Именно такой метод и приведет его вскоре к успеху.

Весной 1870 года, когда Владимир Онуфриевич из Ниццы помчался в Виченцу, чтобы перехватить брата, а Софья Васильевна поехала ожидать его в Мюнхен, она не упустила случая остановиться в Париже.

Встретив сестру на перроне, Анюта представила ей черноглазого и черноусого красавца Виктора Жаклара, которого отрекомендовала как бывшего студента-медика и… своего мужа.

Софа была потрясена.

И не только тем, что в письмах к ней Анюта ни разу не обмолвилась о Викторе. Неожиданное замужество сестры показалось ей изменой их девичьей дружбе и их идеалам. Но за плечами двадцатишестилетнего мужа Анюты были уже и участия в манифестациях, и пропаганда среди рабочих, руководство нелегальными кружками, пламенная речь на конгрессе Лиги мира и свободы, тюрьма и многое другое, что неизбежно сопутствовало человеку, посвятившему себя революционной борьбе. Так что благодаря мужу Анюта могла с самого близкого расстояния наблюдать за «социальным движением», а при желании и участвовать в нем.

Она водила Софу на «народные собрания», где они обе рукоплескали пламенным речам Лефрансе, познакомила ее с Лиссагре, Бруссом, Малоном, писательницей Андре Лео и другими революционерами.

Вскоре после Софиного отъезда власти раскрыли очередной заговор, и Виктор, обвиненный в причастности к нему, бежал за границу.

В Женеву Анюта приехала вместе с мужем и сразу включилась в работу русской секции Интернационала, а чтобы как-то кормиться, занималась переводами. Виктору с помощью новых друзей удалось найти несколько дешевых уроков, и он принужден был несколько раз в день пешком пересекать из конца в конец город. Было тяжело, однако начавшаяся франко-прусская война отодвинула на задний план их невзгоды. С 6 по 9 августа армия Наполеона III, этой «непризнанной, но крупной бездарности», как с презрением отозвался о нем Бисмарк, потерпела три сокрушительных поражения. Стало известно о сильном брожении во французской столице. Парижане требовали низложения империи и провозглашения республики. А 12 августа Анюта взволнованно писала сестре:

«Мы решили ехать туда, несмотря на опасность, еще увеличивающуюся вследствие военного положения и его, Жаклара, осуждения к deportation20 […]. Но перед настоящими обстоятельствами нельзя оставаться в бездействии, и недостаток в людях с головами и решительностью слишком ощутителен, чтобы думать о спасении своей кожи».

Ковалевские с жгучим нетерпением ждали каждый день газетных сообщений. «Я молюсь за то, – писал Владимир Онуфриевич брату, – чтобы пруссаки побили французов так, чтобы те прогнали Наполеона, а затем республиканские войска уничтожили бы пруссаков». Узнав о падении империи, он тотчас предложил Александру съехаться зимою в Париже, чтобы «посмотреть на республику», и опасался только, что «пруссаки скоты съедят новорожденную».

Но, конечно, больше всего Ковалевских беспокоила судьба Анюты, тем более что прусские войска железными тисками сомкнулись вокруг Парижа и из осажденного города не приходило никаких известий. Газеты сообщали о неясных слухах, свидетельствовавших, что во французской столице крайне неспокойно. Правительство национальной обороны, приняв на себя ответственность за судьбу республики, тотчас начало двойную игру с французским народом. Громогласно заверяя, что готово вести войну «до последней крайности», оно вступило в тайные переговоры с врагом. В последних числах января было заключено перемирие. Наконец-то появилась возможность проникнуть в Париж, чем тотчас и воспользовались Ковалевские. У них было немало оснований считать, что Анюта и Виктор нуждаются в экстренной помощи.

…Вечный Париж оказался в те холодные февральские дни таким, каким был всегда, и в то же время неузнаваемым. Знакомые улицы, магазины, кафе, всегда полные бурлящей жизнью, навевали теперь тягостное ощущение сиротливого запустения. Особенно пустынно и дико было на знаменитых парижских бульварах, этом средоточии говора, смеха, хлопающих дверьми ресторанов, проносящихся с цокотом экипажей…

Теперь рестораны были закрыты, газовые фонари не зажигались, почти полностью исчезли экипажи, ибо лошади давно уже были съедены осажденными жителями. Зато на многих частных домах появились огромные надписи: «Военный госпиталь», «Национальный госпиталь».

Общественные здания тоже были украшены вывесками. На городской ратуше, на бывшем императорском дворце Тюильри, на Пале-Рояле, Лувре, на зданиях министерств, музеев, театров, даже на всех церквах и соборах, начиная с грандиознейшего из них – Нотр-Дам, – красовались белые полотнища, на которых огромными буквами (черными или красными) были выведены одни и те же три слова:

СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО

Так правительство национальной обороны, перекрещенное острыми на язык парижанами в правительство национальной измены, тщетно стараясь завоевать популярность, демонстрировало показную приверженность лозунгам Великой французской революции. А «народ Парижа» (то есть плохо одетые мужчины и женщины) по многу часов сумрачно мерз в длинных очередях у продовольственных лавок, чтобы получить скудный блокадный паек.

…Анюту Ковалевские нашли сильно исхудавшей и осунувшейся. На ее бледном, несвежем лице резко обозначились скулы, заострился подбородок; под большими лихорадочными глазами залегли темно-синие тени, быстро бегающие пальцы выдавали ее большое нервное возбуждение… Только пышные белокурые волосы напоминали о прежней Анюте, грациозной красавице, королеве гостиных и балов…

Через четверть часа Владимир и Софа уже знали все, что произошло с Анютой и ее мужем со времени их возвращения в Париж.

Жаклар включился в работу «комитетов защиты и бдительности», которые возникли во всех двадцати округах города, и был избран в Центральный комитет 20 округов. Его избрали также командиром 158-го батальона Национальной гвардии – народного ополчения, призванного защищать осажденный Париж. Анюта вместе с Андре Лео писала воззвания, участвовала в заседаниях женского клуба, призывая парижанок принять равное с мужьями и братьями участие в борьбе с врагом и правительством национальной измены.

У Жаклара были сложные отношения с Огюстом Бланки. Великому заговорщику, большую часть жизни проведшему в тюрьмах, Виктор был обязан тем, что стал на стезю революционера-борца. Поначалу он входил в число самых деятельных приверженцев Бланки, но, убедившись, что келейные заговоры бесплодны, отошел от него. Однако 31 октября, когда группа бланкистов ворвалась в ратушу, чтобы низложить правительство, Жаклар был рядом с Бланки и вместе с ним испытал горечь очередной неудачи.

Правительство, учитывая популярность Бланки, торжественно обещало не преследовать заговорщиков. Но то был только вынужденный маневр. 5 ноября, рано утром, громкие удары в дверь разбудили переполошившуюся Анюту. Ворвавшиеся жандармы велели Виктору побыстрее одеться. Наступило самое черное время для Анюты. Часами выстаивая на холоде в очередях за скудным пайком, она несла его к воротам тюрьмы, чтобы передать Виктору…

Правда, теперь Жаклар был на свободе, но его еще ожидало разбирательство военного трибунала…

…Ковалевские находились в Париже, когда по всей Франции прошли выборы в Национальное собрание, и Владимир Онуфриевич видел, как их результат возмутил столицу. Тогда как измотанный четырехмесячной осадой Париж осуждал перемирие и требовал «войны до последней крайности», провинция («деревенщина», как ее презрительно окрестили парижане) избрала в парламент отъявленных капитулянтов, готовых заключить мир на любых, самых позорных условиях.

Созванное ввиду осады Парижа в Бордо Национальное собрание, хотя и состоявшее в большинстве из монархистов, вынужденно вотировало низложение империи и провозгласило республику. А затем все взоры устремились на маленького старичка в огромных очках на тонком крючковатом носу, явившегося в зал прямо с поезда, от стола тайных переговоров с Бисмарком. С нескрываемым высокомерием оглядывая зал, подергивая плечами, дребезжа пронзительно-скрипучим голосочком, Тьер долго говорил о том, как он сильно устал и какая тяжкая миссия выпала на его долю… И лишь сполна насладившись нетерпением депутатов, объявил условия мира, на которые побежденная Франция, к его, Тьера, величайшему огорчению, должна согласиться…