– Я сегодня у вас в черном списке, прелестная леди Лайза?
Вздрогнув, Лайза бросила взгляд на Чарити, но та смотрела в сторону, болтая с одной из своих подруг.
Лайза ответила прохладно:
– Что заставило вас так подумать? То, что вы решили посвятить весь мир в мои дела?
Глаза ее сузились.
– А кстати, каким образом вы узнали о моем с Чадом пари? Как именно?
Джайлз по-мальчишески рассмеялся:
– А как именно кто-то что-либо узнает в этом городе? Просто какой-нибудь признанный сплетник шепнет вам на ушко.
Их взгляды встретились.
– Я приношу извинения, что поднял эту тему в тот момент, когда вам явно не хотелось ее обсуждать. Это была моя самая непростительная глупость.
– Да, вы правы, – ответила Лайза, но ее улыбка смягчила легкую резкость, с которой это было сказано. – Я оценю, если на будущее вы избавите меня от этих экскурсов в сплетни.
– Конечно, моя дорогая.
А я вовсе не твоя дорогая, Джайлз. Эти слова отчетливо прозвучали у нее в голове, и Лайза удивилась, как в ответ на них она почувствовала злость. Рассердившись на себя, она ответила ему даже еще более теплой улыбкой и положила руку на его рукав.
– В конце концов, пари – это тоже деловая сделка.
– Конечно. Поглядите-ка сюда, – сказал он, когда заметил нечто позади нее. – Легок на помине.
Он кивнул и дотронулся до шляпы, когда показался Чад в своем экипаже: к его руке приникла победоносная мисс Пул.
К смешанному чувству облегчения и отчаяния Лайзы, Чад не остановился, но едва коснулся шляпы и пробормотал приветствие, продолжая ехать дальше.
– Так-так, – проговорил Джайлз, провожая глазами их удалявшуюся коляску. – Пожалуй, мисс Пул – лидирующая лошадь в многообещающем забеге невест Локриджа.
К этому моменту Чарити закончила разговор и повернулась, уловив его слова.
– Чад? – чуть не взвизгнула она в изумлении. – Женится? На этой глупой расфуфыренной кукле? На этом модном манекене?
– Ах, а вы, я вижу, уже знакомы с мисс Пул? – спросил понимающе Джайлз.
– Нет, конечно нет, – отрезала Чарити. – То есть мы встречались, я ее часто видела и слышала, но нас друг другу не представляли. И я вижу, как она вцепилась в Чада – словно он племенной хряк-чемпион, которого она отхватила на ярмарке.
– Может, нарисованная вами картинка не так уж далека от истины, – заметил Джайлз, и глаза его весело поблескивали.
– Ну хватит, Джайлз, – вмешалась Лайза. Она крепко взяла в узду свои чувства, когда заговорила, потому что вид Чада, наклонившегося к Кэролайн Пул, его глаза, смеющиеся прямо в ее глаза, вызвали сначала шок, а потом резкую боль – такую сильную, что она чуть не закричала. Ну конечно, все осталось в прошлом. Ничего уж нет от любви, в которой он ей признавался. Мозг сказал ей это еще тогда, но почему-то в сердце оставалась глупая надежда, что пусть слабая, едва заметная, но все же осталась между ними какая-то ниточка.
Как же она ошибалась!
Джайлз бросил на нее зоркий взгляд, но ее улыбка была безучастной.
– Не забудьте, вы обещали мне поехать сегодня вечером в оперу, моя дорогая. Я заказал места и для вашей матери и леди Чарити, конечно. Каталани поет партию Клары в «Дуэнье», и весь свет будет там. Может, потом мы заедем в «Трильон» на легкий ужин.
Первой реакцией Лайзы было придумать вежливую отговорку, но, прежде чем она успела открыть рот, чтобы выразить свое сожаление по поводу этого отказа, вторая мысль удержала ее язык. «Весь свет», без сомнения, включал в себя и Чада – и, возможно, Кэролайн Пул. Ее отсутствие неизбежно наведет того на мысль, что она теперь решила сидеть дома и киснуть. Она же не собирается доставить ему это удовольствие.
Лайза одарила Джайлза ослепительной улыбкой.
– Жду с нетерпением.
Она царственно кивнула, слегка тронула вожжи, и фаэтон двинулся прочь.
Несколько минут Чарити молчала.
– Как ты думаешь, – сказала она наконец, когда они отъехали достаточно далеко, – это серьезно – насчет Чада и этой мисс Пул?
– Я не только не знаю, но скажу тебе больше: мне это даже и неинтересно, – живо ответила Лайза, ведя экипаж сквозь Стенхоп-гейт на Парк-лейн.
Чарити испытующе взглянула на нее, а потом посмотрела на ее побелевшие от напряжения пальцы.
– Вот увидишь, сегодня в опере все прожужжат друг другу уши насчет них.
– Думаю, так оно и будет, – тон Лайзы был безучастным. – Но что касается меня, мне безразлично, что или кого сплетники выберут темой для своих языков.
Встретившись взглядом с Чарити, она отвела глаза и резко переключила свое внимание на вожжи.
Но, как оказалось, совсем другие разговоры носились по театру этим вечером – потому что весь Лондон был потрясен известием, что ссыльный Бонапарт сбежал с острова Эльба и, как уверяли, приплыл прямо во Францию.
– Я слышала, – сказала, грациозно пожав плечами, Касси Стипплсвэйт, обращаясь к Чарити, – что корсиканское чудовище собирает многотысячную армию на своем пути в Париж.
Мисс Стипплсвэйт задержалась в ложе Джайлза во время первого антракта, чтобы поболтать немного с Чарити. В это же самое время ее мать тихо судачила в углу с леди Бернселл, а сам Джайлз вышел за прохладительными напитками. И Лайзе не оставалось ничего иного, как только сидеть и кивать с улыбкой в знак согласия или качать головой, выражая несогласие, а еще – рассматривать публику. В публике сегодня не было недостатка.
Вопреки желанию Лайзы взгляд ее остановился на некоей ложе, расположенной почти напротив них. Здесь, как и ожидалось, сидел Чад, сиявший весельем, изливавшимся на мисс Пул, чей далеко не мелодичный голосок проносился над залом, как эхо голосов менее преуспевших оперных певцов. Поймав взгляд Лайзы, он коротко кивнул, а затем вновь вернулся к своему бессмысленному диалогу и изучению прелестей мисс Пул, которые, как заметила Лайза, были недвусмысленно явлены миру в безвкусном платье розовато-лилового цвета. От этого цвет лица ее казался землистым.
Лайза намеренно отвернулась.
– Думаю, вряд ли Наполеон уже достиг Парижа, мисс Стипплсвэйт, – сказала она, подключаясь к разговору. – Мне кажется, ему придется сломить значительные силы оппозиции, если он захочет снова стать императором.
– Но все равно это так ужасно, так пугающе, ведь вы согласны? – воскликнула мисс Стипплсвэйт, глаза которой были круглыми, как пенни. – Боже мой, кто знает? Всего можно ждать от Бонапарта. Если чудовище доберется сюда, нас всех прикончат в собственной постели!
– Я так не думаю, – со смехом ответила Лайза. – Конечно, ситуация сложная, но пока еще рано говорить о вторжении.
В этот момент появился Джайлз с лимонадом и миндальным ликером. Бросив тайком последний взгляд на очаровательную жантильную сцену в ложе напротив, Лайза позволила своим губам сложиться в легкую улыбку, когда она брала бокал из рук Джайлза. Когда он скользнул рукой по ее плечам, она слегка откинулась назад, не прерывая его фривольную ласку, и произнесла какую-то любезность насчет вина, что для всех, кому случилось это наблюдать, должно быть означать – леди Лайза Рашлейк окончательно покорена обществом своего поклонника.
Вечер шел своим чередом, и когда она наконец приехала домой, то быстро пожелала Джайлзу доброй ночи и поднялась наверх в свою спальню, чувствуя себя совершенно измотанной. Отпустив горничную, Лайза встала и подошла к длинному окну, выходившему на хорошенький садик, окружавший особняк. Март готовился уступить место апрелю, и ночь была необычно тихой, теплой и полной обещания скорой благоухающей весны. Луна освещала бледным светом едва распустившиеся бутоны цветов, и их тонкий аромат разливался в прозрачном воздухе, и, поддавшись порыву, Лайза тихонько вышла из комнаты. Она побежала вниз по лестнице и выскользнула через дверь кабинета, открывавшуюся в сад. В задумчивости она брела по усыпанной гравием дорожке, пока не села на каменную скамейку под большой вишней. Лайза откинулась на спинку и, глубоко вдыхая сладковатый аромат, погрузилась в тишину и красоту, окружившие ее. Но уже через несколько минут она поняла, что волшебство этой чудесной ночи не смогло развеять ее невеселые мысли. Она протянула руки, как будто черпая ладонями разливавшийся повсюду пьянящий свежестью и благоуханием нежный запах – словно это был магический нектар, дающий забвение. Но вместо покоя на нее сошла вдруг почти непереносимая скорбь, тоска по тому, чего она не смогла бы даже назвать одним словом. И ей так захотелось выплакать слезы, которые, казалось, навечно поселились внутри нее, и только горький комок в горле сдерживал их натиск, не давая им излиться наружу.