– Идемте! Разожжем костры, устроим праздник! Печей более нет, мы освободимся от наших недугов, – позвала их какая-то женщина.
Ведунья снова вздохнула.
– Мой народ тяжко пострадал. И исцеления нет – во всяком случае, пока. Наверное, новорожденные выживут, но у остальных из нас по жилам течет уже отравленная кровь.
– Триночница! – выпалил Каспар. – Я не говорил вам прежде, но на самом деле я дал ребенку Мирандель чудодейственное лекарство, которое называется триночница. Просто не хотел понапрасну обнадеживать вас – это была последняя капля, я добыл ее, ополоснув пустые флаконы. И больше взять мне ее неоткуда. Народ побережья утверждает, что добраться назад, на мою родину, совершенно невозможно.
– Ты должен принести нам еще этого средства, – просто и безапелляционно произнесла старуха.
– Но мне негде его взять! – повторил торра-альтанец с нажимом. – Я знаю только одну женщину, которая его готовит, но она живет за океаном – а я не могу вернуться домой.
– Да все ты прекрасно можешь, – засмеялась Ведунья Ясеня.
– Но ветер дует всегда с запада и…
– Ты должен идти на север и перебраться через макушку мира, – возбужденно перебила его старуха, но вдруг сникла. – Только ты слишком хрупок и слаб – ты не вынесешь путешествия.
– Слаб! Ничего я не слаб! – взвился Каспар, но тут же умолк.
Глаза ведуньи были устремлены на малютку Изольду.
– Она слишком мала для столь сурового похода.
18
Весь мир Брид целиком и полностью сосредоточился в водовороте боли, что разрывала ей грудь. Из мучительной тьмы девушка вдруг перенеслась в какое-то иное измерение, где кругом порхало множество сверкающих прекрасных женщин – шелковистые волосы сияли звездным огнем, гибкие обнаженные тела прикрывали лишь тонкие, как паутинка, покрывала, что ловили солнечный свет и отражали его мириадами крошечных радуг.
Ундины, дочери Земли. Брид узнала их с первого взгляда и попыталась приветствовать, но не смогла, слишком велика была боль.
– Мы с тобой, Брид, – пропела одна из них, склоняясь над страдалицей. – Ты нужна нам, нужна всему миру. Не теряй веры, не теряй веры в себя. Ты сумеешь преодолеть боль.
– Керидвэн, – взмолилась несчастная. – Она мне нужна. Ужасно нужна.
Ундины плясали вокруг, а несколько из них сели вокруг Брид, качая ее и прижимая к себе, приподняли ее голову, чтобы бедняжке было удобнее лежать.
– Тс-с, маленькая, тс-с, тише. Для всех нас ты – олицетворение Великой Матери. Ощути Ее силу.
– Не могу. Я ощущаю лишь боль, – созналась Брид.
Но ужаснее всех физических мук было сознание, что Халь пытался убить ее.
Много дней она покоилась в объятиях ундин, благодарная хотя бы за то мизерное облегчение, что они дарили ее измученному телу и разуму. Иногда, на краткие моменты, наступало прояснение – тогда ундины отступали, бледнели, и глаза девушки различали лишь дрожащие разрозненные огоньки на их мантиях, точно капельки росы поутру на тонкой-претонкой паутине. Кеовульф вез раненую перед собой в седле, и, ненадолго приходя в себя, хватая ртом воздух и задыхаясь от боли, Брид видела устремленные на нее большие карие глаза, в которых застыла скорбь.
Не в состоянии произнести ни слова, девушка тонула в жалости к себе самой. Халь, Халь пытался убить ее. Более ни о чем думать она не могла, хотя и понимала, сколько неотложных и жизненно важных дел требуют ее внимания. Ведь она же Высшая Жрица! Но, увы, бедняжка не находила в себе сил отвлечься от собственных несчастий.
Дыхание Халя раздавалось так близко. Брид изнывала от тоски и желания, чтобы он коснулся ее, обнял, утешил. Но не стала бы звать его, даже и найдись у нее силы. Халь пытался убить ее. О, Спар, думала девушка, о, если бы я только любила тебя, а не Халя! Каспар – вот кто наделен чуткостью, пылким воображением. Вот кто умеет уловить вибрацию самых тонких струн жизни. Да, Брид любила Каспара – вот только страсти к нему не испытывала. Нежному юноше не хватало великолепия, неколебимой уверенности в себе, дерзкой мужественности – словом, всего того, что являлось неотъемлемыми чертами Халя.
А сейчас Халь был с Кимбелин – Брид знала это наверняка. Неподалеку раздавался серебристый смех принцессы. Что, кроме неотразимого очарования Халя, могло вызвать столь влекущий смех? Ну неужели этот болван не понимает: Харле выбрала не она, не Брид – а Морригвэн! Старая Карга явно не сомневалась, что слепая ярость молодого воина толкнет его на убийство. А Брид-то наивно верила, что ее жених уже перерос подобные припадки буйства. Увы, как же она ошибалась!
Ну до чего же он похож на своего старшего брата Бранвульфа! Отпрыски старинного рода военачальников, что на протяжении тысячи лет обороняли маленькую пограничную крепость. Сыновья людей, отвоевавших свои земли у драконов. Неудивительно, что Халь столь буен – дикой, неукротимой буйностью. Он из того теста, из какого лепят победителей, завоевателей, великих воинов. Брид знала: что бы ни сулило им будущее, она все равно любит своего жениха. И всегда будет любить, даже если никогда уже не сможет заглянуть ему в глаза с прежним доверием.
Строй ее мыслей нарушило возвращение слепящей боли в груди. Девушка забилась и выгнулась в попытках избавиться от этой муки. Весь мир вокруг снова расплылся, голоса спутников доносились словно издалека.
– Погляди на нее! Поверь – я не желаю ей зла. На мече зазубрина – и если осколок не выйдет, Брид не исцелится.
В голосе Халя звучало страдание.
– Думаешь, в ней остался кусок железа? – со страхом переспросил Абеляр.
– Тише, лежи спокойнее. Тебе нельзя так метаться, – заботливо сказал девушке Кеовульф.
Брид медленно погрузилась в свой тихий мир боли. Ундины – кроме Брид их, кажется, никто не замечал – вновь вышли из лесов утешать и поддерживать ее.
– Милая Брид, ты только верь. Великая Мать с тобой.
Гибкие тела обвились вокруг нее, пытаясь согреть, но девушка и дышать-то еле могла: каждый вздох пронзал ее, словно кинжал.
Когда отряд начал разбивать лагерь, над Козьим Краем сыпал мелкий противный дождичек, кусты кругом все отсырели. Халь стоял над Брид, остро осознавая, что все остальные винят в ее страданиях именно его. Он спиной чувствовал обвиняющие взгляды. И юноша сорвался. Ярость, которую он сдерживал и копил в себе столько лет, вдруг выхлестнула наружу, сломала заслоны – так вырывается на волю из загона раненый бык.
– Да как вы смеете осуждать меня! – Он вихрем развернулся к своим обидчикам. – Где вам понять, через что я прошел! Вот вы, что бы вы сделали, если бы застали с этим чудовищем свою жену? Жену, которую вы любили превыше всего на свете!
– О да, так любили, что и убить впору! Видал я этакую безмерную любовь, – презрительно хмыкнул Абеляр.
Халь с пронзительным воем налетел на него. Боль в костяшках пальцев, ободранных о твердую кость, даже радовала, ибо давала выход злобе.
Узловатые кулаки Абеляра взметнулись в ответ. Гнев придал лучнику неожиданную силу.
– Как я смею? Да ты и в сотую долю не любил ее так, как я! – прорычал он.
Халь потянулся к ножу, но Абеляр опередил его, выбил оружие из рук.
– Фу-ты, ну-ты! Пусть ты и лорд-перелорд, но не воображай, будто умеешь драться лучше обычного солдата из гарнизона. Никакое твое самое могучее оружие не сравнится с парой вот этих загрубелых мозолистых рук.
Халь готов был согласиться: кулаки лучника с недюжинным проворством ударили его в висок, челюсть и солнечное сплетение. Рот мгновенно наполнился кровью, в голове помутилось.
Абеляр удовлетворенно фыркнул.
– И не думай, что я побоюсь бить тебя в полную силу из-за того только, что рука твоя еще не зажила. Я четыреста лет терпел лютую муку, чтобы защитить Троицу, а теперь видеть, как недоумок навроде тебя все поганит и пытается убить жрицу! Она ведь еще может умереть.
Следующий удар пришелся прямиком по левой руке Халя.
– Эй! Эй! Прекратите! Прекратите сейчас же! – завопил Кеовульф, оттаскивая лучника и швыряя его на землю. – Вы оба, а ну, хватит! Она пытается что-то сказать.