Действительно, а как это? Умный у них однажды студент был на семинаре, фамилии уж Денис не помнит. Тот сказал кратко: отсутствие отношений хозяина и слуги в любых проявлениях.
Любопытно, что развеселившиеся игроки, которым все было трын трава, тоже прониклись серьезностью момента и перестали стучать костями. Равенство!
— Когда нет слуг, — так и ответил Денис.
— О-о! — застенали все. — Да как же без слуг? Кто мне баранину поджарит? Кто мне постель расстелит, да сама туда и ляжет? Кто мне станет кланяться за полверсты?
Поднялся вал шуток, противоречий, некоторые просто кричали, что Денис подослан сатаной для соблазна и совращения.
В помощь Денису вступился честный Никита-историк. Он громко цитировал: «Нет ибо ни раб, ни господин, ни варвар, ни эллин, ни скиф, ни иудей, но всяческое и везде Господь!» — и даже заспанный Евматий в рясе, расшитой крестиком, согласно кивал головой.
— Павликиане! — кричал кто-то надрывно. — Разве мы павликиане? С павликианами мы не пойдем! Души губить не хотим!
Андроник понял, что в данном собрании ему уже каши не сварить, тем более что его партнер по игре, стратиарх, дрожащей от перепития рукой теребил его, потому что им выпал коронный ход в кости.
Принц сделал приглашенным знак быть свободными.
Денис вышел в ночную тьму, и первым ему попался Ферруччи, который гнал коней на водопой.
Водопой был устроен в огромной колоде, выдолбленной из какого-то допотопного ствола. В колоду устремлялся целый ручей из подведенной трубы, и кони все выпивали досуха — ни одна капля не проливалась на землю. В густых сумерках слышался дробный перестук копыт пьющих лошадей, звучное «тпру» коногонов.
Итак, шла война. И что было нужно лично Денису от этой войны? Он почти перестал вспоминать о прежней своей жизни в далеком веке, а ведь скоро уже будет год, как он оттуда. Год в каком измерении — здешнем или потустороннем? Он усмехнулся.
Снятся ему сны про Филарицу. Звучные женские голоса перекликаются — одни из огорода, другие из житницы, где хлебная печь. Голос Фоти не спутаешь ни с каким — желанный до стеснения в груди. Она зовет матушку Софию, они накрывают стол, звякают посудой. «Где будет сокровище твое, там будет и сердце твое», — это тоже Евангелие.
— Эх, — сказал невидимый из-за лошадиного крупа Ферруччи. — Мою бы чернушечку теперь хоть раз бы повидать.
Юный генуэзец быстро свыкся с походной жизнью. Подобно всем оруженосцам, обзавелся знакомствами и на принцевой кухне, и на фуражном складе. Выбрал себе самого рослого коня и сидел на нем подбоченясь, словно какой-нибудь кондотьер Коллеоне, который, кстати, к тому времени тоже еще не родился. Что касается Дениса, он никак не мог притерпеться к походному седлу. В конце концов ему подобрали смиренную лошадку с длинной гривой по кличке Альма. И все равно он страдал, хотя старался этого не показать. Зато кормить, купать, чистить свою боевую подругу он предпочитал сам.
Напоив лошадей, они молча ехали за трескучим факелом, который держал оруженосец, ехавший впереди, и каждый думал о своем.
— Земляк! — вдруг раздался хриплый голос, и чья-то рука из тьмы схватила Альму за недоуздок. — Земляк, а ты не узнаешь меня?
У перекрестка была палатка маркитанток, ярко освещенная изнутри, свет от ее входа пересекал дорогу. Там, как и в шатре принца, шло разливанное веселье.
Денис разглядел того, который назвал его земляком. Это был достославный Стративул, муж хозяйки постоялого двора у въезда в Филарицу. Протянутая в его руке фляжка означала, что он хочет с земляком Денисом выпить за встречу.
Делать нечего, Ферруччи отправился с конями, а Денис с новым земляком в палатку маркитантов.
— Я сразу увидел в тебе человека! — объяснялся по дороге Стративул. — Хоть ты и в свите принца, но ты наш! А помнишь, я пустил тебя с девушкой? Я сразу понял, что ты наш.
В палатке расхристанные стратиоты, сидя вокруг стола и обняв друг друга за плечи, хрипели, воображая, что ноют нечто похожее на наше одесское «Ламца-дрица аца-ца». Маркитантки ловко их обслуживали, сами доставая деньги у каждого за пазухой. Дипломатичный опять же Андроник, по случаю отступления от Никеи, приказал казначеям, чтобы выдали деньги, по паре серебряных. Поэтому хоть на дворе была глухая ночь, а все пили за здоровье принца.
Одна маркитантка, губастенькая, востроносенькая, похожая на откормленную лисичку, с ходу уставилась на Дениса. Видимо, он ее привлекал.
— Ребята! — объявил Стративул. — Вот я вам рассказывал, Дионисий из придворных принца, мой лучший друг.
— Ламца-дрица-ацаца! — или нечто похожее закричали ребята. — Подлейте-ка нам, девушки!
На Стративуле от плеча до плеча красовалась цепь, точно такая же, как была когда-то у Дениса. Стративул здесь явно был командир, наверное декурион, что равносильно нашему взводному. Он преподнес, чуть не расплескав, полный стакан вина Денису.
— Скажи, земляк, скажи, зачем мы здесь? Ведь столицы нам не взять, клянусь богородицей!
— Ламца-дрица-ацаца! — тянули свое стратиоты и раскачивались, зажмурив глаза.
— А ты зачем пошел в поход? — ответил вопросом Денис, отпивая из стакана.
— Пей, пей, пей! — завопил Стративул. — Пока до дна не выпьешь, и дружбы никакой не будет! А черт его вонючий знает, почему я пошел в поход! Ты, однако, славнейший, вроде моей бабы, та все зачем да почему…
— Декурион! — строго окликнула его востроносенькая маркитантка. — Что ты все подливаешь? У тебя за пазухой не осталось ну ни обола!
— Ни обола? И точно, ха-ха-ха! Ну тогда, девочка, дарю тебе вот этого симпатичного Дионисия, он твой!
— Он мой? — восхитилась маркитантка, которая сама была навеселе. А звали ее Сула, Суламифь, очень поэтичное библейское имя. — Неужели он мой?
— Ламца-дрица-ацаца! — отвечали ей ребята из взвода Стративула. — Он твой! Владей на здоровье, только до смерти не умучивай!
И вдруг за полотном палатки раздался совершенно истошный крик в ночи. Все тотчас умолкли, и крик повторился:
— Римляне идут, спасайтесь! К оружию, римское войско подходит!
В полуобгоревшей и наскоро восстановленной церкви в Караках шла всенощная, служил сам кир Иоакинф, личный капеллан принца.
Принц молился, лежа прямо ничком на полу, наперсники еле успели подложить ему коврик. По бокам на коленях стояли Каллах и Пупака, готовые исполнить любое приказание. Прочие свитские и командиры также были на коленях, сосредоточась в молитве. Гонец, вбежав в церковь, тоже пал на колени и дополз между молящимися до распростертого принца.
— Андроник Ангел подходит к Каракам. Принц не пошевелился, молились и все прочие, глядя только на него. Кир Иакинф, почувствовав тревогу, ускорил темп службы, и вот он уже благословляет молящихся и размахивает кропилом. Тогда Андроник встрепенулся. Каллах и Пупака подняли его под локти, поставили на ноги.
— Все по местам, — скомандовал принц. Закрыть все ворота, поднять все отряды. В драку первыми не вступать.
Закрыть ворота не удалось, потому что в Караках они были разрушены. Пафлагонцы настороженно смотрели, как при свете множества факелов гвардейские турмы, ведомые Андроником Ангелом, переступали черту ворот. Впрочем, пришедшие из столицы гвардейцы кричали, что они идут брататься, им не нужно войны.
Наступал ранний летний рассвет, когда в нежном утреннем тумане на великолепном коне, подобный античному герою, въехал Андроник Ангел, рыжий, как и его знаменитый братец, правда, не до такой ужасной степени. Оставалось только увенчать его лавровым венком.
У церкви встречал победителя другой Андроник, принц Комнин. Ангел подъехал к нему вплотную, распахнул кольчужные объятия, и оба Андроника обнялись, а войско с обеих сторон кричало:
— Победа! Победа!
Весь следующий день пир в гигантском шатре принца повторялся, правда, уже в честь гвардейцев Андроника Ангела. Поскольку запасы Караки были съедены, гвардейцы учинили вылазку в окрестности и реквизировали все последнее, что обнаружили у поселян. Горестные вопли ограбленных, а также блеянье овец и крик погибающих петухов далеко разносились по пустынному берегу Вифинии.
