– Хок, я теперь умру, да? – выговорила она прерывающимся осипшим голосом.

– Не умрешь! – буркнул он в ответ и сорвал перчатку с ее укушенной руки. Увидев глубокие, уже начинающие опухать темные ранки на месте укуса, Хок сквозь зубы выругался.

– Я же знаю, что умру, Хок. Ведь никто никогда...

– Прекрати! У нас мало времени, – оборвал он ее причитания, торопливо развязывая свой шейный платок. Наконец он сорвал его с шеи. – Сядь. Я сейчас перетяну тебе запястье.

– Хок... – только и сумела выговорить Анастасия немеющими губами.

Тот бесцеремонно толкнул ее на землю и, сделав из своего шейного платка подобие жгута, мигом туго-натуго перетянул ей запястье. Ни секунды не мешкая, он вытащил из-за голенища нож, торопливо чиркая, зажег подряд несколько спичек и обжег лезвие на их пламени. После этого посмотрел на Анастасию, которая апатично следила за его действиями.

– Прости, но сейчас я вынужден сделать тебе больно. Ляг и постарайся расслабиться.

– Хок, давай лучше эти последние минуты побудем вместе. Обними меня. Я не хочу...

– Черт возьми, ты пока еще не умерла! – оборвал он и, опрокинув ее на спину, крепко схватил за все сильнее болевшее запястье, сел рядом с ней, зажал ее руку коленями и быстро сделал два глубоких надреза поперек каждого укуса. Глубоко вдохнув и задержав дыхание, Хок наклонился и начал, часто сплевывая, отсасывать яд из ранок.

– Хок, Господи, что ты делаешь?! Ты же отравишься!

Не обращая на ее слова никакого внимания, он продолжал отсасывать и сплевывать яд, зная, что любой ценой должен не дать ему разойтись по всему телу.

– Хок, со мной что-то неладное делается... ни рукой, ни ногой пошевелить не могу... Я...

– Лежи спокойно, Анастасия! И не вздумай двигаться! Я стараюсь высосать весь яд. Чем меньше ты будешь двигаться, тем меньше яда кровь разнесет по телу, понимаешь?

– Хорошо, Хок, – еле слышно ответила Анастасия, из последних сил терпя дикую боль в руке.

Солнце уже тронуло нижним краем горизонт, а Хок все продолжал возиться с ядом. Наконец, когда последние отблески заката окрасили небо в багряный цвет, он решил, что сделал все, что мог. Он встал, огляделся, перевел взгляд на Анастасию:

– Я тебя сейчас подниму. Расслабься.

– Обними меня крепче, Хок. Я не хочу, я не могу тебя покинуть!

– Стейси, с чего это ты решила, что покинешь меня? Я отвезу тебя в Хано – это пуэбло моего народа тева. Они помогут спасти тебя.

Когда он бережно поднял Анастасию на руки, лицо ее озарилось слабой улыбкой.

– Наверное, мы не успеем, Хок. Мне так плохо...

– Оставь эти разговоры! Слышать ничего не желаю! – отрывисто сказал Хок и чуть ли не бегом устремился к мирно пасшимся неподалеку мустангам.

Он почувствовал, как Анастасия безвольно привалилась к его груди. Тело ее заметно потяжелело, дыхание стало частым и прерывистым. Хок понял, что теперь дорога каждая секунда. Он схватил своего мустанга под уздцы, подвел его ко второй лошади, в седло которой и усадил бедняжку. Потом взобрался позади нее и тронул коня. В пути придется довольно часто менять мустангов, чтобы не сбавлять скорость и не загнать лошадей. Еще ему придется довольно часто на время ослаблять жгут на запястье Анастасии, иначе у нее может начаться гангрена. Правда, на это он решится, лишь когда увидит стены Хано. Там не могут не помочь.

Они ехали по высохшему руслу реки. Голова Хока была занята единственной мыслью – спасти Анастасию. Ни за что на свете он не даст ей умереть, особенно теперь, после обретенного счастья, которое можно потерять навсегда из-за его в конечном счете непростительной безалаберности. Если Стейси погибнет, эта смерть будет целиком на его совести. Он настолько увлекся воспоминаниями о Ти Эл Латимере, что напрочь забыл, в каких местах они оказались. Непростительная глупость с его стороны. Сто ничтожных Латимеров не стоили и мизинца его возлюбленной. Нет, она не умрет. Он довезет ее до Хано.

Последние вечерние лучи солнца расцветили небо в розово-оранжевые тона, и ночная прохлада начала опускаться на землю. Хок крепче прижал Анастасию к себе и тихонько поцеловал ее растрепавшиеся волосы. Она, застонав, неразборчиво пробормотала:

– Хок, знаешь, я...

– Молчи! Береги силы и не разговаривай!

Анастасия замолчала, потому что опять впала в забытье.

Хок пришпорил мустанга и погнал его размашистой рысью. Он уже не думал ни о смене лошадей, ни об Анастасии, ни о себе – только надеялся, что скачет достаточно быстро, чтобы все-таки успеть.

Похоже, он был не прав, когда на первое место поставил свое прошлое, решив, что настоящее может и подождать. Если Анастасия останется жить, это подтвердит, что сейчас Ти Эл Латимер отошел в мыслях Хока на второй план. Латимер может и подождать.

Хок еще наподдал каблуками по бокам мустанга, понимая, что между Анастасией и смертью зыбкой преградой стоит время, которое неумолимо тает.

Анастасия то выплывала, то снова погружалась в тяжелое забытье. Она смутно ощущала, что ее куда-то везут, что ее неуклюжее, отказывающееся ей повиноваться тело беспрерывно подбрасывает. Она непроизвольно цеплялась за чьи-то руки, бережно ее обнимавшие, и все прижималась к чьему-то горячему и сильному телу. Ах да, Хок... Хок... Она с ним... Заметно похолодало, как всегда бывает в пустыне вечерами, и от налетавшего порывами пронизывающего ветра Анастасию пробирал сильный озноб. Впрочем, она не обращала на него внимания, потому что все чаще уплывала в видения, кружившиеся у нее перед глазами. Анастасия пребывала в мире, где грани между реальным и призрачным были расплывчаты. То она стояла рядом с родителями на таких знакомых с самого раннего детства ступеньках их старого поместья, то была одна, и сердце ее разрывалось и от тоскливого одиночества, и от жаркой, непонятно откуда наплывающей боли. Вокруг было темно, повсюду гулял промозглый порывистый ветер. Она сбежала по ступенькам и устремилась вперед по дорожке, поспешно оглядываясь по сторонам в тщетной надежде отыскать хоть одну живую душу. Никого. Тогда она бросилась на лужайку перед домом и побежала по ней, скользя на мокрой от вечерней росы траве. Здесь было светлее из-за полной луны, но вспыхнувшая было надежда тут же и угасла. Никого. Одни лишь корявые толстые сучья старого дерева, обросшие свисающим вниз лишайником... Вдруг лишайник зашевелился, и это уже не лишайник, а сотни злобно шипящих змей с горящими, как уголья, глазками. Анастасия завизжала от охватившего ее ужаса, потому что мерзкие твари разом поползли к ней, жадно разевая пасти, сплошь утыканные острыми длинными зубами, с кончиков которых капал яд...

Она очнулась и поняла, что кто-то продолжает бережно ее обнимать, шепча на ухо трудно различимые слова утешения. Ей было хорошо, покойно и совсем не страшно в этих объятиях и так хотелось оставаться в них вечно. Но кошмар снова утащил ее обратно, туда, где были лишь боль, одиночество, страх и змеи, ужасные змеи. Через некоторое время она снова приходила в себя, чувствовала, как ее куда-то переносят, укладывают, и снова раздается топот копыт, и ей в лицо лезут разинутые ядовитые пасти.

Ей казалось, что так продолжалось всегда, что она всегда жила между двумя мирами, не понимая, который из них настоящий, но руки ее все же отчаянно цеплялись за возлюбленного, который был тем единственным якорем, что удерживал ее пока в этой жизни. Она прижималась к Хоку, а тот все гнал и гнал лошадь вперед по ночной пустыне.

Ночь казалась бесконечной, и так же бесконечны были страх, холод, змеи и боль в том аду, в котором Анастасия задерживалась все дольше и дольше, но всякий раз выбиралась обратно, к тому, кого любила, кого дороже у нее не было теперь на свете, к кому стремились ее мысли, душа, ее сердце, одолевая бесчувствие и неподвижность умирающего тела.

Анастасия смутно заметила, как пришел рассвет, который уступил место новому солнечному дню. Правда, теперь змеи лезли на нее из раскаленных, как печка, скал, готовые в любой момент укусить, – и эти трещотки на их хвостах, как же угрожающе они без устали гремели!