– Гм… Тогда я, пожалуй, напишу твоему отцу и Кикве тоже. Не хочешь ли ты узнать, какое я дам приданое за Рианнон?

– Это не обязательно, милорд. Я был бы дураком, если бы сказал, что это меня совсем не интересует. Меня интересует. Но вы знаете, какие у меня земли, и я уверен, что это было бы настолько же и в ваших интересах, насколько и в моих, чтобы приданое Рианнон имело хорошую общую границу с моими владениями. Я полагаюсь на вашу мудрость и вашу щедрость, милорд.

Ллевелин расхохотался:

– Очень умные слова. Мне особенно понравилось, как ты удачно вставил «мудрость» и «щедрость». Они наверняка подвигнут меня в том направлении, куда ты клонишь.

Саймон тоже засмеялся:

– Но, милорд, что я еще мог сказать? Вы всегда были щедры ко мне, и даже ваши враги говорят о вашей мудрости. Мне очень жаль, если это прозвучало как праздная болтовня. Разве было бы лучше, если бы я произнес грубую ложь или мрачно помалкивал?

– Ступай, – сказал Ллевелин, приподнимая брови. – Ты неисправим! Иди спать, а потом, если хочешь, отправляйся в Ангарад-Холл. Но если ты по какой-либо причине не задержишься там, возвращайся ко мне. При дворе Генриха начнутся большие перемены в ту или иную сторону, и мне понадобятся там глаза, уши и язык.

Хотя Саймон отправился спать очень поздно, проснулся он одним из первых. Он чувствовал себя счастливым. Судя по последним словам Ллевелина, война должна возобновиться, если не немедленно, то очень скоро. Это давало возможность поразвлечься и обогатиться. Но, что еще важнее, Ллевелин наконец понял, что его намерения по отношению к Рианнон серьезны и тверды и скорее всего увенчаются успехом. Ни при каких других условиях Ллевелин невзял бы на себя труд обращаться к Иэну с предложением о свадьбе.

Саймон едва мог поверить в свою удачу. Хотя Ллевелин и прежде не раз говорил, что из них получилась бы хорошая пара, Саймон всегда считал, что он наполовину шутил, и не слишком верил в то, что Саймон сумеет добиться согласия его своенравной дочери. Незаконнорожденная дочь принца Уэльса могла позволить себе смотреть свысока на брак с младшим сыном даже богатых родителей. Но Саймон не упускал из вида и преимуществ для Ллевелина подобного брака. Ситуация с Рианнон была явно особой. Саймон представил ее замужем за человеком, занимающим высокое положение, и громко хмыкнул, так что лежавшие вокруг него люди, которые не собирались подниматься так рано, начали браниться сквозь сон.

Только подумать, что жена человека вроде Ричарда Корнуолла или одного из французских герцогов бегает босиком с распущенными волосами по лесам и полям, одетая в простенькое, испачканное грязью и зеленью платье. А Рианнон была не тем человеком, которого можно было загнать в рамки приличий. Она сбежала бы или даже убила мужа, который попытался бы навязать ей свою волю. Ко всему прочему, вопрос о приданом тоже был немаловажен. Для брака со знатным человеком Ллевелину пришлось бы изыскивать изрядную сумму или отрывать от себя солидную часть своих владений.

И без лишних слов Саймону было ясно, что Ллевелину не хотелось бы этого. Деньги для него всегда были проблемой, поскольку Уэльс беден. Любой лорд из приграничной области был бы счастлив получить землю, но Ллевелину совершенно не хотелось усиливать влияние кого бы то ни было, кто был подданным в первую очередь короля Англии. Он, конечно, знал, что Саймон унаследует северные земли своего отца, когда Иэн умрет, но, поскольку большая часть его владений и земли его жены, а также его сердце оставались бы в Уэльсе, у Ллевелина были все основания верить, что Саймон в случае войны между Англией и Уэльсом примет сторону валлийцев.

Все к лучшему, думал Саймон, растолкав Сьорла и велев ему поднимать людей. Он получит, конечно, меньшее приданое, чем получил бы более знатный жених, но зато Ллевелин будет осознавать, сколько он сэкономил, и вручит свой подарок с чистым сердцем. Но самым лучшим было то, что Ллевелин собирался написать Кикве. Сообщить Рианнон, что Саймон сделал серьезное предложение о женитьбе, означало бы, вероятно, лишь еще больше разозлить ее. С другой стороны, если Киква одобрит брак, она может оказаться для Саймона сильным союзником, знающим, как иметь дело с Рианнон.

Когда Саймон пришел попрощаться со своим сеньором, его уже поджидало письмо, и, взяв его в руку, он слегка покраснел. Послание было большое и, скрепленное государственной печатью Гвинедда, выглядело очень официально. Это, должно быть, формальное предложение, решил Саймон. Он горячо поблагодарил Ллевелина, а тот с искренней симпатией смотрел на своего вассала, но отпустил его без пространных напутствий.

К ночи они добрались до замка Повис, где и переночевали в тепле и уюте, пользуясь тем, что между его хозяином и Ллевелином был заключен мир – хотя и только на тот момент. На следующий день Саймон отправил Сьорла и большую часть людей в Кроген. Эхтор и четверо других воинов продолжили вместе с ним путь на северо-запад. На ночь они остановились на берегу Ллин-Тегида, а затем перебрались через горы, большую часть времени таща за собой лошадей, а не восседая на них, и прибыли в Ангарад-Холл как раз к обеду. Киква не выказала удивления, увидев их. Саймон предположил, что ее разведчики засекли их уже за много миль до того и докладывали об их продвижении хозяйке.

Впервые с тех пор, как он расстался с Рианнон в Абере, уверенность Саймона в себе была поколеблена. Он с самого утра каждую минуту ждал, что Рианнон вот-вот спустится к ним с холмов, но она так и не появилась. А теперь она даже не вышла встретить его в доме матери, где, как она утверждала, ему всегда рады. Однако его упавшее настроение подняла улыбка Киквы.

– У меня есть для вас письмо от принца Ллевелина, – сказал Саймон, поздоровавшись, но глаза его спрашивали: «Где Рианнон?»

Киква взяла письмо и посмотрела на широкую печать, которая обозначала, что письмо – скорее официальное уведомление, чем дружеское послание. Потом она перевела взгляд на свой ткацкий станок, где под куском полотна, над которым она сейчас работала, лежал тяжелый рулон готовой материи. Хорошо, подумала Киква, что она не теряла времени даром. Наконец она сжалилась над бедным Саймоном, который стоял, переминаясь с ноги на ногу с нетерпением маленького ребенка, который уже больше не может ждать, но просить боится.

– На холме, – ответила она на вопрос в его глазах и хотела спросить, не желает ли он перекусить перед уходом, но Саймон уже исчез, и Киква, посмеявшись над собственной глупостью, вскрыла письмо Ллевелина.

Несмотря на официальную печать, тон письма был скорее дружеским, чем императивным. Оно содержало, помимо сообщения, которое Киква ожидала, еще некоторые чрезвычайно интересные сведения. За много лет трудных взаимоотношений с королем Джоном Ллевелин пришел к выводу, что лучшим неофициальным посредником является женщина. Во-первых, девять из десяти мужчин, имеющих дело с женщиной, оказываются изначально в невыгодном положении, считая ее глупой и недостойной внимания по самой ее природе. Во-вторых, там, где необходимо было жаловаться, женщина без особого стыда могла упасть на колени и залиться слезами. При условии, что женщина оказывалась все-таки умной, она могла получить за более короткое время больше сведений: она не вызывала таких подозрений, как мужчина. И большинству мужчин, тем более королю Генриху с его рыцарскими наклонностями, гораздо труднее заточить женщину в тюрьму, наказывать ее или угрожать ей, даже если бы она была взята в качестве заложницы.

Много лет Ллевелин использовал в таких целях свою жену Жанну. Теперь это было невозможно, и он предлагал Кикве попробовать в подобном качестве Рианнон. На первый взгляд эта идея выглядела нелепой. Рианнон была совершенно не знакома со сложной жизнью продажного двора, который окружал Генриха Английского, и не имела там никаких связей. Жанна, дочь короля Джона, приходилась Генриху сводной сестрой, а у Рианнон вообще не было родственников. Такт ее также не внушал оптимизма, и было весьма сомнительно, что она сумеет стать любимицей придворных дам.