— Я дам тебе топор, — пообещал он. — И нож. Видимо, она решила, что разговорила Ражного, добилась его расположения.
— А скажешь? Откроешь тайну?.. Не давай ни топора, ни ножа — скажи! В чем смысл девственности? Почему природа так устроила?.. Зачем тебе непорочная дева?
— Чтобы продолжить род.
Миля попила воды и встала, осматриваясь: почти совсем рассвело и проявилось строгое убранство дома.
— Ну вот… Я снова начинаю думать, что ты сектант. Так серьёзно относишься… к продолжению рода. Несовременно… И не хочешь открыть тайны.
— Её нет. Никакой тайны нет! Все просто, и об этом знают… По крайней мере, ещё недавно знали. Лет сто назад… Если не знали, то поступали интуитивно, по зову голоса родовой памяти. — Ражный убрал тарелку в шкаф, смел крошки со стола. — Или… по образу и подобию Божьему.
— Не понимаю… Пока ничего не понимаю!
— Почему Господь избрал девственницу Марию, чтобы родить своего Сына, Христа? Почему все пророки рождались от непорочных дев? А стали бы они пророками, будучи рождёнными порчеными женщинами?
— Не знаю… Это сложно. Я не разбираюсь в религии, хотя в школе нам давали, — она все больше смущалась. — Но никто так не ставил вопросов…
— Ты слышала, в некоторых племенах существовал обычай: вождь обладал правом первой ночи?
— Да! Конечно, слышала!
— Зачем это ему было нужно?
— Дикие обычаи, наверное… Пенки снимал.
— Работал! Заботился о здоровье своего племени.
— Это шутка, да? — неуверенно спросила она.
— Добро, скажу проще, — согласился он. — Первый мужчина закладывает… души всех будущих детей, которых потом родит женщина, независимо от кого. Генетический код, тончайшую материю разума и сердец для всего потомства… И ещё… Он делает её матерью. Даёт то, чего нет ещё у девственницы — ген материнства. Я хочу, чтобы души моих детей стали продолжением моей души. Хочу, чтобы моя жена получила дар материнства от меня. И тогда мой род продлится. В противном случае он прервётся, а на свет появятся ублюдки, родные только по крови.
— И это — все? — растерянно спросила Миля.
— А разве этого мало?
— Нет… Я была не готова к такому… Думала, все на самом деле проще…
— Теперь ты скажи, — перебил Ражный. — Как попала в мой дом?
— Сюда?.. Но дверь и правда была открыта.
— Хоори дал тебе ключ?
— Не давал… Почему ты мне не веришь?
— Может, тебе дал его Поджаров?
— Да нет же, нет!..
Дом вдруг содрогнулся, зазвенела посуда в шкафу, и в потоках зоревого света из окон закружилась пыль.
— Что это? — испугалась Миля, инстинктивно качнувшись к Ражному. — Землетрясение?..
— Похоже, — пробормотал он, прислушиваясь: откуда-то из недр дома донёсся сдавленный, короткий вскрик…
— Какой странный у тебя дом… В нем радостно и страшно!
— Погоди! — Ражный отстранил её, выскочил в коридор и, на ощупь отыскав дверь на поветь, потянул на себя…
Она оказалась открытой. И звук, долетавший из огромного пустого пространства повети, был знакомым и характерным: так обычно гудели натянутые в струну верёвки правила.
Ражный даже не заглянул туда, вернулся в дом, молча достал топор, нашёл на полке охотничий нож.
— Вот, возьми, — сказал он, вкладывая все это в руки Мили. — Возьми и уходи!
— Прямо сейчас?.. Сразу?
— Сейчас и сразу, — почти насильно повёл к двери. — Я ответил тебе, удовлетворил любопытство. Иди!
— Это не любопытство!..
— Все равно иди!
— А можно…
— Нельзя! Иди! — Ражный выставил её на крыльцо и закрылся на ключ.
Потом зажёг свечу, прикрывая пламя ладонью, толкнул ногой дверь на поветь и замер на пороге…
Он ни разу не ощущал, как сотрясается старый родительский дом, когда падают вниз противовесы, ибо в этот миг вздымался, взлетал над землёй и не чувствовал её притяжения…
— Почему ты позволил этому финансисту уехать? — спросил боярый муж, глядя испытующе, словно ждал обмана или подвоха.
— Был уверен, что вернётся. И он вернулся…
— Чем же он заслужил твою снисходительность?
— Я понимаю, он был врагом… Но он искренне заблуждался, и я хотел лишить его разума… — Ражный помолчал. — Он наказал сам себя… Забрался в дом и попытался подняться на правиле. Что вышло, надеюсь, представляешь…
— А где сам был в это время?! Он не хотел говорить о Миле и потому ответил неопределённо:
— У меня были гости. Не забывай, я живу в мире…
— Ты вотчинный аракс! — прикрикнул боярин. — И все, что происходит на твоей земле, подвластно тебе! А не чьей-нибудь воле! Где плёнка, снятая его человеком?
— Уничтожил…
— Ты уверен, что она в единственном экземпляре?
— Ему было опасно делать копию. Поджаров всегда вёл двойную игру и был очень аккуратен, иначе бы ему давно открутили голову.
— Это лишь предположение… — проворчал боярин, встал с корня и возвысился над Ражным.
— Ваш род всегда кичился умением чувствовать соперника на ристалище, приближение оглашённых и врагов. Вы же способны летать над землёй, как нетопыри!.. Что же ты проглядел Кудеяра?
— Привык к нему. Впрочем, на это и был расчёт… Он добровольно пошёл в рабство, и я привык, как к рабу. И перестал чувствовать. Мы же стараемся не замечать внешние качества падших. Они вызывают омерзение, отвращение…
— Ослаб посылал опричников в твою вотчину, — боярин ещё раз обошёл Поклонный дуб, глянул в крону. — Не знаю, что уж они выведали, но старец сказал мне определённо: ты преступил устав Воинства. Тебе грозит суд, а перед Ослабом стоять в роще — это не передо мной… Надо подумать, как ты станешь защищаться. И что может предъявить тебе старец, в чем обвинить…
Лишь сейчас Ражный понял причину столь неожиданного визита боярого мужа: пришёл не для того, чтобы порадоваться за его поражение на ристалище и таким образом ещё на год продлить спокойствие за своё положение…
— Прости, боярин, — повинился он за свои мысли и положил ему руку на плечо. — Прости, брат.
— Почему ты до сих пор не женился? — внезапно спросил тот и сел на прежнее место. — Конечно, женитьба, продление рода — дело Ослаба, но я имею право спрашивать. Твой отец поручил… Ну?.. Все араксы с Пира бегут к суженым, с ристалища — и в брачную постель, даже с набитой рожей, а ты что?.. У тебя же есть невеста?
После Манорамы Гайдамак уже не мог разорвать обручение и лишить его невесты, а её — женской судьбы. Но узнав о потешном поединке с боярином, вето наложил, велел на глаза не являться, пока он жив. И чтобы преодолеть его, теперь следовало просить руки суженой на коленях…
— Я ещё подожду, — уклонился от ответа Ражный. — Чтобы не являться к суженой с набитой рожей…
— С кем тебя обручили? Воропай мог и не знать Оксану…
— С правнучкой Гайдамака…. Пересвет понял это по-своему.
— Побочных детей наделал?
У него действительно одно время был побочный сын Серёжа. Его родила Нина — русская учительница из Горного Бадахшана, и так уверяла Ражного, что он отец — не поверить было невозможно. Даже при том, что у Нины оказалось ещё три возлюбленных — рядовой Щукин и два офицера из комендантской роты. Потом рядовой демобилизовался и увёз её домой, в посёлок Сузун Новосибирской области, откуда и пришло письмо с известием, что Серёжа не его сын, а рядового Щукина. Но Ражному почему-то ещё долго грезился тонколицый худосочный мальчик, протягивающий к нему руки из детской колыбели. Хотя у Нины в каменном сарайчике без окон не было никакой колыбели, а маленький Серёжа спал в пластмассовой ванне.
— Так сколько наплодил на стороне? — по-свойски спросил боярин. — Положа руку на сердце…
— Думаю, нет пока ни одного, — с грустью сказал Ражный.
— А почему — пока?
— Ну, мало ли, — уклонился он. — Дело житейское. Пока нет, а вдруг да появится. Я в миру живу…
— Так и Ослабу ответишь?.. Что, если Гайдамак ему нажаловался, что ты правнучку лишаешь женской судьбы? А опричники подтвердили твоё распутство в миру?
— Да не было никакого распутства, — нехотя проговорил он, все ещё не желая упоминать имя мирской девственницы…
