Саймон взвыл, но не повторил попытки согнать кота. Искаженным мукой взором он смотрел в загадочные зеленые глаза Мэта. Кот тоже пристально смотрел на него. Саймон снова закрыл глаза, тихо застонав от болезненной вспышки утреннего света в его голове. Живот его отяжелел. Мэт грузно уселся на солнечное сплетение Саймона и начал лапами поглаживать ему грудь. Как ни странно, вместо того, чтобы усугубить страдания Саймона, это помогло ему. Внезапная тяжесть на его груди успокоила боль, а ритмичные уколы утихомирили бурю в голове. Он опять открыл глаза.

– Какого черта ты тут делаешь? – спросил он кота.

Вопрос, естественно, остался без ответа. Рианнон, видимо, не было в замке. Саймон знал, что она не принимала участия в утренней домашней суматохе, знал также, что солнце еще не совсем взошло, хотя это могло случиться с минуты на минуту. Его не обеспокоило, что Рианнон в такую рань покинула Абер. Она очень любила встречать восход на приволье. Мысли его в общем-то занимала не столько Рианнон, сколько Мэт.

– Ты не должен сидеть на мне, – строго произнес он. – Ты слишком тяжелый. Ты знаешь, что леди Рианнон не позволила бы этого. Слезай, – очень осторожно он начал сталкивать кота в сторону. – Я дам тебе место, – пообещал он, поворачиваясь на бок.

Саймон не был уверен, понимал ли Мэт, что ему говорят, или просто реагировал на интонацию голоса, выражение лица и движение. Так или иначе, кот на этот раз ответил на обращенную к нему прямую речь так, как Саймон ожидал. Он перестал мурлыкать и переместился с неторопливой надменностью в ложбинку на постели, которую Саймон создал, повернувшись на бок и подогнув колени. Саймон облегченно вздохнул и закрыл глаза. В эту минуту он не мог думать, почему Мэт сделал то, что от него хотели. Главное, вернулся покой. Полный благодарности, Саймон снова погрузился в сон.

Приблизившись к краю леса, Маллт вдруг принялась рассказывать Рианнон печальную историю своей жизни. Она была четвертой дочерью в стесненном в средствах семействе, и приданого у нее не было. Ее едва не вынудили посвятить свою жизнь Богу, отправив в монастырь, но, к счастью, обнаружилось местечко в доме Ллевелина, и ее приняли туда. Но это было несправедливо, жаловалась она Рианнон. Каждая капля ее крови ничуть не хуже, чем у других, но она вынуждена прятать глаза, поскольку у нее нет ни приличных нарядов, ни приданого. Разве не разумно, сказала она, что она пытается найти какое-нибудь средство добыть себе мужа и занять прочное, достойное ее происхождения место в жизни?

Будучи совершенно уверенной, что травы, на которые рассчитывала Маллт, не произведут никакого эффекта ни на одного мужчину, Рианнон в ответ что-то неопределенно пробурчала. Она горько раскаивалась, что вообще согласилась на эту прогулку. Громкий щебет Маллт нарушал покой леса, разгоняя птиц и мелких животных, которые доставляли Рианнон столько радости. Рианнон пару раз пыталась приглушить непрерывный поток громких жалоб Маллт. Маллт в этих случаях лишь с фальшивым недоумением поглядывала на нее, возражая, что в лесу нет никого, кто мог бы их услышать, а если и есть, ей нечего стыдиться своего положения и своих целей.

Рианнон в отчаянии пыталась поторопить Маллт, чтобы поскорее избавиться от нее. Это привело лишь к еще более громким причитаниям насчет того, что она устала, что она задыхается, а под конец Маллт оступилась – не совсем умышленно – и надолго застряла, хныча и потирая лодыжку. Рианнон вздохнула, частично раздраженно, частично облегченно, и предложила вернуться в Абер, поскольку Маллт едва ли сможет идти дальше. Маллт отказалась, зарыдав еще громче и напомнив Рианнон, что она обещала найти нужные травы.

– Я могу идти, если только вы поможете мне и не будете идти так быстро, – воскликнула она.

Терпение не значилось в числе достоинств Рианнон, но и слова своего она никогда не нарушала. Если они вернутся сейчас, придется тащиться с Маллт в другой раз. Она помогла Маллт подняться на ноги и идти вперед, изо всех сил стараясь пропускать мимо ушей поток слов, срывавшихся с губ Маллт. Эти попытки ничего не слышать, однако, оказались даже чересчур успешными. Рианнон не расслышала резкого хруста ветвей позади себя, а не сбоку, что было бы нормально, не заметила и того, что слова из уст Маллт в одно мгновение потекли еще быстрее и еще громче. Она так глубоко ушла в себя, что вообще не замечала ничего необычного, пока на голове у нее вдруг не оказался плотный, плохо пахнущий мешок, крепко закрывший ее рот.

Ослепив и лишив дара речи Рианнон, Мадог удачно осуществил первую часть своего плана, постоянно менявшегося в его испуганном мозгу. Поначалу он собирался подкрасться к Рианнон сзади и ударить ее по голове. Потом понял, что делать этого не стоит. Если он ударит ее недостаточно сильно, она наверняка поймет, кто напал на нее, и у нее хватит времени сделать так, чтобы ее проклятие сохранило силу и после ее смерти. Мадог не имел понятия, сколько времени на это может понадобиться, возможно, хватит одного-единственного слова. С другой стороны, если он ударит ее слишком сильно, она может умереть от удара, а прямое убийство ведьмы, Мадог знал это, делает ее проклятия еще более действенными.

Всю ночь Мадог размышлял над тем, как, не убивая Рианнон, помешать ей произнести заклятие или околдовать его своим взглядом, – он слышал, что некоторые ведьмы способны на такое. Ответ он нашел, вспомнив боевую практику тихих нападений. Чтобы бесшумно убрать часового, нападают сзади и набрасывают ему через голову полосу плотной ткани, зажимая рот. Затем в полной тишине достаточно вонзить ему нож между ребер или перерезать горло.

Мысль перерезать Рианнон горло приятно взволновала Мадога, но вскоре он почувствовал возобновившиеся симптомы проклятия – схватило живот, заколотилось сердце, закружилась голова. Мадог вспотел от страха. Если одна мысль о том, чтобы причинить ей зло, производила такой эффект, то что случится, когда он действительно поднимет на нее руку? Дрожа, он полез за пазуху, вытащил маленький рожок со святой водой, купленный у священника, и, отхлебнув глоток, сразу же почувствовал себя лучше. Может быть, ему и не следует… нет, он же не может всю оставшуюся жизнь покупать и пить святую воду. С Рианнон следует что-то сделать.

Затем он понял, что ему вовсе и не нужно причинять ей вред. Ему достаточно только завязать ей глаза и рот, связать ее покрепче и надежно спрятать в лесу. А остальное предоставить в руки Господа. За этой мыслью не последовало ни болезненных ощущений, ни головокружения, ни тошноты, и Мадог облегченно вздохнул. На то будет Божья воля, если Рианнон умрет от голода и жажды, или погибнет в зубах диких зверей, или, может быть, промокнет, замерзнет и умрет от лихорадки. Он-то сам ничего не сделает этой ведьме, и ее проклятие умрет вместе с ней.

Перед рассветом, пока он ждал женщин из Абера, проклятие вновь настигло Мадога. Этот приступ был настолько силен, что его трясущиеся руки едва откупорили рожок с целебной водой. Когда ему удалось сделать глоток, вода настолько укрепила его, что симптомы не повторились, даже когда Рианнон прошла в лесу мимо него на расстоянии полета копья. Он двинулся вслед, медленно, но неуклонно приближаясь, пока не удостоверился, что в Абере ничего не смогут услышать. Тут он и напал.

Рианнон сопротивлялась так яростно, что Мадог, несмотря на свою большую силу, едва удерживал ее. Слишком поздно он сообразил, что одно дело – заткнуть рот человеку и тут же ударить его ножом – тогда жертва умирает, еще не успев прийти в себя от неожиданности, и совсем другое дело – удерживать сильную, сражающуюся с яростью дикой кошки женщину. Мадогу хватало сил только держать ее за пояс, не отпуская ее рот.

Рианнон сама своей борьбой нанесла себе поражение. Извиваясь, изгибаясь, мотая головой, чтобы высвободиться, она поскользнулась на неровной земле и сильно ударилась ногой о большой камень. От жгучей боли колени ее подогнулись. Последнее конвульсивное усилие спастись привело лишь к тому, что она еще и вывихнула лодыжку больной ноги. Она упала вперед, и Мадог навалился на нее сверху.