Прервав из-за злосчастного экзамена работу над монографией, Ковалевский торопился наверстать упущенное время.

Поскольку три основные ветви копытных развивались независимо друг от друга, можно было ожидать, что и зубной аппарат у них эволюционировал различно. Палеонтологические данные, однако, говорили о том, что зубы, как и конечности, у разных групп претерпевали сходные изменения.

По-видимому, велик был соблазн объяснить такую параллельную эволюцию изначальным стремлением животных к совершенствованию – ведь именно так объясняли факты многие палеонтологи следующего поколения, пытавшиеся пересмотреть основы Дарвиновой эволюционной теории.

Но правота оказалась на стороне Дарвина и Ковалевского.

Считая основным фактором эволюции естественный отбор, Владимир Онуфриевич исходил из того, что всякое изменение в организации животного закрепляется лишь в том случае, если оно полезно для выживания в изменяющихся условиях существования.

А если так, решил ученый, то сходные изменения в зубной системе разных животных могли быть вызваны только одним: сходным же изменением в их питании.

Детальнее изучив этот вопрос, Ковалевский установил, что копытные ранней третичной эпохи, то есть эоцена, были всеядными. Лишь позднее они стали потреблять одну растительную пищу. Поэтому и зубы у них приобрели форму, удобную для перетирания, а не кусания. Но от перетирания травы и захватываемой с нею земли зубы быстро изнашиваются. Поэтому сохранялись только такие формы, у которых изнашивание зубов компенсировалось их постепенным подрастанием, продолжавшимся в течение всей жизни. А если так, то найден ключ к объяснению эволюции всего черепа! «Это превосходно удается, – поспешил он сообщить брату, – и так несомненно, как нельзя больше».

Ведь, «чтобы питать эти огромные зубы, потребовалось огромное развитие верхней челюстной кости, которая и выросла, отодвинув своим разрастанием весь череп назад». Причем то же самое произошло не только у копытных, но у такой далекой от них ветви травоядных, как хоботные. Разница состояла лишь в том, что из-за особенностей черепа у хоботных разросшаяся челюстная кость не могла отодвинуть мозговую коробку назад и «понесла ее кверху». Вот почему у большинства копытных морды вытянуты вперед, а у слонов голова как бы сдавлена!

«Выходит, на четырех обширных группах самый яркий пример того, как перемена внешних обстоятельств, появление травы – sich wiederspiegelt im Thierreich45».

Владимир Онуфриевич понимал, что сделал открытие высочайшего класса! Бесчисленное разнообразие форм животного мира, особенности строения всех этих «бестий» вроде гиппопотама и слона, антилопы и свиньи, носорога и жирафа, без труда объяснялись при тщательном сравнительном изучении их ископаемых предков вместе с образом их жизни и особенностями потребляемой ими пищи.

Правда, исследовав изменения, какие претерпели копытные вследствие перехода к травоядению, Ковалевский обнаружил целый ряд «исключений» из установленного правила. Примерами их были тапиры, носороги, трагулиды (у них не произошло ожидаемых изменений в строении зубов), а также верблюд, у которого зубы подрастают, но особенности черепа таковы, что челюстная кость не смогла отодвинуть назад мозговую коробку. В связи с этим Ковалевский назвал верблюда «живым протестом» против своего обобщения.

Но ученый показал также, что этот «живой протест» вымирает. И все остальные «исключения» – это как бы пережившие самих себя ископаемые! Ковалевский отстаивал мысль о том, что животный мир надо изучать в разрезе геологического времени, учитывая не только его настоящее и даже не только прошлое, но и будущее. И дал четкие ориентиры, позволяющие прогнозировать эволюционное развитие многих групп животных далеко вперед.

«Введение» к монографии об антракотерии, превратившееся незаметно в совершенно самостоятельный и притом наиболее значительный труд Ковалевского, поражает не только богатством идей, их емкостью и содержательностью, но также необычайным своеобразием. Научная основательность в нем органично сочетается с публицистичностью. Этот первый очерк эволюционной палеонтологии копытных устремлен в будущее, и одновременно в нем содержится глубокий анализ истории научной палеонтологии со времени Жоржа Кювье. Не только основные идеи Ковалевского, но также те, что высказаны попутно, не устарели и сегодня, а некоторые из них стали отправной точкой многих научных направлений.

Установив непреложную связь между строением скелета животного и образом его жизни, характером питания и другими «экологическими», как мы говорим теперь, особенностями, Ковалевский заложил основы новой науки, которую мы называем палеоэкологией…

Говоря об «иррадиации», то есть о том, что эволюционное развитие исходного типа идет по различным направлениям, он тем самым сформулировал один из важнейших биологических законов, который впоследствии был развит и обоснован американским ученым Осборном.

Схема генетических связей известных в ту пору копытных, впервые предложенная Ковалевским, довольно скоро устарела. Иначе и быть не могло: ведь число известных науке ископаемых животных увеличивалось очень быстро. Но тем ярче обозначилось нетленное значение примененного Ковалевским метода.

«Для прогресса науки самое важное – правильное рассуждение, – писал Осборн о работах Ковалевского, – лучше пусть будут ложные конечные выводы […], полученные правильным путем, чем правильные результаты, случайно добытые ложным методом». Трудами Ковалевского, по утверждению Осборна, «открылась новая эра в палеонтологии млекопитающих», ибо они «смели всю сухую, традиционную, европейскую науку об ископаемых».

Невозможно исчерпать все богатство содержания работ Ковалевского. Даже Л.Ш.Давиташвили, посвятивший добрую половину своей объемистой книги подробнейшему обзору его научного наследия, вынужден был признать, что изложил «лишь ничтожную долю» открытий и идей Владимира Онуфриевича. «Выбрать наиболее важное трудно: в его работах все поучительно, все глубоко интересно», – констатировал биограф, и мы можем лишь присоединиться к этому выводу.

В наследии классика – будь то науки или искусства – всегда остаются «непрочитанные» страницы. Ковалевский, например, подчеркивал, что в эволюции современных животных важнейшую роль играет деятельность человека, который «всеми своими средствами, даваемыми ему в руки цивилизацией, энергично вступает в борьбу против животного царства».

«Человек выступает уничтожающе и порабощающе, – писал Владимир Онуфриевич, – и я думаю, что в конечной судьбе копытных нельзя более сомневаться; то, что не может быть подчинено, что не может быть одомашнено, то истребляется, и спустя несколько столетий (что следует считать одним мгновением в истории Земли) большинство из ныне живущих форм, возможно, будет встречаться лишь в виде редкостей в зоологических садах будущего».

Сказано, кажется, с предельной ясностью. И тем не менее ни А.А.Борисяк в 1928-м, ни Л.Ш.Давиташвили в 1946 и 1951 годах не обратили внимания на это научное предвидение. Опасность, о которой предостерегал Ковалевский, человечество стало осознавать лишь в самые последние годы, то есть он опередил свое время почти на столетие.

Завершая работу над «Введением», превратившимся в самостоятельный труд под названием «Опыт естественной классификации ископаемых копытных», и решив опубликовать его отдельным выпуском, Ковалевский позволил себе «одну нескромность» и написал Дарвину, что свой труд хотел бы посвятить ему.

К даунскому отшельнику нередко обращались с подобными просьбами. Но, несмотря на неиссякаемую доброжелательность, он редко давал согласие, ибо считал невозможным заочно одобрять неизвестные ему работы. Ковалевскому же он ответил:

«Мой дорогой сэр. Благодарю Вас за Ваше чрезвычайно интересное письмо. Вашу статью в „Известиях Королевского общества“ я считаю очень ценным вкладом в науку, и, если бы Ваш адрес был мне известен, я написал бы Вам тогда же.