Открыв путь для теорий одной природы, церковь столкнулась с некоторыми опасными представлениями. Если Христос действительно един с Богом, значит, сам Бог был в утробе Девы, родился, пострадал и умер. Историк Эдуард Гиббон справедливо писал о последствиях Никеи так: «Кафолическая вера колебалась на краю обрыва, откуда невозможно было отступить, где трудно было устоять и где ей угрожала опасность падения»[67]. Один из ближайших учеников Афанасия взял на себя задачу сделать неизбежный вывод из его логики. Яростный враг арианства Аполлинарий Лаодикийский в Сирии стремился подчеркнуть важность божественной природы Христа, для чего в 360—370-х годах написал серию блестящих сочинений и посланий. В полемике с арианами, умалявшими значение божественности Христа, он зашел слишком далеко в противоположном направлении и почти устранил человеческую природу в своей экстремальной христологии Слова-плоти. Так он сделался предтечей всех последующих сторонников одной природы, то есть монофизитских богословов.

Аполлинарий решительно отвергал мысль о том, что Христос обладал человеческим умом. Подобно большинству мыслителей своей эпохи, он в согласии с Платоном считал, что человек обладает телом (soma), душой (psyche) и умом (nous). Psyche управляет животными функциями, а nous — это рациональный высший ум, который и делает нас людьми. Аполлинарий рассуждал так: если Христос единосущен (homoousios) Богу Отцу, он тем самым божественен. Но, разумеется, божество не может опуститься до того, чтобы принять на себя человеческую природу, а потому не может обладать человеческим умом, nous, «умом изменчивым и порабощенным нечистыми мыслями». Если бы Христос обладал человеческим умом, это бы значило, что у него раздвоение личности – то, что мы сегодня называем шизофренией, что в буквальном смысле означает «расщепление ума»[68].

Хотя Воплощение предполагает слияние человеческого и божественного, по мнению Аполлинария, божественное настолько преобладало во Христе, что буквально не оставляло места ничему человеческому в нем, кроме soma и psyche – плотского тела и животной души. У Христа, утверждал Аполлинарий, не было человеческого ума (nous) или (psyche logike) разумной души, поскольку их функции выполняло божественное Слово. «Слово Бога не сходило здесь на святого человека, как то было в случае пророков, но это Слово само стало плотью, оно не обладало человеческим умом… но существовало как божественный ум, не подверженный изменениям, и небесный». Христос взял на себя человеческую природу, но ни в каком смысле не стал неким отдельным человеком. Божественное настолько преобладало во Христе, утверждал Аполлинарий, что он стал «Богом, рожденным от жены», «Богом, носящим плоть». «Священное Писание не отделяет слово от плоти: он есть одна природа, одна энергия, одно лицо, одна hypostasis, одновременно истинный Бог и истинный человек»[69].

Аргументы Аплоллинария, несмотря на их логику, вызвали яростную критику. Если он прав и у Христа не было человеческого ума, что же означает спасение? Неужели Христос пришел для того, чтобы спасти и искупить лишь плоть? Как писал автор XIX века Филлип Шэфф, «рациональный дух человека нуждается в спасении не менее, чем тело». Иным же казалось, что Аполлинарий не признавал Иисуса подлинным человеком и тем самым проповедовал новую версию докетизма. Несколько синодов осудили его взгляды, которые были подвергнуты официальному осуждению на Константинопольском соборе 381 года – так называемом Втором Вселенском соборе (Никея считалась Первым). Папа Дамас, согласный с решениями собора, писал: «Если кто-то преуменьшает человеческое или божественное во Христе, он полон бесовских духов и свидетельствует о себе как о чаде ада»[70]. Церковь Рима предала анафеме «всех тех, кто считает, что Слово Бога вошло в человеческую плоть, но не в разумную душу. Ибо это Слово Бога не обитало в особом теле, лишенном разумной и мыслящей души, но приняло на себя и спасло нашу разумную и мыслящую душу, кроме греха»[71].

Однако отказ от трудов Аполлинария сам по себе не решал дилеммы о двух природах и не мог положить конец спорам. Если он неправ и идея об одной природе ложная, значит ли это, что верна теория двух природ? Означает ли это, что гностик Керинф в итоге оказался прав? «Случай Аполлинария» положил начало длительным спорам, которые переросли в открытое столкновение в Эфесе и Халкидоне и продолжались позже.

Споры вокруг Аполлинария также показали, что многие разногласия в церкви порождает нечеткость терминологии. К концу IV века богословы пришли к согласию о тонких, но критически важных значениях некоторых слов, которые прежде использовались в гораздо более расплывчатых смыслах. К наиболее замечательным мыслителям этого периода следует отнести так называемых каппадокийских отцов: Василия Кесарийского, Григория Назианзина и Григория Нисского. Их труды дали церкви совершенно новую христианскую философскую систему, снабженную терминологией, которая позволяла добиваться гораздо большей ясности аргументации. Это позволяло в христологии говорить об уровнях или степени единства, избегая простого отождествления Христос = Бог. Созданный ими словарь определил форму споров V века[72].

К наиболее важным из этих терминов относятся следующие: ousia, physis, hypostasis и prosopon. (См. Таблицу 2.)

Таблица 2

КЛЮЧЕВЫЕ ТЕРМИНЫ ХРИСТОЛОГИЧЕСКИХ СПОРОВ

Physis – это природа в смысле «подлинной природы» кого-либо. Hypostasis – сложное слово, которое можно перевести как «отдельное, самостоятельное существование». Это слово говорит о «лежащем под чем-то» в архитектурном смысле – подобно основанию дома. Prosopon указывает на личность. Первоначально данное слово обозначало маску театрального актера, латинским эквивалентом которого было persona. С точки зрения современной психологии оно соответствует понятию «личность», которую мы, подобно маске, являем окружающему миру; но в богословии у него нет такого смыслового оттенка обмана или иллюзии[73].

Эти точные термины многое значат. Каппадокийцы видели в Троице три отдельных существа – Отца, Сына и Духа, – где у каждого из них есть своя идентичность, hypostasis, но они обладают общей сущностью, ousia. Бог Сын обладает той же сущностью, ousia, что и Отец, в согласии с формулировками Никеи, но это не возвращает нас к спорам вокруг савеллианства. Как человек я разделяю общую ousia с другими людьми, потому что все мы существа одного сорта, но это не значит, что мы все идентичны. У меня есть моя собственная идентичность, которая отличает меня от Джона Смита или Мэри Джонс. Таким образом, Христос homoousios с Богом, но не идентичен Богу[74].

Но это подвело христиан к еще одному важнейшему вопросу. Если Христос обладает и человеческой, и божественной природой (physis), в каких отношениях находятся первая и вторая? На каком этапе они соединились? Было ли это в момент зачатия Христа, его рождения или когда-то еще? И что стало в таком союзе с природой человека? Пережила ли человеческая природа воплощение? Сохранилась ли она после воскресения? Сложно было ответить даже и на вопрос попроще: в какой мере был человеком Христос, когда он ходил по Галилее?