– Я знаю, что сделать с этим, любовь моя, – сказала Элинор. – Ты будешь рада, очень рада, когда увидишь это, и, уверена, твоя мать тоже одобрит.

– Моя мать? – отозвалась Рианнон.

– Да, любовь моя, – усмехнулась Элинор. – Не забудь рассказать Кикве, что ты отдала ткань с птицами мне, а что я сказала, когда взяла его, что найду ему именно то применение, которого она ожидала.

– Но… откуда вы знаете, какое применение? Я сама не уверена, что мама имела в виду что-то особенное.

– Ну и не забивай себе этим голову. Может быть, мать тебе объяснит. Сейчас это не важно.

Рианнон осталась недовольна. Она не была ребенком, которого взрослые обсуждают поверх его головы, словно его здесь нет или он ничего не понимает. Однако, никогда не побывав на ее родине, никогда не встречавшись с ее матерью, Элинор действовала так, словно они с Киквой все уже обсудили и поняли друг друга. Рианнон не могла осквернить подарок резкими словами, но твердо сказала себе, что выведает у Киквы ее намерения в отношении этой ткани и докажет Элинор, что ее догадки были ошибочными.

Отъезд домой отодвинул на дальний план некоторое раздражение, оставшееся у Рианнон от слов Элинор, которая вроде бы знала о ней нечто такое, чего не знала она сама. Однако и особой радости она не испытывала. Рианнон рвалась домой, на волю, и говорила себе, что, когда она доберется туда, то сразу же избавится от этой счастливой муки желания обладать Саймоном. Как ни странно, однако эта мысль ничуть не облегчила душу Рианнон. Вместо этого ее мозг обволокло столь черное облако, что даже яркое солнце померкло в ее глазах.

Саймон словно не замечал уныния, охватившего Рианнон. Его мысли были заняты совсем иным. Перед самым отъездом Иэн сообщил ему, что Хьюберт де Бург будет возвращен в церковь возле замка Дивайзес. Затем, как будто перейдя к другой теме, Иэн попросил Саймона направиться в Уэльс по южной дороге – от Лондона на запад, чтобы остановиться в Кингсклере и повидаться со стариком Генри. Кастелян чах не по дням, а по часам и просил, чтобы «юный чертенок» навестил его перед тем, как покинет Англию.

Саймон от Уолтера слышал, что Гилберт Бассетт и Ричард Сьюард продолжали грабить окрестности Дивайзеса, но не знал, ни какие потери они понесли, ни как далеко простирались их действия. Казалось вполне вероятным, что у них не хватит людей, чтобы пытаться атаковать кордоны короля, которые окружат церковь в надежде уморить де Бурга голодом. При малейшей тревоге на помощь королевским силам отправился бы и весь гарнизон Дивайзеса.

Даже если они смогут отбить де Бурга, вряд ли они сумеют уйти с ним далеко, если учесть, какие силы последуют за ними вдогонку. Старик был очень слаб из-за ужасного обращения – он не мог передвигаться ни далеко, ни быстро. Спасти де Бурга только для того, чтобы потом потерять, сыграло бы на руку королю. Однако если бы его можно было вывезти из церкви тайно, вскоре после того, как на дежурство встанет ночная смена, пройдет несколько, а если повезет, то и много, часов, пока исчезновение обнаружат. Это даст беглецу хорошую фору, и никто не будет знать, в какую сторону он направился. Тогда шансы на спасение сильно возросли бы.

Проблема была в том, что Саймон не считал ни Бассетта, ни Сьюарда, не говоря уже об их людях, способными тайно похитить де Бурга, не подняв тревоги. Это было по силам его валлийцам, но стоит ли ему лезть в это дело? Хьюберт де Бург никогда не числился в любимцах его семьи.

Обычно Саймон с одинаковой злобой проклинал и короля, и де Бурга, но на этот раз в нем взыграли чувство чести и ненависть к несправедливости. Он считал, что с де Бургом обошлись несправедливо и жестоко. Если уж король так боялся де Бурга, его следовало держать, так сказать, под домашним арестом. Именно на это изначально рассчитывали четыре графа, которые согласились стать его тюремщиками. Растоптать джентльменское соглашение и швырнуть закованного в цепи де Бурга в темницу было уж слишком. Впрочем, последняя идея, конечно, не принадлежала королю, уговаривал себя Саймон. Вероятно, это сделал Винчестер, который опасался, что, если де Бург освободится, то сумеет вернуть себе расположение Генриха. Поэтому Винчестер искусственно распалил гнев короля против его бывшего наставника, рассчитывая, что жестокое обращение убьет старика и навечно избавит его от соперника.

Все это не пришло бы в голову Саймону, если бы они избрали более короткую дорогу в Уэльс. Они двинулись бы на северо-запад к Нортгемптону и далее – через Ковентри и Шрусбери. Однако просьба Иэна остановиться в Кингсклере изменила их маршрут. На северной дороге они оказались бы слишком далеко от Дивайзеса, чтобы положение де Бурга вообще было уместно рассматривать. Но Кингсклер располагался всего лишь в тридцати милях от Дивайзеса по прямой линии. Правда, между ними лежала труднопроходимая местность и отсутствовала прямая дорога, но в сравнении с неприступными горами Уэльса добраться туда казалось детской забавой.

На лице Иэна нельзя было прочесть никакой задней мысли, когда перед тем как попросить Саймона заехать в Кингсклер, он упомянул об освобождении де Бурга. Одно было информацией, которой весьма заинтересовался бы Ллевелин, а второе – чисто личным делом. Разумеется, Саймон знал, что его отец испытывал те же чувства по отношению к де Бургу, что и он сам. Не мог ли он подразумевать?.. Нет, сказал себе Саймон, ты не можешь винить в такой безумной затее никого. Если ты сделаешь это и будешь схвачен, поставив всех в ужасное положение, ты не можешь сказать себе, что отец намекал… Ничего он такого не думал. Он наверняка ужаснулся бы такой идее.

И все-таки эта идея не отпускала его. Если он сумеет разыскать Бассетта и получить его согласие, валлийцы вытащат де Бурга из церкви и передадут его Бассетту. Сам Саймон затем вернется через холмы в Кингсклер, и никто никогда не узнает, что он участвовал в этом деле. Но это было бы нехорошо по отношению к Рианнон. Даже если он оставит ее в Кингсклере, а его схватят, ее сочтут замешанной, и все ее усилия подружиться с королем окажутся напрасными. Кроме того, в проступке Саймона король наверняка вместе с Рианнон обвинит и Ллевелина.

Всю долгую дорогу до Кингсклера Саймон мучительно взвешивал в голове все за и против. Рианнон изнывала от угрызений совести, ошибочно принимая его хмурую задумчивость за страдание. Сто раз она открывала рот, чтобы заговорить, но тут же закрывала его, зная, что не способна утешить Саймона, так как еще не готова принести себя в жертву.

Поэтому и Рианнон, и Саймон испытали несказанное облегчение, когда наконец прибыли в Кингсклер и приветствовали до слез счастливого сэра Генри. Старик оказался совсем плох, почти парализован и часто страдал от болей. Уход за ним был приличный, но полная беспомощность, когда он вынужден был часами сидеть в кресле, не способный не только что-либо делать, но и вообще шевелиться, ужасно угнетала его. Сэр Гарольд делал все, что мог, чтобы развлечь его, но он имел еще уйму обязанностей по хозяйству, которые у новичка отнимали много времени.

Положение осложнялось и тем, что сэр Гарольд был все еще не женат. До того, как Элинор назначила его новым кастеляном Кингсклера, он не мог содержать жену, разве что нашлась бы для него богатая наследница. Но поскольку младших сыновей без гроша в кармане и без него хватало и опекуны наследниц предпочитали мужей, которые могли бы что-нибудь добавить к владениям невесты, сэр Гарольд даже не помышлял о женитьбе. Теперь его старший брат и леди Элинор общими усилиями выискивали для него подходящую девушку или молодую вдову, но пока еще не нашли. Поэтому со стариком Генри сидеть было некому, за исключением еще более старого священника, который тоже быстро слабел. Ему не с кем было поговорить о предметах, которые интересовали его, вроде охоты и былых сражений, или хотя бы сыграть партию в шахматы.

Радость, с какой старик встретил приезд Саймона и Рианнон и его трепетный страх, что они заехали всего на одну ночь, тронул их. По молчаливому соглашению они решили, что немножко продлят свой визит. Сэр Гарольд обрадовался этому не меньше сэра Генри. Он испытывал ужасные угрызения совести за то, что надолго оставлял старца одного, но не смел пренебрегать своими обязанностями. К тому же у него возникли проблемы, которые он хотел бы обсудить с кем-нибудь. При других обстоятельствах он отправился бы за советом в Роузлинд или Айфорд, но чувствовал, что не вправе оставлять без присмотра сэра Генри на необходимые для поездки несколько дней.