Волчья сила вытекла вместе с кровью…

Когда он торопливыми пальцами зажёг вторую спичку и поднял над головой, Молчуна уже не было над Милей, хотя его урчащий голос ещё звучал под потолком «шайбы».

А сама Миля медленно приподнималась, отталкиваясь слабыми руками от дощатого поддона, и потом, обернувшись на свет, прикрыла глаза ладонью. Из-за ярко горящей спички, она не могла видеть, кто стоит за спиной, да и вряд ли узнала Ражного в таком неверном свете, однако судорожно потянулась к нему, промолвила радостно:

— Это ты! Я знала, ты придёшь!.. Мне так зябко. О, как мне холодно!

Он отпрянул, чтобы не достала рукой, поскольку знал, что её притягивает, потушил спичку и, выйдя на улицу, плотно притворил дверь.

— Что?.. Что?! — Макс потянулся к нему руками. — Не хочешь? Не хочешь оживить её?..

Ражный хотел оттолкнуть его, но непроизвольно получился удар — младший кубарем укатился в темноту и где-то там затих. Из-за «шайбы» вышел волк, уставился на вожака, приложив уши.

— Зачем ты это сделал? Кто тебя просил зализывать ей душевные раны? Кто? Зачем ты вмешиваешься в человеческую жизнь?

Молчун заворчал угрожающе, присел на передние лапы, словно хотел прыгнуть на Ражного. Тот со всей силы ударил его пинком — волк отскочил, болезненно поджал живот.

— Я не задавил тебя щенком, — прорычал Ражный. — Задавлю сейчас…

В этот момент Макс очнулся, выполз из травы с разбитым лицом, сказал, всхлипывая:

— Убей меня, дядя Слава, — её оживи…

— Послушай меня, пацан… — Ражный опустился на землю, заговорил тихо и сдержанно. — Я могу её отогреть, могу. Но нельзя мне этого делать. Я воин, понимаешь? И если вложу огонь своей души в её душу, ничего хорошего не получится. Она станет… яростной, одержимой, станет другим человеком! Она — женщина, и ей нельзя жить с Ярым сердцем. Ты её разлюбишь! Ты возненавидишь её!

— Нет, никогда!.. Я клянусь!

— Это всего юношеские порывы.

— Ну что мне сделать, чтоб ты поверил?! Волк выполз из темноты и лёг рядом с Максом. Смотрели в четыре горящих глаза…

— Хорошо, — наконец согласился Ражный. — Я согрею её сердце… Но если ты когда-нибудь пожалеешь об этом… Убью вас обоих!

Он вошёл в «шайбу», запер дверь изнутри и зажёг спичку. Девушка лежала в прежнем положении, запрокинув голову, тело её подёргивалось в такт биению холодной крови. Ражный поднял Милю на руки, как ребёнка, сложил в комочек и стал дышать на неё, сначала медленно, с глубокими вдохами, каждый раз вытягивая тепло из своего позвоночника, затем быстрее и жарче, так что сохнущие волосы начали взлетать от потока воздуха и искриться. Это продолжалось несколько минут, и когда бесчувственное, безвольное тело начало слегка светиться и терять свою мёртвую тяжесть, он сделал ещё один вдох, из сердца, зажал Миле нос и, приложившись ко рту, бережно, словно драгоценную жидкость, влил воздух. Грудь её поднялась, взбугрилась, и когда Ражный отнял губы, она задышала сама.

Тогда он положил её на поддоны и отполз к стене, хватая ртом воздух, как загнанный конь. Ледяной пот стекал по лицу и спине, рубаха прилипла, точнее, примёрзла, и чтобы согреться, он зажёг спичку, удерживая её в ладонях.

Миля ещё не шевелилась, но дышала глубже и ровнее, как во сне, а контуры тела её охватывались золотистой, летучей пеленой.

— Подойди ко мне… — через некоторое время прошелестел слабый голос. — Кажется, ты горячий и светишься.

— Это горит спичка, — проговорил он сухо.

— Нет, я чувствую! В твоей руке холодный огонь… Тепло льётся от тебя, а я зябну…

— Тебе нужно двигаться — и согреешься. Пошевели руками.

Она медленно подняла дрожащие руки и тут же уронила их, потом нащупала пододеяльник, инстинктивно, как всякий мёрзнущий, натянула на себя, завернулась, знобко съёжилась. Спичка погасла…

— Все равно холодно… Почему я здесь? — спросила в темноте. — И что со мной было?

Всем воскресающим нельзя было говорить о смерти, дабы вновь не высвободить душу из остывшей плоти, и потому Ражный проговорил успокоительно:

— Случился обморок, по дороге…

— Вот как?.. Странно. Зачем же меня… завернули в простынь? И положили сюда? Здесь так холодно… Это что, холодильник?

— Нет, просто комната, неотапливаемая комната, — он все ещё не мог приблизиться к ней, поскольку сам был холоднее, а солнечная энергия костей источалась медленно и была не более, чем огонёк спички.

Вообще-то следовало бы немедленно вынести Милю отсюда, чтобы не заподозрила свою смерть.

— Здесь не живут… Здесь совсем не пахнет жилым! Напротив, чую дух мертвечины…

— Побудь ещё немного, — хотел утешить Ражный. — Придёт доктор, и мы пойдём, где тепло, где топится печь. Только лежи и не вставай. И все время двигай руками и ногами.

— Не обманывай меня, — перебила она уверенно. — Я вижу… Зачем тут крючья? И какие-то мешки…

Это кладовая!

Мрак в «шайбе» был полнейший, хоть фотоплёнку заряжай, и она не успела бы все увидеть, пока горела спичка.

Кажется, у неё открылось особое зрение…

— Меня положили в склад… потому что мёртвая? А иначе… почему не в постель?.. — она зашелестела тканью — оказалось, встала на ноги. — Вспомнила!.. Я умерла. Это случилось перед закатом солнца… Максы несли на носилках, я смотрела в небо… Потом перед глазами кто-то зажёг свет, очень яркий свет… И я ослепла.

— Ты просто лишилась памяти, потеряла сознание, — он прижался спиной к стене и осторожно двинулся к выходу. — Сюда положили, чтобы скорее пришла в себя… Не вставай, у тебя ещё не окрепли ноги…

— А что здесь делал волк?

— Какой волк, о чем ты?

— Надо мной стоял молодой волк и… вылизывал вот здесь, — она указала на солнечное сплетение. — А потом завыл…

Ражный оттянул запор и приоткрыл дверь: почудилось, с улицы влетел знойный, летний вихрь…

— Тебе приснилось…

— Нет, помню… Это не сон.

За спиной Ражного вспыхнул свет, и на пороге «шайбы» очутился младший Трапезников с фонариком. Полосатый луч, будто шлагбаум, опустился сверху вниз и упёрся в Милю, стоящую в пододеяльнике, как привидение. Она заслонилась рукой, и на несколько секунд повисла тишина.

— Живая! — страшные шёпотом проговорил.

Макс и заорал. — Она живая! Живая! Я знал, ты поднимешь!.. Ты сможешь!..

А сам попятился назад и через мгновение выскочил на улицу. Миля стояла, шатаясь, искала руками опору. Надо было бы подать ей руку, однако Ражный знал, что делать это сейчас опасно: мертвящий холод жжёт сильнее огня, и только от прикосновения к ней можно выжечь всю энергию, с такими трудами добытую.

Влюблённый, но дикий по природе младший Трапезников интуитивно почувствовал это и бежал от страха.

Миля неуверенно шагнула вперёд, попыталась дотянуться до крюков, на которые вешали туши битых зверей, но промахнулась, потеряла едва появившееся равновесие и плашмя упала на бетон. Боли она не ощутила — не ойкнула, не застонала, поскольку тело ещё оставалось бесчувственным, лишь протянула руку к Ражному.

— Помоги мне встать…

Макс орал на улице, как ошпаренный, бессвязно, на одной ноте; ему в унисон орали гончаки в вольере и Люта на цепи.

Ражный тяжело вздохнул и все-таки подхватил Милю на руки, хотел уложить на поддон, однако ощутил слабое сопротивление ледяного тела.

— Согрей меня… Вынеси на улицу. Хочу к огню… Я мёрзну!

— Погоди немного, — сквозь стиснутые, сведённые ледяной судорогой зубы процедил он. — Ещё рано под звезды, душа вылетит. Ты снова умрёшь…

Она поняла, сразу же смирилась, намертво обхватила шею, хотя говорила слабо и казалась немощной.

— Тогда подержи на руках… От тебя идёт тепло. Состояние Правила было близко; ещё бы неделю тренировок на станке, и Ражный смог бы взлетать над землёй без помощи верёвок и противовесов. И сейчас, накануне решающего, второго поединка, да ещё не в своей вотчине, где проходил первый, а на чужбине, вот так, бездарно отдавать почти достигнутую подъёмную силу, высокую, космическую энергию было преступно и бессмысленно.