— Выпасть из своей среды и примкнуть к тупой массе — вот что это такое. Поехали отсюда, — отрезала мама, театрально обмахиваясь журналом, который достала из сумочки.

Папа написал номер своего мобильника на клочке бумаги и протянул его Чипу.

— Если увидишь его или что-нибудь узнаешь, пожалуйста, позвони, — попросил он.

Чип проводил нас до дверей. Девочки все еще смеялись — видимо, никак не могли успокоиться.

— Вы, наверное, решили, что здесь собралась просто толпа укурков-мечтателей, — сказал Чип. Девушка рядом с ним прикурила новую сигарету. — Но на самом деле все наоборот. Очевидность отрицаем не мы.

Поднялся ветер. Он понес по улице песок и мусор, закручивая их в маленькие пыльные водовороты. Совсем скоро мы собирались уезжать, и я внимательно прислушивалась к своему сердцу, стараясь понять, екнет ли оно.

— Мы реалисты. А мечтатели — это вы, — добавил Чип.

Когда-то у дедушки был дядя, который пропал на Аляске. Это случилось неподалеку от полярного круга летом 1970 года, когда солнце там светило двадцать два часа подряд. Дядя приехал из Норвегии и прожил на Аляске тридцать лет. Он стал рыбаком и легендой всего побережья, поскольку умел угадывать места нереста лосося. Жил он один на крошечном островке в нескольких километрах от берега и отличался повышенной бережливостью. В частности, он ютился в однокомнатной избушке без электричества и водопровода, а деньги прятал в тайнике на острове. Дедушка два сезона подряд ловил с дядей лосося, а потом много лет хранил его маленькую фотографию, на которой тот, в болотных сапогах и черной вязаной шапочке, держал в грубых пальцах спутанную сеть.

Однажды дядя вышел в море на своей рыбацкой лодке. Плыть ему предстояло недалеко — из порта на остров. Погода стояла ясная. Море было спокойным. Но больше его никто никогда не видел.

Дедушка любил добавлять «Это случилось в июне» таким тоном, будто сам находился там в тот день. В семидесятом году он уже перебрался обратно в Калифорнию, но каждый раз, вспоминая эту историю, дедушка размашисто показывал ладонью абсолютную гладкость океана в день, когда пропал дядя.

— Погода стояла отличная, полный штиль, — повторял он.

Официально дядя считался пропавшим в море. Но дедушка никогда в это не верил и предпринял несколько безуспешных попыток разыскать его.

— Рольф хорошо плавал, да и лодка утонуть не могла, — повторял дедушка.

Прошло пятнадцать лет, но о дяде по-прежнему никто ничего не слышал.

Потом, за много лет до моего рождения, дедушка с бабушкой отправились путешествовать по Норвегии. Однажды они ехали на автобусе по северу страны — тем местам, где жили дедушкины родственники. Во время остановки в маленькой рыбацкой деревушке в автобус зашел старик.

— Я узнал его, как только увидел, — рассказывал дед.

Обычно в этот момент он медленно покачивал головой, прикрывал глаза и начинал тихо присвистывать, радуясь подтверждению своего долгого предчувствия.

— Я всегда знал, что он жив. Всегда.

А как-то раз дедушка потерял обручальное кольцо: оно соскочило с пальца и упало в снег. Он тогда работал на Аляске. Ему удалось найти его позже, весной. Снег растаял, и золото заблестело в грязи. Палец и символ супружеской верности воссоединились. Дедушка обожал истории, где невероятное становилось возможным.

— А почему дядя Рольф тогда исчез? — спрашивала я, но дедушке эта деталь повествования ключевой не казалась. А может, он просто не сомневался, что у человека могут появиться свои причины расстаться с привычным течением жизни.

— Я уверен, что он узнал меня тогда в автобусе. Но он ничего не сказал. А на следующей остановке просто встал и вышел, даже не обернулся.

Больше дедушка его никогда не видел. Дядя буквально растворился в лесу у обочины дороги.

— В этом весь Рольф, его стиль, — добавлял дедушка с ноткой восхищения в голосе.

Домой из Циркадии мы вернулись за полночь. На нашей тихой, светлой улице все спали. Стояла безжизненная середина сияющей белой ночи. Пятачок вокруг нашего дома вымер, словно после эвакуации. Даже Сильвии не было видно. Когда мы захлопывали дверцы автомобиля, эхо отскакивало от оштукатуренных стен. Ветер нес на запад пару облаков. Единственным признаком жизни стала тощая сиамская кошка, которая прогуливалась по искусственному газону Петерсонов и щурилась на солнце.

Родители не ложились всю ночь. Они обзванивали больницы.

Я опустила шторы и попыталась уснуть. На ковре лежали полосы солнечных лучей. На комоде тикал будильник. Я снова подумала о стремительности времени, которое он отсчитывал: тик-тик-тик. Накапливались минуты. Текли часы. Я задремала. Мне снились тревожные сны. Дни, месяцы, годы, целые жизни — все мчалось к концу В назначенный час будильник словно взорвался звоном: настала пора собираться в школу. Я вскочила и почувствовала, что задыхаюсь. Сердце бешено стучало. Я вся взмокла под простынями.

Позже утром нам позвонили из полиции с сообщением, что рядом с бакалейной лавкой обнаружен потерявший память пожилой мужчина. Папа поехал в участок удостовериться в том, что мы и так знали: это был не дедушка.

Прошли три дня, но не принесли с собой никаких известий о дедушке.

Сет Морено, казалось, тоже исчез из моей жизни. С каждым утром он все позже приходил на остановку. На математике он смотрел строго перед собой и исчезал сразу после звонка. С того дня как мы ходили смотреть на китов, мы не перекинулись даже словечком. Я не понимала, что сделала неправильно.

Дни и ночи продолжали расти. Пошли разговоры о переломных моментах, петлях обратной связи и местах, откуда нет возврата.

В конце недели Национальное агентство по аэронавтике сообщило о том, что космонавты, несмотря на весь риск мероприятия, возвращаются на Землю. Никто не мог сказать, как именно замедление повлияет на работу двигателей, но на космической станции больше не осталось еды. Провели тысячи расчетов, предусмотрели массу вариантов. По официальным данным, появление космического корабля «Орион» ожидали над Южной Калифорнией в три минуты пятого. Он должен был приземлиться на военно-воздушной базе «Эвардс».

Я собиралась в одиночестве наблюдать за полетом корабля в телескоп.

Когда я в тот день вылезла из автобуса, погода стояла солнечная и жаркая: было светло уже больше двадцати часов кряду. Асфальт сверкал. Теплый ветер нес по улице листья и мусор.

По дороге домой я думала о космонавтах. Они находились в космосе уже десять месяцев. Они стали последними людьми на планете, кто не знал суток длиннее двадцати четырех часов.

Проходя через заброшенный участок, я с удивлением заметила Сета на скейте. С автобусной остановки он умчался мгновенно. А теперь почему-то прыгал здесь, возле пожарного крана, с тротуара на мостовую и обратно.

Усилием воли я заставила себя не смотреть в его сторону. Я слышала, как скейт снова и снова запрыгивает на тротуар. Я пошла дальше.

Но когда я повернула на свою улицу, стук скейта прекратился. Вместо него я услышала невероятное: ветер донес до меня три слога моего имени.

— Да? — ответила я, ощутив комок в горле.

Остальные школьники уже разбежались кто куда. На улице не осталось никого, кроме клубов пыли и нас двоих.

— Ты будешь смотреть, как приземляется космический корабль? — спросил он, прикрывая глаза от солнца рукой. Наши тени на дорожке слились в одну.

— Наверное, — ответила я смущенно и немного кокетливо.

— Я хочу понаблюдать за ним с крыши. Пойдем со мной, — продолжил Сет.

Налетел ветер. Прошло несколько секунд.

Наверное, мне стоило обидеться на Сета за его недавнее поведение. Но я помню только, как он сделал приглашающий жест рукой и произнес те самые заветные для меня слова.

Мы извлекли из захламленного гаража два ржавых шезлонга, занесли их в дом, а потом по стремянке затащили через чердак на крышу. Мы поставили их рядом на плоской части крыши, покрытой разлинованным толем и электропроводкой. Везде лежали засохшие холмики птичьего помета. Сет принес две колы и крендельки. Мы устроились поудобнее и стали ждать, когда над нашими головами в безоблачном небе появится «Орион». Погода стояла жаркая. Шезлонги пахли солнцезащитным кремом и солью. Я чувствовала близость Сета, слышала его дыхание. Довольно долго мы сидели молча.