Зосимо протяжно и жалобно зарокотал. Подняв на него глаза, Карло изо всех сил старался сохранить беспристрастность, но затем от горя все тело древесника охватила дрожь. Природа подкупала обоих участников этой метаморфозы, наделяя процесс ни с чем не сравнимым чувством удовольствия, но, если полевка могла без особых проблем перейти от чистого наслаждения, вызванного инициацией деления, к непреодолимым обязательствам заботы о потомстве, то этот древесник вполне осознавал свою потерю. Только что прямо у него на глазах исчез компаньон, который любил и защищал его всю свою жизнь. Что еще он мог испытывать, если не скорбь?

Карло отвел взгляд и попытался взять себя в руки. Как он представлял себе те чувства, которые ему придется испытать, когда он вместе с Карлой, наконец, положит конец ее существованию? Удалось ли ему хоть раз на полном серьезе убедить себя в том, что он сможет перенести все это, впав в оцепенение, что биологический императив избавит его от боли, и что на нем не скажется тяжесть содеянного? Все до единого мужчины потчевали своих детей ложью в утешение, но если своего отца, избавившего маленького сына от горькой правды, он еще мог простить, то закрыть глаза на трусость, которую он испытывал все это время, Карло был не в состоянии. Все его образование, все его эксперименты над животными помогли лишь похоронить правду под целой горой фактов. Он был вынужден смириться с тем, что важнейшая цель его жизни, та единственная роль, которая сделает его бытие завершенным, никогда не была справедливой, никогда не была приемлемой и никогда не заслуживала прощения. Сколько бы они ни ждали, какие бы планы ни строили, с какой бы готовностью ни решились сделать последний шаг – все это не будет иметь никакого значения. В конечном счете он будет в полном смысле осознавать свой поступок, и только дети смогут спасти его от потери рассудка.

Да и то лишь при условии, что их родится ровно столько, сколько нужно.

Карло поднял глаза. Приютившись на ветке, Зосимо раскачивался из стороны в сторону, обхватив голову верхней парой рук. Он затих, но теперь в ответ звучал истошный вопль Бенигно и Бенигны. Однако, несмотря на все мучения, которые пришлось испытать древесникам, у самого Карло, наконец, появился повод для радости.

На поверхности бластулы стали видны следы первой перегородки – и она была не продольной, а поперечной. Зосиме предстояло произвести на свет только двух детей, а устройству светозаписи, вполне вероятно, удалось запечатлеть стоящие за этим процессы.

– Получилось! – радостно воскликнул Ромоло. Он поставил на пути луча зеркало и покрутил им, заставив ослепительно яркое красное пятно света промелькнуть по стенам лаборатории. – Наконец-то он стал видимым!

Все собрались вокруг него, чтобы поэкспериментировать с новым устройством. Карла наблюдала, очарованная этим зрелищем, но сама оставалась в стороне, чтобы не лишать удовольствия остальную команду.

Потребуются определенные усилия, чтобы превратить это скромное красное пятнышко в свет, пригодный для маяков, но со временем навигаторы получат желаемое. Иво уже работал над машиной, позволяющей собирать образцы ортогонального вещества с помощью источника когерентного УФ-излучения. Начинало казаться, что преемник Москита сможет отправиться к Объекту уже в течение ближайшей пары лет.

– Надо воспользоваться этим в наших двигателях, – восторженно заявила Эвлалия. – Больше никаких взрывов солярита – только фотонная ракета с выхлопом из чистого света!

– Эм…, – Ромоло указал на лампу, снабжавшую устройство энергией. – Этот луч несет в себе лишь крошечную долю энергии солярита. Все остальное тратится впустую. Если бы мы попытались привести Бесподобную в движение, используя нечто подобное, то нам пришлось бы настолько увеличить скорость сжигания солярита по сравнению с первоначальными двигателями, что вся гора превратилась бы в пар от одного только рассеянного тепла.

– К тому же источник света перестал бы работать, – добавила Патриция.

– Почему? – спросила Эвлалия. – Из-за нагрева?

– Нет. Из-за ускорения.

Ромоло повернулся к Патриции.

– В смысле, из-за ускорения?

– Этот источник света работает только на определенной частоте, – ответила Патриция. – Если Бесподобная будет двигаться с ускорением, то пока свет успеет переместиться от одного края источника до другого, хрусталит уже будет двигаться быстрее, чем на момент испускания света. Любое изменение относительной скорости между светом и хрусталитом повлечет за собой изменение видимой частоты света – а значит, индуцировать новые переходы будет невозможно, так как частота будет отличаться от необходимой.

Ромоло потерял дар речи, поэтому вмешалась Карла.

– Она же шутит! Любой частотный сдвиг будет крайне мал. Даже ускорение в 1g никоим образом не нарушит работу источника.

– Я пошутила, – призналась Патриция. – Но, возможно, нам удастся целенаправленно разработать систему, обладающую чувствительностью к подобным сдвигам, и использовать ее в качестве акселерометра – как дополнительный навигационный инструмент.

Карла не видела в этом каких-либо принципиальных препятствий.

– Почему бы и нет? – сказала она. – Еще один проект для наших внуков.

Ромоло направил отраженный луч на грудь Патриции. Красный диск был похож на отверстие в ее коже, обнажавшее скрытое внутри ее тела царство света.

***

Карла проснулась от спазмов в животе. Она повернулась к часам у своей постели и дождалась, пока ее глаза не сфокусируются на предмете. До завтрака все еще оставалось больше двух склянок.

Она лежала под презентом, тихонько рокоча. Карла задавалась вопросом, стало бы ей легче, если бы она пообещала самой себе покончить с голодом, если выносить его станет слишком тяжело. Но как именно покончить? Она не могла разделить участь Сильваны, даже если бы и захотела: убежденность Карло в том, что он сумеет избавить ее от голода, была так высока, что он скорее будет держать ее на расстоянии с помощью своего нелепого ножа, чем избавит ее от страданий. Она не собиралась ни отказываться от холина, ни выходить в открытый космос. Оставалось лишь стоически переносить все испытания.

Она попыталась заснуть, но это было невозможно. Выбравшись из постели, она покинула жилую каюту. Если она станет ходить по коридору кругами, пока не выбьется из сил, то, можно надеяться, потеряет сознание, добравшись до своей постели.

Снаружи было тихо, освещенный мхом коридор пустовал. Как поступали другие женщины, – размышляла она, – когда их голод становился невыносимым? Лежали ли они рядом со своими ко, фантазируя о дне, когда это, наконец, закончится, пока, постепенно отказавшись от всего, что планировали совершить в своей жизни, не поддавались этой прекрасной мечте?

Карла попыталась найти более жизнерадостную тему для раздумий. Новый источник света Ромоло стал замечательным подтверждением всей теории энергетических уровней…, однако мысль о путешествии, которое станет возможным, благодаря этому устройству, заставляла ее трепетать от страха. Без глубокого понимания процесса аннигиляции любые планы касательно двигателя, работающего на сжигании ортогонального вещества, остались бы не более, чем простыми фантазиями. Но разве она была обязана сталкиваться лицом к лицу с риском самой стать горючим, питающим это пламя, и не единожды, а снова и снова?

Если она откажется, недостатка в добровольцах, готовых занять ее место, не будет. Она по-прежнему могла бы исследовать теоретические аспекты реакции, но, скорее всего, не сумела бы угнаться за исследователями, которым новые результаты будут известны из первых рук. Если бы Патриция совершила полет на втором Моските и вернулась с собственным триумфальным открытием, она бы однозначно затмила Карлу своей репутацией.

Но будет ли это так уж невыносимо? Будет ли это несправедливым? Они обе внесли свой вклад, но самые яркие идеи принадлежали Патриции. В ретроспективе Карле казалось, что ее главное достижение заключалось в том, чтобы привить определенную дисциплину наиболее сумасбродным догадкам Патриции, а затем привести в порядок детали гипотез, оправдавших себя на практике. Так что ей, возможно, стоило смириться с подобной ролью. Если именно в этом и будет состоять ее наследие, то его стоит ценить, а не презирать.