– К-какое убийство, – затрясся Риксус. – Я… я… просто имел в виду, что он умрёт от голода и жажды, пока мы доплывём…
– И не надейтесь! – презрительно бросил Ойба. – Взгляните-ка, что вы видите справа по курсу?
Риксус посмотрел в указанном направлении. Сначала он ничего не мог разглядеть в кромешной тьме, но потом глаза привыкли, и он вдруг увидел узкую хищную тень, скользившую в нескольких десятках ярдов от корабля.
– Что это?!
– Одна из галер береговой охраны. Она сопровождает нас уже два часа.
– Там есть лекарь?
– Нет, но она доставит отступника на берег гораздо быстрее. Так что молитесь – возмездие уже близко…
День пятый.
четыре часа после Полуночной службы
(по Грайворскому времени)
Нейтральные воды
«Дура! Ну какая же я дура! – Хелен хотелось задушить себя. – Нужно было уезжать сразу! Он же говорил! А теперь всё кончено! Всё кончено! Ну почему?! Почему именно так? Почему именно со мной?»
Хелен застонала. Её лицо было мокрым от слёз – это были слёзы бессилия, отчаяния и злости на собственную глупость. Ей казалось, что она сходит с ума. Нет, никогда не было и не будет ничего страшнее, чем чёткое осознание того, что твоя жизнь тебе уже не принадлежит. Она будет продолжаться – или оборвётся – не тогда и не так, как захочет этого Всемилостивый Шаур, а исключительно по прихоти животного в человеческом обличии, которое стало твоим хозяином… Она перестала быть человеком – она теперь рабыня. Туловище. Вещь… Вещь без души…
«А как же девочка? Ты о ней подумала?». Женщина вздрогнула. Сердце зашлось от нестерпимой боли, тело выгнулось дугой, и трюм огласил жуткий вой. Это был крик смертельно раненого зверя, но никак не человека. Взлетев к потолку, он некоторое время вибрировал на самой высокой ноте, и умер в смертельном хрипе…
Она очнулась через несколько минут. Правильнее будет сказать, что она родилась заново, потому что прежней Хелен уже не существовало. Слёзы высохли, сердце стало биться ровно и очень-очень быстро, мысли бесновавшиеся в голове на разные голоса, смолкли, а страх растаял… Казалось, что и без того холодный воздух, который заполнял помещение трюма, стал совсем ледяным, и эта смертельная стужа исходила от хрупкой женщины, которая лежала связанной на прелой соломе. Теперь она знала, что ей делать. Оставалось только ждать…
Окрик настиг, когда он уже почти вышел из кубрика.
– Эй, Рейл, в «менестреля» перекинемся?
– Не, что-то сегодня не в масть, – помотал головой он.
– Ага, – встрял другой голос. – Ему всё сегодня не в масть – боцман обещал ему бушприт укоротить!
Тесное помещение содрогнулось от дружного хохота. Рейл громко выругался и, хлопнув дверью, выскочил из кубрика. «И всё из-за этой сучки! – в ярости подумал он. – Подумаешь, помацал малехо пока тащил! Ну, оставил пару синяков, что с того? А боцман сразу по харе! Да ещё на глазах у всех! Сука!» – он зло сплюнул.
По большому счёту, боцман был прав: товар есть товар, доля с него общая, и пока он не продан, никто не имеет права его портить. Нужно было сдержаться! Но как? Как удержаться, когда тебя преследует этот запах? Запах, от которого перехватывает дыхание и тянет низ живота. Он помнил его. Он очень хорошо его помнил…
…Кейрития полыхала. Горели замки благородных и фермы лэндеров, несжатые поля и риги с зерном, деревенские кабаки и винные склады. Обезумевшие от вседозволенности пьяные толпы черни громили всё на своем пути. Это было похоже на стремительный бурлящий поток во время весеннего половодья.
В тот год ему исполнилось четырнадцать, и он участвовал в погромах наравне со взрослыми. Ворота замка держались почти всю ночь, но под утро, когда солнце окрасило горизонт в кроваво-розовый цвет, они, наконец, рухнули. Страшный грохот заглушили ликующие крики многотысячной толпы, ворвавшейся во внутренний двор замка. Капитана, командовавшего гвардейцами, сразу убивать не стали. Мужики раздели его догола и распяли на решётке главных ворот. А потом, потом он кричал… Кричал долго и страшно. Кричал так, что этот крик был слышен даже в подвале замка, куда Рейл с братом спустились в поисках бочек с вином. Они долго плутали по подвальным лабиринтам, освещая путь факелами, но когда добрались до винной кладовой, то обнаружили там нечто совсем другое… Сначала, услышав всхлипы, они подумали, что это вытекает вино из прохудившейся бочки, но потом Рейл почуял их запах… Запах запретного, недозволенного, чистого и благородного – запах нежной и холёной кожи. Они прятались в углу за самой большой бочкой – её дочь лет десяти и Она… Почему-то, когда он вспоминал тот день, он всегда мысленно произносил «Она» именно с большой буквы. Может потому, что Она стала его первой женщиной?
Когда брат ударил её ногой в живот, она даже не вскрикнула, а, закусив губы, продолжала смотреть ему в глаза. Рейлу захотелось бежать прочь сломя голову, только бы не видеть этот горящий ненавистью взгляд. Но брат был старше его и знал жизнь намного лучше. Вместо того, чтобы нанести следующий удар, он схватил её дочь и сорвал с неё платье. И вот тогда её взгляд изменился. Он стал затравленно-молящим и покорно-рабским…
Лицо пылало от нахлынувших воспоминаний. Он хотел подняться на палубу, чтобы остудить этот жар под струями прохладного ветра, но ноги, как казалось, сами по себе несли его в другом направлении. Рейл пытался остановиться, ибо понимал, чем ему это грозит, но его попытки были тщетны. «Я только взгляну на неё. Только взгляну и сразу уйду», – убеждал он себя.
День пятый.
пятый час после Полуночной службы
(по Грайворскому времени)
На рейде порта Торшон – столицы Салийской империи
Зов пришёл как всегда неожиданно: лёгким дуновением погладил по лицу, коротко и больно ужалил в сердце – и тут же растаял…
Тело вампира откликнулось немедленно: в висках привычно застучала кровь, мышцы на мгновение одеревенели, по ним прокатилась горячая волна, и Марн привычно почувствовал, как тело налилось приятной упругостью. Ожидание закончилось: зов разогнал «дремоту». Марн ненавидел это пограничное состояние между «сном» и «явью». Однажды «пробудившись» и встав на тропу крови, вампир уже не мог остановиться – до тех пор, пока она не будет пройдена до конца. Ожидание же тяготило – оно тянуло обратно в «сон», на время которого он становился человеком… Почти человеком… Только почти…
Серая тень бесшумно скользнула вдоль стены трюма. Неожиданно один из спящих зашевелился, и она замерла. Человек что-то сонно пробормотал и снова захрапел. Тень продолжала оставаться на месте, «прощупывая» темноту. Убедившись, что вокруг всё спокойно, она продолжила свой путь и вскоре остановилась.
Нелюдь присел. Всё его внимание было приковано к небольшой пульсирующей жилке на шее спящего. В последний момент лис словно что-то почувствовал: его дыхание участилось, веки затрепетали, но проснуться он так и не успел: вампир особым способом сложил пальцы – и кисть руки резким, словно бросок змеи движением, «ужалила» человека чуть ниже левого уха.
«Теперь остальные», – удовлетворенно подумал Марн. Он легко выпрямился и всё так же бесшумно шагнул к стражникам.
Зонг спал, широко раскинув руки. Могучая грудь вздымалась, точно кузнечные меха, сопровождая каждый выдох мощным храпом. Вампир дождался очередного вздоха… Он осторожно протянул руку – на этот раз его ладонь была выпрямлена. Короткий, почти без замаха, удар был нацелен в гортань жертвы, но в последний момент произошло нечто невероятное: рука остановилась и замерла на волосок от цели. Марн оцепенел. Ладонь сжалась в кулак, потом пальцы сами собой сложились точно таким же образом, как и минуту ранее, когда он «отрабатывал» лиса. Вампир не понимал что происходит. Впервые в своей жизни он колебался перед тем как убить, и это было по-настоящему страшно…
