Она не захотела назваться, а значит, не думала покидать эти леса.
— Ступай, пока не стемнело, — проговорила дева, опустив взгляд.
— А я отдариться хотел, с лихвой, — Ражный снял и положил к её ногам тулуп и сверху — топор. — Коли ступать велено — пойду.
Затем сел, снял сапоги, переступил босым через огонь и ушёл без оглядки.
А дома его ждал незваный гость — невысокий, с мощной сухой жилой, человек лет за шестьдесят. Полуголый от жары, он по-хозяйски сидел на лежанке и читал толстую книгу в старом кожаном переплёте. То ли из-за этого странного для Вещеры занятия, то ли из-за окладистой седой бороды и свешенных на конец носа очков, этот книгочей был похож на учёного мужа начала прошлого века.
Две свечи, зажжённые перед ним, затрепетали от ворвавшегося холодного ветра.
Даже не взглянув на дверь, он дочитал страницу и лишь после этого спросил, с участливым любопытством рассматривая Ражного:
— Чей такой будешь, отрок?
Столь кротким и одновременно высокомерным обращением он напоминал именитого аракса, но странного, и уж точно не был ни каликом, ни странствующим иноком, забредшим в леса. И на послушника, прошедшего Судную Рощу, не походил: возле двери висела его добротная бобровая шуба, рысья шапка, а волчьи унты сушились у трубы.
Барин какой-то…
Ражный молча затушил одну свечу: недопустимое расточительство жечь сразу две…
— А ты бы прежде сам назвался, — сказал он сдержанно, — коль пришёл в мой дом.
— Так ты и есть Ражный? — гость как-то смущённо свесил ноги и отложил книгу. — Вот ты какой… Ну, здравствуй, брат.
Сквозь мягкую, профессорскую манеру поведения и даже некое сопереживание проглядывала скрытая сила, вьдававшая его принадлежность к Воинству.
— А сказали ты, как инок, в тулупе ходишь, — продолжал он стелить мягко, пряча в бороде надменную усмешку. — Сказали, степенный, миролюбивый…. Тебя что, раздели и разули, брат?
Вообще за это его следовало бы выставить на мороз, не глядя на почитаемый возраст и правила гостеприимства, однако в последний миг Ражный сдержался, ощутив, как оцепенела душа.
Началось послушание! Бренка все-таки прислал ему напарника, коего теперь следует называть «брат». И подселил, выбрав самое неподходящее время! Только уж очень скоро, месяца не прошло. Да, видно, некогда старцу положенный срок выжидать, нагрузка велика, вот и сводят послушников по сокращённой программе…
Ражный знал, что когда-нибудь это случится, но ждал какого-нибудь буйствующего аракса, наподобие Нирвы. И уж никак не думал, что явится вот такой мутный, мягко стелющий барин в маске мудреца-учёного.
И теперь придётся делиться с этим братом не только куском хлеба…
Если с первой минуты затеять с ним свару, то грызть и рвать друг друга придётся уже через час — жизнь начнётся та, которую обещал калик: двум медведям в одной берлоге не улежать…
— Я-то Ражный, — он присел на корточки возле зева горящей печи. — У тебя-то есть имя?
— А ты и вправду смиренный, — заключил гость и сдёрнул с борова чёрную кожаную рубаху. — Прости, брат, очень уж жарко у тебя в хоромах. Позволил себе растелешиться… Я Драч, слышал, наверное?
— Банкир, что ли?
Тот не спеша обрядился в кожу, подпоясался куском шёлкового шнурка с кисточками:
— Не станем вспоминать, кем мы были. Не для того свели нас под один кров.
Если верить калику, этот вольный аракс заработал большие деньги и мог бы плюнуть на Воинство, оставшись в миру. Однако он повиновался суду Ослаба, и уже это можно было уважать.
— Тебя-то что на Вещеру занесло? — уклоняясь от жара, спросил Ражный. — Совесть заела?
Драч потянулся, поскрипел своей роскошной рубахой:
— Давай приступим, что нам время терять? Показывай, что умеешь. Про какой-то раж толкуют… Это что? А ещё, говорят, ты какую-то хватку придумал, по три шкуры дерёшь с араксов.
— Какой валютой отплатишь за науку, банкир? Драч скромно рассмеялся, принёс чурку и поставил возле Ражного:
— Садись брат, грей ноги.
— Благодарствую, — усмехнулся Ражный и сел. — А ты ещё и заботливый…
Удовлетворённый Драч присел на корточках рядом:
— Какой валютой?.. Скажу тебе, торг здесь не уместен. Да я и гол как сокол… Впрочем, могу научить деньги делать. Из воздуха.
— Где же ты раньше был?
— И сейчас не поздно.
— В Сиром не пригодится.
— В миру ещё как пригодится. Или нравится босым по снегу бегать?
— Нравится. Так что поднимай ставки.
Драч снизошёл до разочарованного откровения:
— А больше за душой ничего. Весь мой род казначеями служил в Полку. Редко кто Сирое миновал. А тут быстро карманы выворачивают.
— Ну и сидел бы в миру, делал деньги…
— Сидел бы, — согласился он. — Да ведь комуто и погоду надо делать.
— Какую погоду? Финансовую?
— И финансовую тоже, — многозначительно проговорил Драч. — Раскошеливайся, Ражный. С тобой возиться некогда, бренка всех своих послушников в очередь поставил. За моими услугами.
— Кредитов не выдаю.
— Да ты, брат, правила послушания не знаешь. — Драч встал. — Не выдаю!.. Ну и не выдавай. Вяхирь тоже поначалу не хотел, даже сапогом в меня бросил. А потом сам вывернулся наизнанку. Не упорствуй и не тяни времени. Получу с тебя и уйду.
— Предложи взамен что-нибудь равноценное — подумаю.
— Я пришёл брать, а не отдавать.
— Да, банкир он и в Сиром банкир…
— Ладно, объясняю для таких непосвящённых, как ты, — терпеливо и печально улыбнулся Драч. — Тут не твоя вина… Бренка меня послал брататься с тобой. Вот когда пошлёт тебя к кому-то, с него и получишь. Не я придумал устав Сирой обители. Большим жертвуешь, больше и воздаётся. Не нужно ничего давать в рост. Принцип жертвы приносит самый высокий доход.
Эта его покорность обескуражила и одновременно вызвала мрачные чувства:
— Ну, а если я тебя выброшу отсюда?
— Можешь, — мгновенно согласился Драч. — Даже сопротивляться не стану. А то и сам уйду, прямо сейчас. Скажешь, иди, и я тут же исчезну. Говорю же, очередь…
Что-то не верится в твоё смирение…
— И напрасно. Ты подумал, я рвать тебя стану, брат? Выдавливать тайны родовой науки? Да ни за что! Обманули калики… Не хочешь делиться, оставь все при себе. Мне ведь ни к чему ни твой раж, ни волчья хватка. Даже в тягость…
— Да ты ангел во плоти!
— Нет, я далеко не ангел, — его вновь потянуло на откровения. — Своенравный, даже в чем-то коварный и хитрый человек. За три месяца послушания стольких обобрал!.. Причём даром. Со мной обычно делятся по доброй воле. А кто противится, как ты — ухожу… И тогда братья бегут за мной и просят остаться. Вот и сейчас, если уйду, начнёшь уговаривать. И выдашь мне все секреты.
— Понятно. У меня нет выбора?
— Выбор у тебя есть. Ты сейчас стоишь у камня на распутье. А на нем — три варианта.
— И я ни одним не могу воспользоваться?
— Почему? Можешь… Например, не делиться и уйти в мир.
— Это неприемлемо…
— Вот видишь?.. Зато у тебя есть возможность прогнать меня и войти в самую элитную касту Сирого Урочища — встать на ветер. Разумеется, если вече бренок поставит. А оно поставит, коли сильно захотеть. И тогда ты останешься цельным.
— Говорят, холостых араксов не ставят… — Нужна добрая воля.
— Просто добрая воля? И больше ничего не требуется?
— Ну, ещё желание постичь высшую истину Сирого воинства, как это сделал Вяхирь. А такая истина требует великой жертвы.
— Чем же нужно пожертовать?
— Тем, что держит аракса на земле и мешает вставать на Правило в любое мгновение и где угодно, — очень уж туманно объяснил Драч. — В наше время ценится это, а не ваши хватки, захватки… Кому они нынче нужны? Можно лишь друг друга мять да калечить на ристалищах. А много ли повоюешь на бранном поле?.. Вот что тебя держит, например? Почему ты не можешь оторваться и взлететь, как птица? Как все те, кто ныне на ветру стоит? Подняться и метнуть молнию в супостата?
