— Пошли на базу! Сейчас взвесим и все дела! — Чтоб снять с неё остатки испуга, следовало говорить много и непринуждённо. — Карпенко деньги оставил, сказал, выплатить тебе сразу. А ты что же, с детьми на лодке плаваешь? Не с кем оставить, что ли?.. Ну, идём! Бери остальные корзины и пошли…

— Деньги оставил? — будто бы радостно переспросила она.

— Ну да! Говорит, барышня приплывёт, с грибами…

— Ты врёшь! Как тебе не стыдно? Врать в присутствии моих детей?

— С чего ты взяла? — Савватеев рассмеялся и внёс корзины на берег. — Какая недоверчивая!

— Потому что Карпенко со мной детским питанием рассчитывается.

— Верно! А я забыл! И в самом деле, велел рассчитаться питанием.

— Сколько коробок он даёт за корзину? — этот вопрос был экзаменационный.

— Сколько? — изумляясь её чутью и простой хитрости, переспросил Савватеев. — Сегодня я тебе по две дам!

— Ты такой добрый, дяденька, — с усмешкой произнесла она. — А что тут делаешь? Тоже на грибы приехал? Из города?

— Ну да, сезон, подрабатываю. Карпенко путёвку выписал на пять дней.

Она села на нос лодки, отчего корма приподнялась и свёртки с младенцами опасно качнулись набок.

— Осторожнее! — непроизвольно воскликнул Савватеев.

— Не бойся, они не упадут, — хладнокровно произнесла она, даже не оглянувшись. — Моих детей ангелы берегут.

— Спокойные у тебя дети, не плачут…

— Что им плакать? Они первые на земле. И нет ещё ни обид, ни страданий.

— Как ты хорошо говоришь о своих детях! — искренне похвалил он. — А они у тебя близнецы?

— Нет, эти двойняшки получились. Первые близнецы.

— Выходит, у тебя четверо детей? Она затаённо улыбнулась:

— Четверо.

— Ну, ты молодец!

— И ещё хочу. Только вот не от кого рожать.

— Как не от кого? А муж?

— Мои мужья в армии служат. Срочную. Показалось, что он ослышался относительно множественного числа:

— Погоди, с детьми на срочную не берут…

— Их насильно увезли, под конвоем, — с неожиданной горечью проговорила она. — Прямо со свадьбы. Приехали с милицией, схватили обоих… Война же кругом!

— Как — обоих? — пугаясь собственной догадки, спросил Савватеев.

— Да, у меня два мужа. Но вот забрали, и теперь я одна с детьми.

— Так не бывает, — попробовал возразить Савватеев, но женщина не слышала.

— Они на границу попали, каждый день письма писали… А потом и там война началась. Наверное, убили. Скоро год писем нет… Я двойняшек грудью выкормила, пора бы снова забеременеть, да не от кого… Ты, дяденька, можешь там, в городе, запрос сделать? Живы, нет…

— В принципе, могу, — ощущая, как разъезжаются и деревенеют мысли, проговорил он.

— Ну так сделай! Сколько Карпенко прошу — только обещает.

— Мне надо знать имена… твоих мужей.

— Максимилиан и Максим Трапезниковы. Они родные братья… Если живы, пусть их командование отпустит, на неделю. Больше и не надо. Я беременею быстро…

— Ну, добро, похлопочу…

— Нет, дяденька, наверное, ты опять врёшь.

— Почему?

— Смотришь, как пришибленный. Или испугался, подумал, я сумасшедшая, — каким-то обволакивающим тоном заговорила женщина. — Но тебе и в голову не пришло, что это возможно в библейские времена.

— А они сейчас… библейские? — Савватеев встряхнулся, желая избавиться от знобящего холодка, бегущего по затылку.

— Это нужно чувствовать! — она кокетливо и призывно засмеялась. — Я тебя научу, если захочешь! Завтра к вечеру ещё грибов наберу и приплыву…

Женщина достала корзины, поставила у воды, заскочила в лодку и склонилась над детьми:

— Ну что стоишь, дядя? Неси питание!

— Сейчас принесу! — чувствуя некое липкое отупение, Савватеев взбежал на берег. А женщина в тот миг с силой оттолкнулась от берега. — Эй, погоди! — запоздало крикнул он и сбежал к воде: — Куда же ты? А детское питание?

— Я тебе не верю! Ты все врёшь!

— Давай поговорим? Мне интересно! Что на завтра-то откладывать? А запрос я сделаю!..

— Ты бы лучше мне детей сделал! — засмеялась она, садясь за весла. — А то все мужчины боятся! Кого ни прошу — никто не хочет. Мне ведь все равно, лишь бы дети рождались!

Он наконец выдохнул спирающий дыхание ком замешательства:

— Подчаливай — сделаю!

— Не обманешь?

Савватеев был уверен, что это провокационная игра — нравы у молодых мамаш здесь были ещё те, поэтому махнул рукой:

— Не обману! Причаливай.

Короткими и сильными взмахами весел она подгребла к берегу, не спуская с него пытливого, липкого взгляда, сняла куртку, под которой ничего больше не было, затем встала, спустила брюки и деловито начала выпутываться из великоватых штанин.

— Прямо здесь, что ли? — деревянными губами спросил Савватеев.

— На травке мягко, — между делом обронила она. — А что ты стоишь, дядя? Раздевайся! Надо, чтобы все было, как в раю, у Адама и Евы.

— У тебя ни стыда, ни совести, — шутливо пожурил он. — Где ты видишь рай? Народ кругом!

— Тогда садись в лодку, если такой стеснительный, — зазывно и хрипловато проговорила она, демонстрируя свои прелести. — Отплывём на середину…

— Там же у тебя дети! Врать при них нельзя, а заниматься любовью можно?

— Делать детей не грех, пусть видят… Садись.

— В другой раз, — передёргиваясь от омерзения к себе, проговорил Савватеев.

Где-то на базе заурчала машина, и этот звук будто спугнул женщину.

— Обманщик ты, дядя, — не одеваясь, она села за весла. — Почему вы все такие? Только насиловать способны. А когда вам предлагают, сооблазняют вас — трусите, извращенцы… Нет, в другой раз я тебя не соблазнять стану, а изнасилую, дядя! Поймаю и изнасилую!

Сумасшедшая мамаша ударила вёслами, окатив Савватеева водой, как-то гулко засмеялась и погнала лодку на стремительный фарватер.

Савватеев сел в густую осоку — там, где стоял, потряс головой, избавляясь от наваждения, растёр по лицу брызги.

Лодка почти растворилась в солнечных бликах, только поблёскивали греби, и было уже не понять, то ли так заливисто и протяжно скрипят уключины, то ли плачут дети.

Через минуту она вообще исчезла за поворотом и остался лишь этот щемящий, будоражащий душу звук, ощущение нереальности и близкой, непонятной опасности.

Человеческие голоса Савватеев услышал будто сквозь сон и привстал, когда за спиной громко хлопнула калитка.

На берегу стоял Финал и длинный, худой милицейский подполковник. Щеки у опера ввалились, исчез здоровый румянец, и пепельный клок волос на темени отчего-то стоял дыбом. Савватеев приблизился к ним молча и так же молча уставился на Финала.

— Вам надо в Управление позвонить, — сказал тот и протянул сотовый телефон: — Там что-то произошло.

— Что?

Опер отвёл его в сторону, подальше от машины.

— Мент умер… То есть генерал Мерин. Прямо на службе, в кабинете… Секретарша сказала, застрелился…

Но покровительница все же входила в жилище: у порога стояли кожаные сапоги с обмотанными вокруг голенищ суконными портянками, а на широком подоконнике — знакомый короб с продуктами.

Обёрнутый полотенцем каравай был ещё горячим…

Ражный взял его в руки, прислонился щекой, впитывая тепло и запах, и они, будто солнечный ветер, развеяли суетливые мысли, высветлив однуединственную. Не торопясь, он надел сапоги, тулуп, сунул топор за верёвочную опояску и прямо у крылечка встал на лыжный след.

Утренний морозец спал, сменившись ветерком, небо затягивало тучами и уже пробрасывало мелкий снежок. Он не рассчитывал догнать стремительную, ходовую волчицу: даже на лыжах сделать это было бы очень трудно, поскольку слишком велик был разрыв. Более всего он опасался, что к полудню мелкую лыжню переметет на открытых местах, а светящийся след погаснет и расплывётся, смешавшись с общим голубоватым фоном леса. Эта погоня напоминала ему праздник Манорамы, только не тот, стремительный, на резвых от любовного вожделения лошадях, ищущих друг друга, а будто замедленный, трудный, однако насыщенный собственной страстью, чувствами и предощущениями.