— Откуда тебе это известно?

— Сорока на хвосте принесла… А теперь Гайдамак вздумал калика к тебе прислать, с покаянным словом. Мол, во искупление вины похлопочу за тебя перед Ослабом, и он вернёт вотчину Но должен ты будешь дать слово, что возьмёшь Оксану. А возьмёшь, так никуда не денешься и все время будешь под его волей… Не веришь? Подожди, скоро явится калик и повторит мои слова.

— Ты провидица?

— Я кукушка…

Дарья вдруг опустилась перед ним на одно колено. Как перед учителем:

— Открой мне свою родовую науку. Научи входить в раж! Летать нетопырём! Посвяти в тайну волчьей хватки! Одну меня посвяти и никому более не открывай. Иначе мне не одолеть обидчика… Я столько ждала тебя и уже готова на все!.. Ну, ты же хотел отдариться с лихвой? Отдарись, научи!

Баня на заимке стояла, как и положено, у речки, была старая, кержацкая, без крыши и всего в три венца в обхват толщиной, однако за свой вековой срок потолочины прогнили и на голову сыпалась земля: если поддать пару как следует, то чего доброго и обвалиться может. Ражный затопил каменку и сначала хотел поставить подпорки, однако простучал плахи топором, после чего скинул полуметровый слой земли и выломал потолки. Пока калилась каменка, он свалил толстую осину, распилил на кряжи, расколол их надвое и перекрыл сруб заново. И все равно чувствовал, не будет в этих стенах лёгкого пара — слишком прокоптились они, слишком глубоко пропитались не только сажей, но и грязью, испарениями пота, духом болезней и всем тем, что принято выгонять из тела с помощью бани.

Тогда он изготовил из сухого берёзового полена специально изогнутое топорище и, раздевшись по пояс — волосы уже трещали от жара, вытесал все стены на вершок, до чистой, золотистой древесины. После чего выбросил старые, полугнилые плахи пола, выбрал на лопатный штык землю, засыпал речным песком, настелил новые, лиственничные и заменил доски полка, сделав его в два раза шире.

Когда к утру баня была готова, Ражный за этими трудами напарился так, что уже находился в состоянии волчьей прыти. Только на заре он вошёл в избу: сирая дева, вздумавшая выйти на ристалище, аскетизмом не отличалась, спала на перине и высокой пуховой подушке, утопая, как драгоценность в мягком, атласном футляре.

— Пора, — громко сказал он, паря над её постелью летучей мышью.

Дарья открыла глаза и, несмотря на сонный вид, сориентировалась мгновенно.

— Выйди, я оденусь, — сказала бодрым голосом.

— Хочешь научиться волчьей прыти, забудь об одежде. Придётся изгнать чувство стыда. Как, впрочем, и все остальные.

Она спустила ноги на холодный пол и потянулась за валенками.

— И это не нужно. — Он взял за руку. — Идём.

Сирая дева не узнала своей бани, пожалуй, минуту стояла, пригнувшись от жара, и озиралась. Ражный тем временем разделся и достал из кипятка распаренные веники.

— Снимай рубаху и полезай на полок. Первозданная чистота и палящий жар под потолком помогли ей переступить порог стыдливости, разделяющий два начала. Дарья легла на свежевыструганный полок, а он, стараясь смотреть мимо, подложил ей под голову веники, после чего выплеснул ковш на каменку, лёг рядом и закрыл глаза. Близость её тела смущала Ражного ещё минуту, пока он не воспарил нетопырём и не увидел, как из одинокой кукушки, словно синий дым в морозное небо, поднимается столб невостребованной чувственной женской энергии, способной разрушить даже новые потолки. Он выждал ещё минуту, опрокинул ещё один ковш на раскалённые камни и уже сам, задыхаясь от жара, отметил, что этот густо-синий поток ничуть не угас, а скорее, напротив, стал плотнее.

— Нет, так дело не пойдёт, — сказал он и слез с полка. — В таком состоянии ты ничему не научишься. Пошли в реку!

Она послушно спустилась на пол и, пряча взор, последовала за ним, но перед пробитой в забереге майной вдруг остановилась и заметно съёжилась.

— Вперёд! — он почти насильно увлёк её в воду и там окунул с головой.

Сирая дева вынырнула с блаженством на лице, и десять минут купания в ледяной воде не смыли его! Ражный уже продрог, поскольку толком не успел разогреться, а она, словно утёнок, воспитанный курицей и наконец-то дорвавшийся до первой лужи, кувыркалась в проруби, тихонько смеялась от восторга, и синий столб над ней, как луч прожектора, шарил утреннее небо.

— Ну, хватит, идём греться, — сказал он и направился к бане.

Дарья, словно пингвин, выскочила из воды, слепила снежок и метнула ему в спину.

Ражный опрокинул ковш на каменку и первым улёгся на полок с краю, так что сирой деве пришлось перебираться через него. Она на мгновение прикоснулась к нему всем телом, опираясь на руки, и будто обожгла, оказавшись горячее, чем банный жар.

— Ничего! — подбодрил он себя. — Баня снимает все.

Разогревшись как следует, Ражный поддал пару и взял два веника:

— Ну, держись, омуженка!

Она подставилась, накрыв руками груди.

Сначала он овеял тело горячим воздухом, затем огладил его листвой, после чего подогрел веники над каменкой и прошёлся ими от горла до ступнёй ног мелкой и частой дробью. Сирая дева расслабилась от блаженства и закатила глаза:

— Ещё… Ещё, и сильнее.

Он набрал в рот холодной воды, вспрыснул её, затем окропил кипятком, погружая веники в котёл, — по телу Дарьи пробежала щекотливая дрожь. И сразу же последовала серия мощных, сдвоенных хлопков, отчего она восторженно застонала и вытянулась. А Ражный стал хлестать её часто, молотящими ударами, пока кожа не раскалилась до красного цвета.

— Перевернись! — приказал он.

Дарья легла на живот, а он окатил ледяной водой, услышав, как оборвалось её дыхание, и в тот же час воскресил деву частыми и поочерёдными хлопками веников. Она стонала, извивалась, но не просила пощады! Мало того, взлетая чувствами на миг, он видел, что синий плащ Манорамы хоть и трепещет над ней, однако ничуть не спадает и ещё начинает переливаться, будто атлас на ярком свету.

Трижды Ражный поддавал пару, начиная все сначала, чуть ли не в прямом смысле истязал её вениками и, только когда сам изнемог, позволил ей спуститься с полка и окунуться в реке. Сирая дева вынырнула из воды, ловко выбралась на лёд и легла, распластавшись:

— Благодать…

Через минуту тонкий заберег протаял под её телом, и она со смехом ушла в воду.

Синее сияние, исходящее от неё, не брал ни лёд, ни пламень…

В этот раз он насильно достал её из проруби, принёс на руках в баню и, положив на полок, сначала растёр веником, как мочалкой, затем ладонями, но прикосновения к ней так возбуждали и волновали, что Ражный вылил себе на голову ковш холодной воды и лёг рядом.

— Наверное, я не смогу тебя ничему научить, — через некоторое время проговорил он.

— Почему? — насторожённо спросила Дарья и обернулась, приподнявшись на локте: — Я бестолковая?

— Просто не могу… Или для этого потребуется очень много времени. Может, вся жизнь.

— Это что за намёк? Мои предки обучили персидских юношей всего за сутки…

— Я слышал, за трое…

— А ты так не можешь?

— Я не стану этого делать.

— Не хочешь открывать родовых тайн?

— Не хочу подавлять ту силу, что накопилась в тебе.

Она поняла, о чем он говорит:

— Это обязательно — подавлять?

— К сожалению… Чтобы подняться над собой, всякий раз приходится на время умерщвлять плоть. И все земное оставлять на земле. А над тобой полощется синий плащ Манорамы.

Дарья легла на спину, и взгляд её надолго замер.

— Понимаешь, в чем дело… — Ражный пытался утешить её. — Все араксы моего рода ещё в юности обучались входить в раж… И делали это легко, естественно… Но этому никогда не учили женщин. Я не задумывался, почему… Наверное, мои предки знали, что это невозможно. Или нельзя… Прости, что я пообещал невыполнимое.

— Ну что же… — Она села. — Подави эту силу. Ты же можешь это сделать?

— Могу… Но не стану.

Она соскочила с полка, умыла холодной водой лицо, поплескала на грудь и живот, со скрипом протирая кожу, потом зачерпнула кипятка и плеснула на каменку. Ражный лежал и любовался ею, чувствуя земное притяжение.