Ллевелин улыбнулся, предаваясь воспоминаниям. Он хорошо знал Элинор.

– Однако я все-таки боюсь, что они никогда не встретятся, несмотря на ту легкость, с которой мы, кажется, разрешили этот вопрос. Я не верю, что тебе когда-либо удастся разлучить Рианнон с ее холмами. Ты можешь попытаться сделать это, получив мое благословение, но помни – не в моих силах помочь тебе больше. Рианнон не считается ни с чьи мнением, кроме собственного. Опасаюсь, что с ней ты обретешь лишь огорчения.

Саймон не поверил ему, как и не заметил лукавого взгляда, лишь мельком коснувшегося его. «Это как нельзя лучше отвечает моим целям, – подумал Ллевелин, – если Саймон женится на Рианнон». С довольным видом принц наблюдал за тем, как Саймон пересекал зал. Это будет борьба, достойная того, чтобы ее увидеть.

Не было никакой причины, по которой Саймону следовало бы ожидать отказ. Ни одна женщина, за исключением тех, чьи сердца уже были отданы другим, никогда не отказывала ему. Приближаясь к Рианнон, Саймон был больше озабочен тем, что может разочароваться в ней при более близком знакомстве, а не тем, что она, возможно, не одобрит знаков его внимания. Поначалу действительно все выглядело так, будто он легко добился успеха. Когда он подошел ближе, Граффидд перевел взгляд с лица своей единокровной сестры и произнес довольно неодобрительно:

– Наш покорный саксонец.

Это было сказано в расчете на пробуждение враждебности как в Саймоне, так и в любой чистокровной уроженке Уэльса, но Рианнон хорошо знала своего брата и поэтому обернулась к Саймону, не выказывая при этом явного нерасположения. На ее лице промелькнула лишь едва заметная оценивающая улыбка.

– Боже! Как вы красивы! – воскликнула она. – Настоящая работа Дану.[1]

– Это же можно сказать и о вас, леди Рианнон! – без промедления отреагировал на странный комплимент Саймон, но в его голосе не было ни малейшего намека на иронию, с которой он обычно обращался к женщинам, желая польстить им.

Вблизи Рианнон производила даже более сильное впечатление. И хотя черты ее лица хранили отблеск какой-то диковатой красоты: глаза казались немного раскосыми, а губы – полноватыми, и строгий ценитель женского идеала, вероятно, не сравнил бы это лицо с ликом Мадонны, но оно было необыкновенно гармонично – и неудержимо влекло.

Рианнон не опустила глаз, как это должна была бы сделать скромная девушка, встретившись взглядом с мужчиной. Глаза у нее были большие, миндалевидные, блестящие, словно весенняя зелень после дождя, – подобного цвета Саймон прежде никогда ни у кого не видел, за исключением, пожалуй, кота. По-прежнему заинтригованная больше обычного, Рианнон продолжала изучать гостя откровенным, немного высокомерным, оценивающим взглядом, каким животное из семейства кошачьих обычно одаривает людей. На ее лице не возникло и тени смущения, которое могло бы выдать ее, поскольку ее кожа была белой, как снег.

– О, должна заметить, вы можете сказать и это, и любое другое количество подобных приятных вещей, – ответила она, смеясь. – Думаю, вы великий мастер говорить женщинам вольности.

– Я говорю им то, что они желают услышать, – произнес Саймон, уязвленный тем, что она как будто хотела позабавиться. – Что бы вы хотели услышать? Что ваше пение все еще звучит в моей душе? Что яркий блеск ваших глаз сделал меня слепым к красоте любой другой женщины? Я скажу это, и все будет чистой правдой. Я никогда не лгу – даже женщинам.

– Как вам удается сказать женщине то, что она желает услышать, и при этом не оказаться лгуном? – поинтересовалась Рианнон. В ее голосе не чувствовалось насмешки. Она казалась искренне заинтересованной в разрешении такого парадокса.

– В глубине души каждая женщина сознает свою красоту. В любой женщине всегда есть что-нибудь привлекательное, если только зло безнадежно не разъело ее душу. Самая некрасивая может иметь приятную улыбку, бархатную кожу или ласковый голос. Женщины – вовсе не дуры. Может показаться, что им нравится ложная лесть, но если вы похвалите то, что действительно прекрасно в них, вы поразите их прямо в сердце.

Улыбка исчезла с лица Рианнон, а презрение – из ее глаз. Не мигая, она пристально смотрела на Саймона, затем слегка передернула плечами.

– Вы очень опасный человек. Очень. Мне не следовало бы что-либо говорить вам.

– Вы боитесь? – В глазах Саймона сверкнул вызов.

– Да.

Саймон рассмеялся.

– Ваш отец только что сказал мне, что я не должен приближаться к вам, если не хочу обжечься. В ответ на это я попросил у него вашей руки.

– Нет! – вскричал Граффидд. В течение всего этого времени он слушал их со все возрастающей злостью, и, наконец, его прорвало. – Моя сестра не будет продана англичанину. Я отдам ее подходящему человеку в Уэльсе, когда я…

– Я никому и никогда не буду продана, – резко прервала Рианнон. – Я выйду замуж там, где пожелаю, когда пожелаю и если пожелаю. Ты не имеешь права отдавать меня никому, ведь я не принадлежу тебе, Граффидд!.. Не глупи, – смягчилась она и нежно прикоснулась к плечу брата. – Ты путаешь разные вещи! Не все кимры[2] являют образец добродетели, равно как и не все саксонцы – олицетворение зла.

– Возможно, не все валлийцы – само совершенство, – сердито заметил Граффидд, – но я все же предпочитаю жить среди подобных мне. Я говорю, что моя сестра не пойдет за чужака…

– Какой же ты дурак! – в сердцах проговорила Рианнон и коснулась пальцами руки Саймона. – Пойдемте, он сегодня раздражен.

– Извините, – сказал Саймон, когда они немного отошли. – Я не собирался затевать ссору с вашим братом. И, надеюсь, вы не поймете меня превратно. Ваш отец не продавал и не отдавал вас. Он лишь согласился, чтобы я с его благословения попытал счастья в отношении вас, но вы ведь считаетесь лишь со своим собственным мнением, и он не имеет власти над вами.

Слабый румянец удовлетворения проступил на прозрачной коже лица Рианнон и тут же исчез. Она подняла голову, и ее зеленые глаза смело встретили взгляд Саймона.

– О, вы умны! – воскликнула она. – Вы сущий дьявол, пытающийся заглянуть в мою душу!

– Я еще ничего не успел увидеть… – притворно-огорченно возразил Саймон, хотя, в отличие от большинства других мужчин, Саймон был хорошо знаком с женщинами, неистово отстаивающими свою независимость, и поэтому он понимал их. – Я лишь повторил сказанное вашим отцом… Он также предостерег, что вы доставите мне одни огорчения. Но я не боюсь. Невозможно познать радость, не испытав печали. А в вас я разглядел такую надежду на радость, какой никогда не знал.

– Не сомневаюсь, что вы видите такую же надежду в каждой женщине, которой домогаетесь, – заметила Рианнон, и насмешка снова появилась в ее глазах. – Сказать, что вы надеетесь, не значит солгать. Всякий раз вам лишь нужно признавать, что ваша надежда не осуществилась.

– Я вижу, что кто-то настроил вас против меня, – вздохнул Саймон. – Половина сказанного ни в коей мере не соответствует действительности, другая половина значительно преувеличена. Если бы я был таким, каким меня представляют, мне понадобилось бы в семь раз больше того… чем пользуется мужчина, добивающийся любви женщины…

Рианнон разразилась смехом, различив мнимую печаль в голосе Саймона при неискренне-невинном выражении его лица.

– Вы не правы, – ответила она. – Я прочитала, кто вы, по вашему лицу. Мне даже неизвестно ваше имя.

– Извините, леди Рианнон. Меня зовут Саймон де Випон, я сын лорда Иэна и леди Элинор из Роузлинда. На последнее Рождество я был посвящен в рыцари королем Генрихом, а во время майского праздника присягнул на верность вашему отцу, получив земли в Ллин-Хелфиге, Крогене, Керхане и Дайнас-Эмрисе. Как случилось, что вас не было там, сударыня?

Она не ответила сразу, а продолжала смотреть на него.

– Вы владеете Дайнас-Эмрисом, из которого просматривается Долина Озер?

– Да. Это самое красивое место на всем белом свете, не правда ли? С высоты замка я могу смотреть на Нант Гуинант до тех пор, пока не почувствую, как моя душа сливается с голубым горизонтом.