Нужно отметить, что если преподаватели художественного училища неохотно вспоминают о Викторе, то преподаватели СПТУ-61 делают это с нескрываемым восторгом, часто приходят к нему на могилу, рассказывают о нем новым поколениям учащихся…

Людмила Козловская: «В то время, когда он учился у нас, он был очень молодой человек, такой же, как и все они, наши ученики… Конечно, он не был явным лидером. Но и никогда не участвовал в каких-либо драках, инцидентах… Ходил в черном свитере, белой рубашке, сапоги, помню, были такие высокие… Волосы длинные черные…

На переменах мы за учениками не следили, кто и как себя вел. А вот что касается уроков, то на уроках Цой, сидя за второй партой, слушал всё довольно внимательно, никогда не болтал, и его никогда не выгоняли из класса. Он не был в этом смысле разгильдяем. Уроков он не прогуливал, и конспекты Цоя всегда можно было смело приводить всем в пример. Можно сказать, что это были точные копии моих конспектов. Там всё было аккуратно записано и нарисовано… Цой был очень талантливым и вполне мог бы стать замечательным специалистом в нашей области, если бы пошел по этому пути. Но разве мы тогда могли знать, как сложится его судьба и какой путь он изберет? Слушал он всё внимательно и постоянно что-то рисовал в тетрадке. И вот в один прекрасный момент я заметила, что на ватмане он нарисовал мою голову в профиль… Рисовать Цой умел очень хорошо, талант был, можно сказать, от Бога…

Потом у ребят началась практика, диплом, и я почти перестала видеть Виктора у нас в училище. Потом после окончания он изредка бывал у нас, играл в каком-то нашем ансамбле. Он уже тогда играл, да. Но чтобы я всерьез это воспринимала — этого не было… Подобные группы были в каждом ПТУ, играли на вечерах и танцах…»[9]

Галина Кононова: «Виктор не должен был ходить вообще ко мне. Он ходил только туда, куда ему нравилось. Ко мне на астрономию и физику, хоть физика ему и не нужна была, и к Людмиле Владимировне Козловской на спецпредмет. Он учился не как все ребята, после девятого класса, а после одиннадцатого, так как, когда его отчислили из художественного училища, он поступил к нам на специальность “резчик по дереву”…

В то время я очень любила играть на пианино на переменах. В учительской стояло пианино, и я там играла романсы… Виктор был восточный такой мальчик с большими глазами…

Астрономией он очень увлекался, ему нравилось. Раньше вот готовились к олимпиаде, у нас были приборы, нам дали телескопы тогда, бинокли, и мы с ним ходили на улицу Маршала Жукова с телескопом, он тащил его на плечах, там для Пулковской обсерватории когда-то место готовили… И вот мы там с ним смотрели на звезды.

То, что он занимался музыкой, мы знали всё время. У нас были вечера… Тогда же не было дискотек, были именно вечера. Мальчики выходили с гитарами, играли, но всем не нравилось, все говорили: “Какая гадость”… Ведь все слушали Кобзона, Лещенко, а то, что они играли, просто слушать было невозможно. И вот когда на линейках аппаратура ломалась, они играли что-то в стиле рок, знамя при этом выносили… Было просто безумно весело…

Еще ребята делали обувь сабо, деревянную, мебельными гвоздями всё скрепляли и ходили. Цой же, кстати, в сабо не ходил. Он ходил в черных брюках и белой рубашке, и это его отличало от всех. И что я запомнила: периодически устраивали показ какого-либо фильма и на просмотр водили всё училище в кинотеатр “Нарвский”. Показывали военные фильмы, тематика-то было советская. И вот там Цой однажды выступал с ребятами в композиции, в спектакле “Незримая песня” на стихи Окуджавы. Они очень красиво выступали, девочки в белых платьях вышли… Чужие песни пели, про войну… И все заплакали, артисты даже… Мне тогда очень понравилось, как он поет, потому что я до этого не слышала его особо, больше он восхищался моими романсами. И что меня поразило тогда, стихи-то он писал уже. Недавно я начала увлекаться творчеством Бальмонта, меня приобщили, и я нашла стихотворение Цоя, очень похожее на стиль Бальмонта… То есть можно сделать вывод, что Цой тоже читал Бальмонта и ему это было интересно…»[10]

В лицее сохранилась дипломная работа Виктора — резной дверной наличник с солнцем, есть памятная табличка о том, что здесь учился Виктор Цой… Кстати, сегодня многие молодые люди поступают в лицей именно потому, что здесь учился Виктор Цой, здесь развивался его талант.

К началу 1980 года барабанщик Анатолий Смирнов начал пропускать репетиции и концерты, поскольку в поисках приработка постоянно где-то халтурил. В этих случаях его подменял Владимир Дорохин, из группы с эксцентричным названием «Электрофрикционные колебания как фактор износа трамвайных рельсов».

Кстати, именно с его помощью «Палата № 6» летом 1980 года записала дома у Пашкова, используя два бытовых магнитофона, альбом «Слонолу-ние», единственную запись, дошедшую до наших дней и впоследствии изданную.

В июне «Палата № 6» выступила на выпускном школьном вечере с чуть более известным «Пилигримом», в котором играли Дюша Михайлов, Алексей Рыбин, Олег Валинский и Борис Ободовский.

А однажды Цой, еще будучи студентом СПТУ-61, был показан в ленинградской программе «Монитор», как талантливый резчик по дереву, и надо сказать, что это умение впоследствии очень пригодилось Виктору — известна коллекция нэцке, выполненная им с большим изяществом и мастерством.

Всеволод Гаккель, музыкант группы «Аквариум»: «У меня есть только пепельница в виде рта. Одна из многих поделок, которые Цой вырезал из дерева и неизменно дарил своим друзьям»[11].

Павел Крусанов, музыкант группы «Абзац», приятель Виктора Цоя: «В училище, овладевая профессией краснодеревщика, Цой получил навыки резьбы по дереву и время от времени одаривал приятелей своими поделками: кому-то досталась пепельница в форме сложенной в горсть ладони, так что тушение окурка в ней выглядело дурно, точно пытка, кому-то — нунчаки с вырезанным на концах палок Ильичом, кому-то — деревянный фаллос, который следовало вместо ручки подвешивать в туалете к цепочке сливного бачка (помните, были такие сливные бачки с цепочками?). Одно время Цой носил дубль этого резного, довольно натурально сработанного красавца в кармане и при встрече со знакомыми и малознакомыми девушками быстро им его протягивал, дескать, это вам. Девушки машинально брали штуковину в руку, но через миг, сообразив, вскрикивали — ай! — и, залившись краской, испуганно, точно в руке у них оказалось парное конское яблоко, бросали деревянную игрушку под ноги. На публике они всегда такие пуританки… Впрочем, сказать, что таков был характерный стиль цоевской шутки, всё же нельзя. Такова была одна из граней его стиля»[12].

В конце 1970-х годов с подачи одного из приятелей Максима Пашкова Виктор Цой познакомился с Андреем Пановым — Свиньей. В то время Панов (уже тогда весьма известная личность в узких кругах) и вся его компания, в которую входило довольно много известных ныне в музыкальной тусовке людей, находились под влиянием творческих выражений Евгения Юфита — Юфы, будущего кинорежиссера, идеолога советского некрореализма, с которым Свинья познакомился еще в бытность свою учеником вечерней школы.

Как вспоминал Алексей Рыбин — именно в конце семидесятых уходили в прошлое грязные заплаты, бахрома, всякие «фенечки»-«пацифики», повя-зочки, наклеечки и нашивочки, вся мишура, весь мох и вся плесень, которыми обросли любители «тяжеляка», всё это не привлекало уже к себе молодые горячие головы… Уходили раздолбайские пассивные семидесятые, им на смену пришли холодные, математически выверенные, компьютерно чистые и активные восьмидесятые. По словам Алексея Поликовского, тогда у подпольного советского рока менялись настроение, облик, ритм, жест. На смену разноцветным длинноволосым хиппи, чуть ли не с колыбели носившим подранные джинсы и напевавшим «АН you need is love», пришло черно-белое поколение, предпочитавшее короткие стрижки с подбритыми висками, носящее пиджаки с широкими плечами, мешковатые штаны и тяжелые ботинки (как вариант — грязно-белые кроссовки). Вместо сердечек, яблок, цветов, символизировавших буколическую радость жизни, у этих были огромные английские булавки и бритвы на цепочках, означавшие мрачную приверженность к насилию. Это был панк.