Они же использовали для этого девять слов.

— Невозможно.

— Тем не менее, это так, — она указала на кайрибийский корабль. — Вот он летит, — она следила, как напряженно работает его мысль. — Правильные слова, — продолжила Ридра, — экономят время и облегчают дело.

Немного погодя он спросил:

— Что такое «я»?

Она улыбнулась.

— Прежде всего, это очень важно. Гораздо важнее, чем что-либо другое. Мозг действует, пока «я» остается живым. Потому что мозг есть часть «я». Книга есть, корабль есть, Джебел есть, Вселенная есть, но, как вы могли заметить, я — есть.

Батчер кивнул.

— Да. Но я есть что?

Над экраном, закрывая звезды и кайрибийский корабль, сгустился корабль.

— На это вопрос можете ответить только вы.

— «Вы», должно быть, тоже очень важно, — пробормотал Батчер, — потому что мозг заметил, что вы — есть.

— Прекрасно!

Неожиданно он коснулся рукой ее щеки. Петушиная шпора легонько задела ее нижнюю губу.

— Вы и я, — сказал Батчер. Он заглянул ей в лицо. — Никого больше здесь нет. Только вы и я. Но кто есть кто?

Она кивнула, щека потерлась о его пальцы.

— Вы получили идею, — его грудь холодила; рука была теплой. Она накрыла его ладонь своею. — Иногда вы пугаете меня.

— Я и меня, — сказал Батчер. — Только морфологическая разница, да? Мозг понимает что было раньше. Почему вы пугаете меня иногда?

— Пугаюсь. Морфологическая коррекция... Вы пугаете меня, потому что грабите банки и втыкаете нож в глаза людям, Батчер!

— Почему вы пугаетесь я?.. Коррекция, меня?

— Потому что это нечто такое, чего я никогда не делала, не хочу и не могу сделать. А вы мне нравитесь, мне нравятся и ваши руки на моих щеках, поэтому, если вы вдруг решите всадить мне в глаз нож, то что же...

— О, вы никогда не всадите нож в мой глаз! — сказал Батчер. — Я не должен бояться!

— Вы можете изменить свой мозг.

— Вы не хотите, — он пристально посмотрел на нее. — Я на самом деле не думаю, что вы хотите убить меня. Вы знаете это. Я знаю это. Это что-то другое. Почему я не говорю вам еще другого, что испугало бы меня? Может вы видите что-то такое, что хотите понять? Мозг не глупый.

Его рука скользнула на ее шею, в его озадаченных глазах была забота.

Она уже видела это выражение в тот момент, когда он отвернулся от мертвого зародыша в биологической лаборатории.

— Однажды... — медленно начала она. — Ну, это была птица...

— Птицы пугают меня?

— Нет. Но эта птица испугала. Я была ребенком. Вы ведь не помните себя ребенком? Для большинства людей многое из того, чем они становятся, когда взрослеют, закладывается с детства.

— И у меня тоже?

— Да. И у меня тоже. Мой доктор приготовил эту птицу мне в подарок. Это был говорящий скворец, он умел говорить. Но птица не понимала того, что говорит, она просто повторяла, как магнитофон. А я этого не знала...

Много раз я узнавала, что люди хотят сказать мне, еще до того, как они раскрывали рот. Я не понимала этого раньше, но здесь, на «Тарике», я осознала, что это похоже на телепатию... Ну, эту птицу дрессировали, кормя ее земляными червями, когда она повторяла все правильно. Вы знаете, какими большими бывают земляные черви?

— Такими? — он развел руки.

— Верно. А некоторые даже на несколько дюймов больше. А сам скворец длиной восемь-девять дюймов. Иными словами, земляной червь может достигать почти длины скворца. Птицу научили говорить: «Здравствуй, Ридра, какой хороший день, как я счастлива». Но для ее мозга это означало только грубую комбинацию зрительных и вкусовых ощущений, которые приблизительно можно было перевести так: «Приближается еще один земляной червь». Поэтому, когда я вошла в оранжерею и поздоровалась с птицей, а та ответила: «Здравствуй, Ридра, какой хороший день, как я счастлива», я не могла не понять, что она лжет. Приближался еще один земляной червь, я могла видеть его и обонять, и он был размером в мой рост. И предполагалось, что я его съем... У меня была истерика. Я никогда не говорила об этом доктору, потому что до сих пор не могла точно выразить, что произошло. Но даже сейчас, вспоминая об этом, я чувствую отвращение.

Батчер кивнул.

— Покинув Реа с деньгами, вы в конечном счете оказались замурованным в пещере, в ледяном аду Диса. На вас нападали черви двенадцати футов длиной. Они дырявили скалы кислотной слизью, которой смазана их шкура. Вы обжигались, но убивали их. Вы изготовили электрическую сеть из миниатюрного аккумулятора. Вы убивали их, вы уже не боялись. Единственная причина, по которой вы их не ели, заключалась в том, что кислота делала их мясо ядовитым. И вы ничего не ели три дня.

— Я? То есть... вы?

— Вы не боитесь вещей, которых боюсь я. Я не боюсь вещей, которых боитесь вы. Хорошо, не правда ли?

— Да.

Он снова мягко приблизил свое лицо к ее лицу, потом отклонился, дожидаясь ее ответа.

— Чего вы боитесь? — спросила она.

Он покачал головой в смущении.

— Ребенок. Ребенок, который умер, — сказал он. — Мозг боится, боится за вас, что вы будете одни.

— Боится, что вы будете одиноки, Батчер?

Он кивнул.

— Одиночество — это плохо!

Она тоже кивнула. Батчер продолжил.

— Мозг знает это. Долгое время он не знал, но потом научился. Вы были одиноки на Реа, даже со всеми деньгами. Еще более одиноким вы были на Дисе. И на Титане, даже с другими заключенными — вы всегда были одиноки. Никто не понимал вас, когда вы говорили. А вы не понимали их. Может потому, что они все время говорили «я» и «вы», а вы только теперь начали понимать, как это важно.

— Вы хотели спасти ребенка и вырастить его так... чтобы он говорил на том же языке, что и вы? Или, во всяком случае, говорил по-английски так же, как и вы?

— Тогда оба не были бы одиноки.

— Понимаю.

— Он умер, — сказал Батчер. Потом улыбнулся. — Но теперь вы уже не так одиноки. Я научил вас понимать других. Вы не глупы и обучаетесь быстро, — он положил руки ей на плечи и тяжело заговорил: