– Идите с Богом! – произнес епископ, осеняя нас и наш союз крестным знамением.

Старик, видимо, совсем устал, к тому же после таких трудов не могли не дать знать о себе его фурункулы. Однако держался он достойно, крепким духом пересиливая свои телесные немочи. Чтобы не задерживать его, я торопливо простился, пообещав непременно навестить завтра утром. После этого, получив благословение обоих добрых пастырей, мы, наконец, пошли к себе.

Дорогой я старался убедить себя, что все сделал правильно. Даже если нам будет суждено расстаться, девушка будет отчасти защищена моим дворянским достоинством (что без документов немного стоило) и, главное, родственными связями.

И еще, обряд венчания снял с Али смертный грех прелюбодеяния, что для нее очень много значило.

Я старался не думать о том, что втравил девчонку в нерушимый церковный брак и заблокировал ей будущее, если мне придется исчезнуть. Тогда ей вряд ли можно будет отыскать подтверждение своего вдовства так же просто, как в этот раз.

Кроме этого, у меня были и другие опасения эгоистического характера. Это касалось способности жены читать мысли. Я уже был не в том блаженно-юном возрасте, когда, глядя на возлюбленную, искренне веришь, что никогда не увлечешься другой женщиной.

Думаю, комментарии здесь излишни. Притом между нами был огромный культурно-временной барьер, кто знает, сумеем ли мы его преодолеть, когда притупится накал страсти…

Хмель у меня выветрился, во рту было сухо, ныл затылок. Аля чувствовала себя не лучше. То ли ее мучили мои неясные тревоги, то ли сказалось нервное напряжение.

– Ты знаешь, – сказала она, – отец Никодим боится, что владыке попадет за то, что он нас обвенчал.

Я тоже опасался чего-то подобного. Добрый старик сильно рисковал, устраивая такое скоропалительное бракосочетание.

– Отец Никодим не собирается доносить на него?

– Нет, он владыку очень уважает и жалеет.

– Вот и хорошо, мы тогда о свадьбе пока не будем никому говорить.

Аля согласно кивнула. Я представил, как ей это неприятно, и в компенсацию крепко поцеловал. Мы стояли у окна и смотрели, как наливается светом нового дня небо на востоке.

Я помог жене снять платье, и она стояла перед окном обнаженной, с порозовевшей от поцелуев Авроры светящейся кожей (я лихо придумал метафору в стиле XVIII века и невольно этому улыбнулся).

Аля в таких словесных изысках ничего не понимала и удивленно на меня посмотрела. Ее начинала бить нервная дрожь.

Я усадил ее на кровать и, вернувшись к столу, налил две рюмки водки.

– Думаю, нам стоит немного выпить, – предложил я.

Аля встала, когда я подошел к ней, и качнулась ко мне. Я машинально развел руки, чтобы не расплескать полные рюмки. Лица я ее не видел, только пушистые волосы, от света встающего солнца ставшие из пепельных медными. Новобрачная бросилась мне на грудь и тесно прижалась. Ответить я ей не мог, мне мешали полные посудины, которые я продолжал зачем-то оберегать. Вдруг у Али начали подгибаться ноги, и она опустилась на пол, скользя руками по моему телу. Теперь она стояла передо мной на коленях, прижимаясь лицом к низу живота, и крепко сжимала руками бедра.

Она замерла на несколько секунд, а потом начала гладить мое напрягшееся тело. Я продолжал неподвижно стоять и думал о том, как бы не подумать о том, что ей сейчас нужно сделать. Я боялся, что для нее это будет слишком круто…

Всегда мы, мужики, недооцениваем женщин…

…Водку спасти мне не удалось. Рюмки толстого, мутного стекла с глухим стуком упали на пол. Я погрузил пальцы в распущенные Алины волосы. В комнате было уже совсем светло.

Я смотрел, как она с жадным бесстыдством ласкает меня. Лицо ее напряглось, глаза были плотно закрыты. Меня пронзило острое желание. Я поднял ее на руки и бросил на кровать. Она изогнулась, откинулась назад и села, опираясь спиной о стену.

Я хотел притянуть ее к себе, но она поджала и широко развела ноги. Я смотрел на нее, освещенную нежным утренним светом. Чего-нибудь прекраснее и совершеннее трудно было себе представить. Я опустился на колени перед кроватью, закинул ее ноги на плечи и впился в ее плоть жалящим поцелуем.

Тело прекрасной женщины конвульсивно дернулось, и послышался сдавленный стон. Чувствуя, что она теряет сознание, я оторвался от нее. Аля не дала мне встать, она вцепилась в мои волосы и потянулась к моему лицу, ища губы.

Я ответил ей бесконечно долгим поцелуем. Потом я навалился на нее всем телом и сжал в объятиях. Она впервые сама помогла мне войти в себя, и мы начали любить друг друга со звериной, беспощадной яростью…

Первой моей отчетливой мыслью, когда я выкарабкался из глухого черного сна, было, что пропасть в сексуальных культурах мы, кажется, успешно преодолели.