Нас отвели на правый край площадки и поставили в окружении группы вооруженных всадников. Так мы стояли в молчании, пока я не почувствовал прикосновения руки Мари. Он пристально наблюдал за часовым на крыше одного из наиболее отдаленных домов. В этот момент часовой, стоявший спиной к набережной, призывно взмахнул рукой.

— Он видит его, — прошептал Мари.

Я апатично кивнул головой. Но оглушительный рев, пробежавший по толпе, вывел меня из самозабвения и заставил вздрогнуть. Что это? Один из солдат на верхней галерее направил острие своей пики на кого-то, находившегося внутри дома. Но больше мы ничего не видели и не понимали. Однако, находившиеся против этого окна, видели достаточно, чтобы восторжествовать над предосторожностью Видама. Даже он не предвидел той безумной ярости, что может охватить людей, уже попробовавших крови. Я заметил движение, начавшееся, опять-таки, в отдаленных рядах; потом сотни рук поднялись к небу, сопровождаемые криками негодования. Солдаты щедро раздавали удары, хотя и медленно уступали натиску толпы. Но усилия их были бесполезны: с торжествующими воплями беспорядочный поток людей прорвался меж ними, оставил их за собой и хлынул к лестницам.

Безер в этой сумятице оказался недалеко от нас.

— Проклятие! — закричал он. — Они выхватят его из моих рук, чертовы собаки!

Развернув лошадь и вонзив в ее бока шпоры, он в одно мгновение очутился у ближайшего к нам конца галереи, бросил поводья, в несколько прыжков, соскочив с лошади, взбежал по лестнице и устремился на галерею. Шестеро его спутников последовали за ним, бросив поводья одному из их числа, и вскоре раздался стук их тяжелых сапог по деревянному настилу.

У меня захватило дыхание: я понял, что настал критический момент. Это походило на скачки за приз между двумя партиями, или, скорее, между их предводителями: Видамом и вожаками толпы. Последним предстояло пробежать меньшее расстояние, но все они столпились на узенькой лестнице, причем под общим напором некоторые упали, так что произошла задержка в продвижении. Поэтому Видам опередил их и бежал уже по галерее прежде, чем они успели добраться до нее.

Среди всего этого шума и смятения я молил небо, чтобы толпа опередила его, чтобы произошла свалка между людьми Видама и толпою, — тогда Паван еще, пожалуй, мог скрыться в общей неразберихе. Переполох пробудил во мне надежду; выделявшиеся среди рева толпы, выкрики «Волк, волк!» — заставили меня потерять голову, и, выхватив шпагу, я закричал, словно безумный:

— Кайлю! Кайлю!

Остававшиеся на площади с напряженным вниманием на передовые фигуры, неуклонно сближавшиеся на галерее: они встретились как раз у дверей. Я разглядел, что предводителем толпы был худощавый человек, по виду монах, хотя, вопреки сану, он был вооружен, полы его длинного одеяния были подобраны и голова обнажена. Когда же я всмотрелся в него пристальнее; когда увидел, что его, и без того бледное, коварное лицо вовсе помертвело и ужас отразился в глазах в то время, как он увидел, кто перед ним; когда эта презренная фигура дрогнула и готова была повернуть назад, но было уже поздно, — тогда только я узнал коадъютора.

Я замер на месте с открытым ртом. Бывают секунды, которые стоят часов: в их течение решается жизнь или смерть человека. Одна из таких секунд наступила, когда встретились лицом к лицу эти два человека, хотя всякая пауза в их отношениях при таких условиях вряд ли казалась возможной. Перед монахом — и, вероятно, он сознавал это, — был дьявол, позади него — бушующее море. Он замер, и даже бесновавшаяся за ним толпа на мгновение умолкла. Но, вслед за тем, они оба, подобно огрызающимся собакам, кинули друг на друга косые взгляды и одновременно бросились к дверям. Тут то и произошло нечто неожиданное.

Я видел, как поднялись руки Видама, и тяжелая рукоятка его шпаги со страшной силой обрушилась на бритый череп монаха. Тот повалился как сноп, не вымолвив ни одного слова, не издав ни единого звука, и среди рева толпы, способного потрясти самое мужественное сердце, Безер исчез внутри дома.

Тогда я понял, что значит сила, дисциплина и навык: следовавшие за Видамом солдаты, несмотря на свою малочисленность, не задумываясь, бросились на передних в толпе, спотыкавшихся о труп своего вожака, и погнали их с галереи. Толпа на площади не имела огнестрельного оружия и не могла оказать им помощи также по причине узости галереи, которая через две минуты уже была очищена и осталась во владении людей Видама. Какой-то, громадного роста, солдат поднял труп монаха и перебросил его, точно мешок зерна, через перила. Он упал с глухим стуком на землю. Я услышал потрясающий крик, выделившийся в вое толпы, затем толпа обступила тело, и я больше ничего не видел.

Если б только эти негодяи были сколько-нибудь сообразительны, они тотчас же бросились к правой лестнице, где стояли мы, с двумя или тремя верховыми из отряда Безера. Легко расправившись с нами, тем более, что мы еще были обременены лошадьми в поводу, они потом могли бы напасть с обоих концов галереи на кучку занимавших ее людей. Но у толпы не было больше предводителей и никакого плана действий. Они только успели стащить с лошадей двух или трех солдат Безера и жестоко выместили на них свою злобу. Большая же часть швейцарцев избегла подобной участи, благодаря тому, что все внимание толпы было сосредоточено на доме и событиях на галерее; все они, легко отделавшись от нападавших, присоединились к нам, так что у основания лестницы скоро собралась кучка людей, достаточно сурово и решительно настроенных. После минутного колебания, мы встали с ними в ряд, а затем, не встречая препятствий, вскочили на трех свободных лошадей.

Все это произошло скорее, чем я могу передать словами. Только мы успели вложить ноги в стремена, как временное затишье и последовавший за ним рев негодования возвестили о появлении Видама. Трудно передать и то, до чего была проникнута фанатизмом, жестокостью и мстительностью кровожадная парижская толпа того времени. Этот человек сейчас убил не только их предводителя, но и служителя алтаря. Он совершил святотатство! Что же они сделают? Несколько наклонившись вперед, я видел всю галерею, и происходившая на ней сцена заставила меня позабыть о собственной опасности.