Он поведал Дзирту о своей наставнице-следопыте Диламон, столь искусной в стрельбе из лука, что он ни разу не видел, чтобы она промахнулась, ни разу за десять тысяч выстрелов.

— Она погибла в бою, защищая фермерскую усадьбу от нападения банды великанов. Но не плачь о госпоже Диламон, потому что никто из фермеров не погиб, и ни один из немногих великанов, которым удалось уползти прочь, больше никогда не показывал своего отвратительного лица в этой местности!

Голос Монтолио зазвучал заметно глуше, когда он перешел к рассказу о не столь давних событиях.

Он поведал о Следопытах, своем последнем военном отряде, и о том, как им пришлось сражаться с красным драконом, грабившим деревни. Дракон был убит, но были убиты и трое из Следопытов, и лицо Монтолио обгорело.

— Жрецам удалось выходить меня, — мрачно сказал Монтолио. — Ни одного шрама не осталось. — Он помолчал, и Дзирт в первый раз увидел, как лицо старого следопыта омрачилось печалью. — Однако они ничего не смогли сделать с моими глазами. Излечение таких ран было за пределами их возможностей.

— Ты пришел сюда умирать, — сказал Дзирт более укоризненно, чем он того хотел. Монтолио не стал отпираться.

— Я устоял перед дыханием драконов, перед копьями орков, перед гневом злых людей и алчностью тех, кто хотел бы надругаться над землей ради собственной выгоды, — сказал следопыт. — Но ничто не ранило меня больнее, чем жалость. Даже мои товарищи-следопыты, которые столько раз сражались бок о бок со мной, жалели меня. Даже ты.

— Я не… — Попытался вставить Дзирт.

— И ты тоже, — прервал его Монтолио. — Во время нашей потасовки ты решил, что превосходишь меня. Вот почему ты проиграл! Силой любого следопыта является мудрость, Дзирт. Следопыт понимает себя, своих врагов и друзей. Ты считал меня ущербным, иначе никогда не решился бы на такой нахальный маневр с прыжком через меня. Но я понял тебя и предугадал твое движение. — На лице старика сверкнула озорная улыбка. — Твоя голова все еще болит?

— Болит, — признался Дзирт, потирая шишку, — хотя мысли, кажется, прояснились.

— А что касается твоего первого вопроса, — сказал Монтолио, удовлетворенный тем, что все расставил по своим местам, — в моем слухе нет ничего исключительного, как и в моих остальных чувствах. Я просто уделяю больше внимания тому, что мне подсказывают мои ощущения, а не кто-то другой, и они отлично направляют меня, как ты теперь понимаешь. Честно говоря, я и сам не знал о своих возможностях, когда впервые пришел сюда, и ты прав в своем предположении, почему я оказался здесь. Лишившись глаз, я решил, что теперь я мертвец, и мне хотелось умереть здесь, в этой роще, которую я узнал и полюбил во время прежних странствий. Возможно, благодаря Миликки, Хозяйке Леса, а скорее всего, из-за Граула, неприятеля, оказавшегося так близко, я вскоре изменил свои намерения. Я был одинок и искалечен, но здесь моя жизнь обрела смысл, и с этим смыслом пришло обновление целей моего существования, а это, в свою очередь, помогло мне снова осознать границы своих возможностей. Теперь я старик, слепой и усталый. Если бы я умер пять лет назад, как и намеревался, моя жизнь была бы неполной. Я так и не узнал бы, чего могу добиться. Только в столь неблагоприятных условиях, которых и не мог себе представить Монтолио Де Бруши, мне удалось так хорошо познать самого себя и мою богиню.

Монтолио замолчал. При упоминании о богине он услышал с той стороны, где находился Дзирт, шорох и принял его за выражение неудовольствия. Желая удостовериться в своем подозрении, Монтолио запустил руку под кольчугу и тунику, и вытащил подвеску в виде головы единорога.

— Разве он не прекрасен? — настойчиво спросил он.

Дзирт замешкался с ответом. Единорог был превосходно изготовлен и на диво красив, но Дроу было нелегко воспринять то дополнительное значение, которым была наделена подвеска. В Мензоберранзане он был свидетелем безумия, сопровождавшего приказания богинь, и то, что он видел, ему вовсе не нравилось.

— А кто твой бог, Дроу? — спросил Монтолио. За те несколько недель, которые они провели вместе, им еще ни разу не довелось поговорить о религии.

— У меня нет бога, — твердо сказал Дзирт, — и мне он не нужен.

Теперь настала очередь Монтолио молчать. Дзирт встал и сделал несколько шагов.

— Мой народ поклоняется Ллос, — начал он. — Если она и не причина, то, безусловно, продолжение их злобы и коварства, как Груумш у орков и другие боги у других народов. Поклоняться богу — безумие. Вместо этого я предпочитаю следовать зову сердца.

Негромкий сдавленный смех Монтолио лишил заявление Дзирта всякой убедительности.

— У тебя есть бог, Дзирт До'Урден, — сказал он.

— Мой бог — это мое сердце, — объявил Дзирт, возвращаясь.

— То же самое я могу сказать и о себе.

— Ты назвал своего бога Миликки, — возразил Дзирт.

— А ты просто еще не нашел имени для своего бога, — ответил Монтолио. — Но это вовсе не значит, что у тебя нет бога. Твой бог — это твое сердце, и что же оно говорит тебе?

— Не знаю, — признался Дзирт, поразмыслив над этим волнующим вопросом.

— Тогда подумай! — вскричал Монтолио. — Что твои инстинкты подсказали тебе о банде гноллов или о фермерах из Мальдобара? Ллос — не твоя богиня, это уж точно. Тогда какой бог или богиня таится в сердце Дзирта До'Урдена?

Монтолио почти услышал, как Дзирт несколько раз пожал плечами.

— Так ты не знаешь? — спросил старый следопыт. — Зато знаю я.

— Ты слишком много на себя берешь, — ответил Дзирт, по-прежнему ни в чем не убежденный.

— Я много чего замечаю, — сказал Монтолио со смешком. — Ведь вы с Гвенвивар единодушны?

— Никогда в этом не сомневался, — ответил Дзирт.

— Гвенвивар служит Миликки.

— Откуда тебе знать? — возразил Дзирт, начиная немного волноваться.

Он не воспринимал всерьез утверждения Монтолио о себе, но не мог допустить такого навешивания ярлыков на пантеру. Почему-то ему казалось, что Гвенвивар выше богов и выше поклонения кому-либо из богов.

— Откуда мне знать? — переспросил Монтолио. — Разумеется, она сама сказала мне об этом! Гвенвивар — это воплощение пантеры, существа, принадлежащего к подданным Миликки.

— Гвенвивар не нуждается в твоих определениях, — сердито возразил Дзирт, проворно усаживаясь рядом со следопытом.

— Не спорю, — согласился Монтолио. — Но это ничего не меняет. Ты не понимаешь, Дзирт До'Урден. Ты вырос там, где образ богини извращен.

— А образ твоей богини, значит, истинный? — усмехнулся Дзирт.

— Боюсь, что все образы богов истинны, и все они сливаются воедино, ответил Монтолио.

Дзирту только и оставалось, что согласиться с предыдущим утверждением Монтолио: он действительно ничего не понимал.

— Ты считаешь, что боги существуют сами по себе, — попробовал объяснить Монтолио. — Ты воспринимаешь их как реальных существ, пытающихся управлять нашими действиями в собственных целях, и поэтому отрицаешь их из-за своего упрямого стремления к независимости. Бог внутри нас, говорю тебе, и неважно, называешь ты его своим или нет. Ты всю свою жизнь был последователем Миликки, Дзирт. Просто ты не знал, каким именем назвать то, что скрывается в твоем сердце.

Дзирт внезапно почувствовал интерес.

— Что ты ощутил, когда впервые выбрался из Подземья? — спросил Монтолио. Что сказало тебе твое сердце, когда ты взглянул на солнце, звезды, зелень леса?

Дзирт мысленно обратился к тому далекому дню, когда он и отряд его сородичей Дроу вышли из Подземья, чтобы напасть на эльфов. Воспоминания были мучительны, однако вместе с ними вернулось чувство успокоения, тот чудесный душевный подъем, который он испытал, ощутив дуновение ветра и вдохнув запах только что распустившихся цветов.

— А как тебе удалось договориться с Ревуном? — продолжал Монтолио. — Жить в одной пещере с этим медведем — настоящий подвиг! У тебя сердце следопыта, хочешь ты это признать или нет. А сердце следопыта — это сердце Миликки.