Все же зимой Ковалевский был чуть свободнее и стал похаживать в университет и в академию. Однажды ему пришлось разбирать ящик с ископаемыми костями, присланный из Самары. В нем оказался полный череп эласмотерия – строение этого животного заинтересовало Ковалевского, когда он работал над генеалогией копытных. С большим удовлетворением он увидел, что все его предсказания сбылись с поразительной точностью. «Это носорог с огромным рогом на середине черепа, зубы без корней, как у жвачных и лошадей». Но то был лишь маленький проблеск радости для палеонтолога Владимира Ковалевского.
Однако все на свете кончается, и отделка большого и малого флигелей подошла к концу. Вопреки нахлынувшим опасениям все квартиры были быстро разобраны, и, значит, математически-финансовые расчеты полностью оправдались. Софья Васильевна давно забыла встревоживший ее сон и вместе с Владимиром Онуфриевичем предавалась мечтам о том, пусть не близком будущем, когда долгов у них не останется и они смогут считать себя настоящими богачами – владельцами двух добротных домов в одном из лучших мест российской столицы. Будущее же теперь становилось особенно важным. Ибо, если прежде Владимир Онуфриевич щедро отписывал свои предполагаемые богатства в наследство племянникам, детям Александра, так как своих детей, как писал он брату, «у нас с Софой, к сожалению, не предвидится», то теперь (письмо датировано 7 мая 1878 года) он сообщил под большим секретом: есть «основание думать, что мы тоже на пути к почкованию».
Что ж! Они могли считать, что благосостояние их ребенка обеспечено. И значит, не о чем хлопотать.
«Отныне отпущаеши раба твоего!» – мог воскликнуть Владимир Онуфриевич.
Тем более что на лето 1878 года (и следующего 79-го) Академия наук опять изъявила готовность командировать его на Волгу и «вообще на юг» для поиска ископаемых костей. И его очень привлекала такая поездка. Но снова, поколебавшись, он отказался – отчасти из опасения оставить Софу в ее положении. Но главная причина крылась в другом.
И в том именно, что строительные успехи изрядно вскружили голову Владимиру Онуфриевичу. И не только ему, не только Софье Васильевне. Но также Софиному брату – Феде. И даже осторожной Елизавете Федоровне.
Совсем неподалеку, там же, на Васильевском острове, на углу 9-й линии и Большого проспекта, Ковалевские приглядели огромный участок с превосходным садом. Они пытались купить его еще до построек в 6-й линии, но хозяин заломил 93 тысячи и ничего не хотел сбавлять. Однако участок оставался непроданным, и хозяин стал сговорчивее. Потолковав должным образом, Ковалевские сторговались с ним на 72 тысячах. А так как за 40 тысяч земля была заложена, то следовало взять на себя выплату залога, а наличными выложить только 32 тысячи. Вот эти-то деньги после долгих уговоров, а главное, под влиянием несомненного успеха уже завершаемых построек и согласилась дать Елизавета Федоровна. Покупку оформили на имя Владимира, Софьи и Феди – всех в равной доле.
Более выгодную сделку трудно было вообразить! Один сад имел 550 квадратных саженей, и его вовсе не надо было трогать, так как и свободного места для построек вполне хватало. Даже деревянный дом на углу вовсе не надо было сносить: в нем Ковалевские поселились сами. Разумеется, теперь решили непременно отдать все подрядчику, чтобы Владимиру Онуфриевичу не торчать на стройке.
«Мы, собственно, очень опасаемся, что ты страшно опозоришь и пристыдишь за то, что мы опять пускаемся в дела вместо того, чтобы засесть за научную работу, – писал Ковалевский брату, – но, право, соблазн этого сада был так велик, что мы не устояли да и в самом деле сделали завидную покупку». И клялся, что это уж наверняка последнее «дело», которое «обеспечит нас совсем». А в заключении письма просил: «Не болтай еще об этой покупке, мы скрываемся от глаз добрых людей сраму ради».
Работа закипела с новой силой, и из всех предположений не осуществилось только одно: Владимир Онуфриевич опять пропадал на стройке с утра до вечера. Но с самого начала все складывалось на редкость удачно. «К будущей осени все наши денежные хлопоты и мытарства будут покончены, и я примусь за работу, а на зиму наверное уеду в Америку», – писал он брату.
Однако Владимир не был вполне откровенен с Александром. Несколько месяцев (конечно же, «сраму ради») он таил от брата главный «гвоздь» постройки, который состоял в том, что рядом с жилым домом они заложили бани. Потом, признавшись и в этом грехе, Владимир Онуфриевич объяснил, что на Васильевском острове «нет ни одной хорошей бани, и все предсказывают нашим большую будущность».
Затея оказалась поистине грандиозной. «Вся постройка должна обойтись в 250 или 270 тыс[яч], и бани будут образцовыми». Зато «по всем человеческим расчетам эта постройка бань даст нам по 5 тыс[яч] [в год] на брата».
«Конечно, занятия мои по этой причине стали совсем, – признавался со вздохом Ковалевский, – но я твердо убежден, что, обладая полной финансовой свободой, я с будущего лета нагоню все упущенное».
Ковалевские вели теперь жизнь, что называется, «на широкую ногу», хотя Владимир Онуфриевич нисколько не изменился в своих непритязательных привычках. «Он вставал рано, ел очень неправильно, как-то перехватывая все на лету, – вспоминала первый биограф и друг Софьи Ковалевской Е.Ф.Литвинова, – не читал ничего, кроме газет, решительно пренебрегал своим костюмом и вообще имел вид человека, которого тянут во все стороны». Зато Софья Васильевна по-прежнему не пропускала ни одной премьеры в театрах, ни одного литературного вечера и общественного собрания, заводила все новые и новые знакомства с «интересными» людьми. Владимир Онуфриевич, вечно занятый тысячью дел, теперь редко мог сопровождать жену, но он старательно прививал ей вкус к светским увеселениям, угождал ее малейшим прихотям.
Она любила сласти, и он заваливал ее конфетами самых разных сортов. Всюду появляясь в одном и том же потертом и не всегда тщательно вычищенном после лазания по стройке сюртуке, он каждый раз покупал Софе то шляпки, то туфельки, то дорогие безделушки, заставлял ее шить новые и новые наряды и, конечно же, у самых модных и знаменитых портных. Он неусыпно заботился об удобствах квартиры: все восемь комнат были обставлены дорогой мебелью, по углам стояли вазы с редкими растениями, под потолком висели клетки с птицами, наполнявшими дом веселыми трелями, щелчками, щебетанием. В саду Владимир Онуфриевич устроил парники, так что к столу у Ковалевских подавались не только свежие огурцы, но также арбузы и дыни. Некоторые из близких друзей считали, что Владимир Онуфриевич потакает всем слабостям жены, чтобы крепче привязать ее к себе.
Тем не менее Ковалевские оставались «цыганами». По замечанию Литвиновой, «никто не мог сказать: вот люди, живущие с комфортом, потому что все это вместе производило впечатление, как будто здесь только собираются хорошо жить, и это главное житье еще впереди».
Супруги действительно часто мечтали о будущем, когда они по-настоящему разбогатеют и смогут употребить свои миллионы на процветание науки и другие благородные дела, даже на счастье всего человечества. Литвинова полагала, что в этих утопических мечтах была большая доля искренности.
В начале октября 1878 года состоялось наконец долгожданное «почкование».
«Девочка родилась, по крайней мере, на 3 недели позже срока и поэтому ужасно велика, – сообщил молодой папаша брату. – Все сошло, по-видимому, благополучно, но продолжающееся кровотечение заставило подозревать, нет ли второй placent'ы (первая вышла с ребенком); Софу опять стали терзать, и нашли вторую плаценту. Очевидно, ученые женщины начинают разводить новую породу biplacentalia52 с 10-месячной беременностью!!! Хорошая перспектива, – шутил счастливый отец. – Это первый опыт ученых барынь und wir sind hoch gespannt auf Resultate53». И, переходя к новорожденной, заключал: «Сеle va sans dire54, что уже на другой день своей жизни она стала обнаруживать разнообразные таланты».
