Это сходство было настолько неожиданным и явным, что в первый миг он ощутил оцепенение — забыл, зачем пришёл сюда. Потом резко развернулся, как на ристалище, и побежал вдоль лыжни, стараясь держаться подальше на тот случай, если эта женщина со взором волчицы пойдёт назад. В какой-то момент он ощутил охотничий азарт, словно и в самом деле преследовал зверя, а километра через три, когда путаный и расплывающийся розово-синий шлейф стал более отчётливым, появилась надежда, что сможет догнать её ещё по пути и без волчьей прыти. Однако, сколько бы ни прибавлял скорости, срезая углы, видел впереди лишь свежую лыжню, которая точно вывела к тёмным ельникам на берегу, где стояло его прибежище.

Ражный обрезал ельники по кругу — выходного следа не было. Ни на земле, ни в воздухе.

— Теперь ты никуда не денешься, — вслух проговорил он и встряхнулся, передавая вращательные движения от головы к ногам, как это делают волки или собаки, стряхивая бесполезные сейчас остатки ража.

Теперь он уже не видел «инверсионного» следа, а лишь лыжню, заканчивающуюся возле крыльца веером. Так разворачиваются малые дети, но никак не опытные лыжники.

И было непонятно, вошла ли волчица в дом или чего-то напугалась, поэтому тихо развернулась и ушла назад…

Ражный затаился за кучей срубленных сучьев и минут двадцать стоял неподвижно: из трубы курился дымок — топилась заряженная с раннего утра печь, в окнах, высвеченных солнцем, не было и тени какого-либо движения — создавалось впечатление, что в его «вотчине» никого нет. Заземлённый, утративший волчью прыть, он вместе с болью в мышцах ощутил, как начинает ломить от холода босые ноги и озноб охватывает разгорячённую спину. После состояния ража, как и после Правила, земное притяжение резко обострялось, и то, что в обычной жизни кажется естественным — вес собственного тела, рук и ног, наливалось тяжестью и кровью, как у космонавтов после долгого пребывания в невесомости. С той лишь разницей, что раж выделял из человека энергию крови, а Правило — солнечную, накопленную в костном мозге…

Стоять тут и ждать больше не имело смысла, поэтому он не скрываясь подошёл к дому и с затаённой надеждой отворил дверь.

Чуда не случилось…

Карпенко наконец-то разогнулся, перевёл дух и захохотал уже громко, изредка переходя на утробный сдавленный стон. И этот полузадушенный экстазом смех заставил оторвать взгляд от оголённых, намертво стиснутых челюстей. Савватеев спрыгнул в яму, поднял брошенную лопату и завернул набок голову зверя — нет, не пришита, держится на позвоночном столбе, сухожилиях и высохших остатках тканей. И только сейчас разглядел, что останки, хоть очень похожи, но всетаки не человеческие и, судя по укороченным конечностям, принадлежат какому-то хищному животному.

— Это зверь, — сказал он и поднял голову, встретившись взглядом с экспертом: — Посмотрите, где-то должны быть когти.

Старый и опытный судмедэксперт сел там, где стоял:

— Не было когтей!.. Мне кажется, это оборотень. А если так, то надо уходить на отдых. И в самом деле, наверное, шейный остеохондроз…

— Пожалуй, да, — Савватеев выбрался из ямы. — Пора… Но сейчас придётся отработать.

Карпенко стоял, обнимая дерево, и все ещё давился от навязчивого смеха, готового и впрямь перерасти в истерику.

— Повеселился? — Савватеев наотмашь ударил его по лицу. — Теперь говори, что это за зверь?

— Ты что, обалдел? — егерь запоздало дёрнулся в сторону.

— Это пока, чтобы привести в чувство. И кто же в яме?

— Медведь!.. А вы думали, оборотень?

— Насколько я знаю, медвежатина — деликатес. Что это вы мясо закапываете?

— Больной оказался!.. Баруздин в прошлом году иностранцев привозил, отстреляли, а медведь трихинеллезный. А я думаю, где он закопал?..

— Кто такой Баруздин?

— Районный охотовед…

— Почему медведь без шкуры?

— Шкуру сняли, трофей. Её же не едят — на стену вешают, не заразишься…

— А где когти?

— На шкуре… С когтями снимают.

— Ладно, согласен. А что это ты ночью копал возле трансформаторной будки?

— Да крысы, зараза… Там дыра в земле, крысы лезут и рога грызут. Нетоварный вид…

— Пока отвечаешь правильно, — заметил "Савватеев. — А зачем сверху медвежьей могилы камни положили? Надгробие, что ли? Обычай?

— Какой обычай? Чтоб лисы не разрыли, росомахи… Нажрутся, и пойдёт круговорот… Ты оковыто снимай! И надо бы принести извинения.

— Принесу. А скажи-ка мне, что за ходячий труп по лесам шастает? Чёрный такой, засушенный, как мумия?

— Да что вам везде трупы мерещатся?

— Не встречал, что ли? Ходит и плачет. Охотник за людоедами?

Карпенко отвечал быстро, не задумываясь и смелел на глазах:

— Не встречал, не знаю. Браслеты сними?

— А ты ведь очень внимательный и догадливый человек, Карпенко. Старший егерь, это значит, следопыт. Наушник у меня сразу заметил, хотя его практически не видать. Не поверю, чтоб ты охотился на зверей, а людей в лесу не замечал.

— А я на людей не охочусь! — отпарировал егерь. — Это вы приехали и устроили сафари на пенсионеров.

— Кстати, о пенсионерах, — вспомнил Савватеев. — Как этого дедка зовут, что двух моих подчинённых вырубил?

— Откуда я знаю? Они приходят, уходят… Всех не упомнишь. Но как вырубил, а? Красиво!.. Сам потом рассказывал, мы животы надорвали. Ну и кадры у тебя!

— Он что, спортсмен?

— Да что ты!.. То ли столяр, то ли бондарь. В общем, пенсионер колхозный.

— И не знаешь его фамилии? А как путёвку выписывал?

— Никак. Хозяин угодий дал пенсионерам льготы… Ты что, так и будешь меня держать?

— Буду.

— Ты же раскопал могилу?

— Но там оказался медведь. А мне нужен труп гражданина Каймака. В любом состоянии.

— Ищи, если нужен, — егерь притулился к сосне. — Тут я тебе не помощник, мертвецов с детства боюсь.

— Тогда долго придётся сидеть, — Савватеев подошёл к бойцам, все ещё пялящихся на то, что осталось от медведя: — Доставайте его оттуда и копайте ещё.

Медик встрепенулся:

— Вы полагаете… нас отвлекают?

— Полагаю.

Бойцы посовещались, спустились в яму, с помощью лопат подсунули под сгнившую тушу брезент и выволокли её наружу. Воспрявший духом эксперт засуетился:

— Снимите на штык, а потом осторожнее! Я вспомнил!.. Такое бывало, кажется, в шестьдесят третьем?.. Поверх трупа собаку закапывали!..

Минут пять, пока бойцы рыли землю, Савватеев украдкой наблюдал за Карпенко — тот оставался безразличным ко всему: похоже, после приступа веселья переживал эмоциональную опустошённость.

Или точно знал, что под зверем в могиле ничего больше не было.

— Ниже грунт не тронут, — вскоре разочарованно доложил эксперт. — Суглинок монолитный, чистый, без гумуса и современных растительных остатков… Копать нет смысла.

— Есть смысл вернуться на базу и отдохнуть, — пожалел его Савватеев, — пока я работаю с грибниками.

…До базы ещё было метров триста по старому, петляющему просёлку, когда впереди показался бегущий навстречу офицер-диверсант. Заметив начальника, он остановился, взял автомат на ремень и сдёрнул берет — от стриженой головы валил пар.

— Это что за кросс? — спросил Савватеев.

— Прочёсываем лес, товарищ полковник. Задержанные сбежали!

Карпенко, идущий сзади под конвоем, услышал и засмеялся. Веселить его и дальше настроения не было.

— Прочёсывай, — равнодушно обронил Савватеев и прошёл мимо.

Ворота базы оказались открытыми настежь, а по территории одиноко бродил Тарантул, что-то выискивая в траве. Савватеев велел приковать егеря к воротному столбу, отвести и запереть старух в кочегарке, а сам, тяжелея с каждым шагом и ощущая, как кровь приливает к лицу, направился к оперативнику.

— Вы только посмотрите, товарищ полковник! — с виноватым изумлением закричал Тарантул, обирая с себя репей. — Они голыми руками стену проломили! В два кирпича! Кладка — монолит!..