И совершенно спонтанно — будь у меня время подумать, убежден, ни единого слова не слетело бы с моих губ — я спросил, не могу ли пригласить ее на ленч и за едой кое о чем поговорить.

— Дело в том, что у меня проблема. Может, вы сумеете нажать на мою кнопку сброса и вернуть меня в исходное положение, чтобы вновь запустить мой мыслительный процесс.

Мы стояли в вестибюле. Педро, швейцар, сидел в углу, читал «Пост» (и ловил каждое слово, я в этом не сомневаюсь, для Педро спектакль с участием жильцов дома, где он работал, был самым захватывающим дневным зрелищем). Она одарила меня улыбкой, приятной и нервной.

— Полагаю, я у вас в долгу, но… вы знаете, я замужем?

— Да, — ответил я, не добавив, что ранее она протягивала мне для рукопожатия левую, а не правую руку, так что не заметить обручального кольца я просто не мог.

Она кивнула.

— Вы наверняка пару раз видели нас вместе, но он был в Европе, когда у меня случилась беда с кондиционером. Сейчас он тоже в Европе. Его зовут Эдуард. За последние два года в Европе он провел больше времени, чем здесь, но хотя мне это не нравится, я хочу, чтобы у нас сохранялась крепкая семья. — Она помолчала, а потом, словно вспомнив, добавила: — Он занимается экспортно-импортными операциями.

«Я раньше занимался страхованием, но в один из дней компания взорвалась», — мог бы я сказать. Практически подошел к тому, чтобы сказать. Но потом остановился на более благоразумном.

— Я не хочу пригласить вас на свидание, миссис Робсон. — Еще больше мне не хотелось переходить на имена, но разве я не заметил мелькнувшего в ее глазах разочарования? Клянусь Богом, заметил. Однако по крайней мере подтвердил свою репутацию. Она еще раз убедилась, что со мной ее чести ничто не грозит.

Она уперла руки в бока, посмотрела на меня с насмешливым раздражением. А может, насчет насмешливого я преувеличил?

— Так чего же вы хотите?

— Мне нужно с кем-то поговорить. Я попытался обратиться к нескольким психоаналитикам, но они… заняты.

— Все?

— Похоже на то.

— Если у вас проблемы с сексом или вам хочется мотаться по городу и убивать мужчин в тюрбанах, об этом я слышать не хочу.

— Дело совсем в другом. Я не заставлю вас краснеть, обещаю. — А ведь мог бы сказать: «Я обещаю не шокировать вас» или «Вы не подумаете, что я псих». — Ленч и совет — вот все, о чем я прошу. Что скажете?

Я удивился. Более того, меня потрясла собственная настойчивость. Если бы я планировал этот разговор заранее, ничего бы из моей задумки не вышло. А тут она заинтересовалась и, я уверен, уловила искренность в моем голосе. Она также могла прийти к логичному выводу, что, будь я охотником на женщин, не упустил бы своего шанса в тот августовский день, когда остался с ней наедине в ее квартире, поскольку неуловимый Эдуард пребывал то ли во Франции, то ли в Германии. И мне оставалось только гадать, какую степень отчаяния увидела она на моем лице.

Так или иначе, она согласилась пойти со мной в пятницу на ленч в «Гриль Дональда», расположенный на этой же улице. «Гриль Дональда» — наименее романтичный ресторан на всем Манхэттене: хорошая еда, флуоресцентные лампы, официанты, ясно дававшие понять, что нечего засиживаться за столиком. Она согласилась с видом женщины, отдающей давно просроченный долг, о котором практически забыла. Мужскому самолюбию такое, само собой, не льстит, но меня вполне устроило. А полдень вполне устроил ее. Мол, кабы я встретил ее в вестибюле, то до «Гриля» мы бы прогулялись пешком. Я ответил, что это наилучший вариант.

И ночь прошла на диво спокойно. Заснул, едва голова коснулась подушки, и мне не снилась Соня д'Амико, летящая вниз на фоне горящего здания, прижимающая руками юбку к бедрам, как стюардесса, которой хотелось упасть в воду.

Когда на следующий день мы шли по Восемьдесят шестой улице, я спросил Полу, где она была, когда услышала об этом.

— В Сан-Франциско, — ответила она. — Крепко спала в люксе отеля «Рэдлинг» рядом с Эдуардом, который, как обычно, храпел. Я возвращалась в Нью-Йорк двенадцатого сентября, а Эдуард собирался в этот день в Лос-Анджелес на какое-то совещание. Администрация отеля включила пожарную тревогу.

— Должно быть, вы чертовски перепугались.

— Естественно, но я первым делом подумала не о пожаре, а о землетрясении. А потом из динамиков громкой связи раздался голос, сообщивший нам, что в отеле пожара нет, зато в Нью-Йорке пожар очень большой.

— Господи…

— Услышать все это, лежа в постели в незнакомой комнате… осознать, что он раздается с потолка, будто голос Бога… — Она покачала головой. Губы сжала так плотно, что две полоски помады практически исчезли. — Это было очень страшно. Конечно, я понимаю, администрация «Рэдлинга» хотела как можно быстрее сообщить постояльцам отеля о случившемся, но не могу полностью простить их за выбранный способ. Не думаю, что когда-нибудь вновь остановлюсь в этом отеле.

— Ваш муж улетел в Лос-Анджелес на совещание?

— Его отменили. Как я понимаю, в тот день отменили многие совещания. Мы оставались в постели и смотрели телевизор, пока не взошло солнце, стараясь хоть немного прийти в себя. Вы понимаете, о чем я?

— Да.

— Размышляли, кто из наших знакомых мог там оказаться. Полагаю, об этом говорили не мы одни.

— Кого вспомнили?

— Брокера из «Шиерсон, Леман» и помощника менеджера из книжного магазина «Бордерс» в торговом центре. С одним ничего не случилось. Второй… ну, вы понимаете, где оказался второй. А что вы можете сказать про себя?

Юлить мне не пришлось. Мы еще не подошли к ресторану, а я выложил главное.

— Я мог быть там, — ответил я. — Должен был. Я там работал. В страховой компании, которая располагалась на сто десятом этаже.

Она остановилась, посмотрела на меня широко раскрывшимися глазами. Должно быть, люди, которым приходилось нас обходить, принимали нас за влюбленных.

— Скотт, нет!

— Скотт, да, — ответил я.

И наконец-то рассказал, как проснулся утром одиннадцатого сентября, ожидая, что день пройдет как обычно, начиная с чашки кофе, которую я выпивал в ванной, пока брился, и заканчивая чашкой какао, которую я выпивал, смотря полуночный выпуск новостей по Тринадцатому каналу. День как день, вот о чем я думал. И, скажу вам, все американцы полагали, что имеют право на такую мысль. А что произошло потом? Этот самолет! Врезающийся в небоскреб! Ха-ха, говнюк, подшутили-то над тобой, и полмира смеется!

Я рассказал ей, как выглянул в окно в семь утра и увидел, что на небе ни облачка, а само оно синее и уходящее так высоко, что сквозь него чуть ли не видны звезды. А потом рассказал про голос. Думаю, все слышат различные голоса в голове, так что мы к ним привыкли. Когда мне было шестнадцать, один из моих голосов предположил, что я смогу получить более острое наслаждение, спустив в трусики моей сестры. «У нее тысяча трусиков, и она точно не хватится одной пары, будь спок», — уверенно заявил голос (конечно же, я не признался в этом Поле Робсон). Это был голос крайней безответственности, который я обычно называл «мистер Забей-на-все».

— Мистер Забей-на-все? — переспросила Пола.

— Как Джеймс Браун,[51] король соула.

— Поверю вам на слово.

Мистер Забей-на-все говорил со мной все реже и реже после того, как я бросил пить, а в тот день вдруг проснулся от спячки, чтобы произнести аж дюжину слов, но эти слова изменили мою жизнь. Спасли мою жизнь.

Первые шесть я услышал, сидя на краю кровати: «Ты можешь сказаться больным, почему нет?» Следующие шесть, когда шел к душу, почесывая левую ягодицу: «А потом пройтись по Центральному парку!» Ничего сверхъестественного не произошло. Это был голос мистера Забей-на-все — не Бога. Вариация моего собственного голоса (как и все остальные голоса), убеждающего меня прогулять работу. «Ради Бога, проведи этот день в свое удовольствие!» Последний раз я, насколько помнил, слышал этот мой голос, когда участвовал в конкурсе караоке в баре на Амстердам-авеню: «Ты же споешь с Нейлом Даймондом,[52] идиот. Быстро поднимайся на сцену и покажи, на что способен!»