– Ты вчера отпирал двери? – спросил я стражника.

– Никак, нет, ваше благородие, ни синь порох. Близко не подходил.

– Тогда кто мог выпустить Вошина?

– Никто-с его не выпускали. Ключ у меня при себe на теле, другого нет.

– Тогда куда он мог подеваться, и кто туда волка посадил?

– Не могу знать, ваше благородие.

Тюремщик был напуган и расстроен. В доказательство своей невиновности он показывал здоровенный ключ, висевший на цепочке у его пояса.

– Как же оное может быть? Не отпирал я дверей и никого не пущал. Окромя того, и дверь цела. Ох, пропала моя головушка, запорют меня барин. Ни за что жисти лишусь, – причитал старый солдат.

Он затравленно озирался и умильно заглядывал нам в глаза, ища сочувствия. Я выразительно посмотрел на Алю. Она отрицательно покачала головой. Похоже, что старик действительно был ни при чем.

– Не трясись, старик, – ободрил его Иван, – твоей вины в этом деле нет. Барин за тебя заступится.

В подтверждение я кивнул и почувствовал режущую боль.

– Погодите, братцы, – сказал я, – что-то у меня с плечом. Как бы не вывих. Мочи нет, как больно.

Иван и Аля засуетились и помогли мне снять сюртук и рубаху. Я не мог даже пошевелить рукой.

– Это ничего, ваше благородие, – успокоил меня Иван, осмотрев плечо, – дело пустое.

Неожиданно он рванул за руку. Я взвыл от боли и тут же почувствовал облегчение.

– Ты бы хоть предупредил! – вместо благодарности набросился я на него. – Кто так делает!

Иван ухмыльнулся:

– Кабы предупредил, ты бы спутался, а так что, дело обычное.

Когда у меня высохла испарина на лбу, и спутники помогли надеть рубаху, Аля совершенно не к месту сказала:

– А ведь это он тебя, Алеша, хотел загрызть.

– Почему именно меня? Кто подвернулся бы, того и загрыз.

Аля покачала головой.

– Он тебя больше всех ненавидел.

– Что за глупости. Зверь – он и есть зверь. Он ненавидеть не может, – начал объяснять я, – у него рефлексы.

Меня перебил Иван:

– Понял я, – ударил он себя по коленям. – Оборотень, как пить дать, оборотень!

– В каком это смысле? – не понял я. – Что значит, оборотень?

– То и значит, что давешний барин в зверя обернулся.

«Ни хрена себе Голливуд с Джеком Николсоном в главной роли!» – подумал я и усомнился:

– Неужели и такое бывает?

– Бывает, – неохотно подтвердил Иван. – Хотя и редко.

Между тем, мертвого зверя дворовые тащили под барское окно. Про убитых людей никто и не вспомнил. Я подозвал Кузьму Платоновича и попросил распорядиться прибрать погибших. Он согласно покивал седенькой головкой, пообещал все исполнить и поспешил под прекрасные хозяйские очи выслуживать себе должность.

Смотреть на мертвого волка мне не хотелось. Век бы мне ничего подобного не видеть. Никогда еще чувство обреченности не было у меня так сильно, как в те мгновения, когда мы со зверем смотрели друг другу в глаза.

Гипотеза Ивана о том, что волк – оборотень, была логична. Она связывала все нестыковки от таинственного исчезновения Вошина до появления зверя в надежно закрытой тюрьме. Непонятным оставалось только убийство его сообщницы. Впрочем, что я знаю о психологии этих существ?

Смущало количество ненормальных, с точки зрения здравого смысла, проявлений «природных аномалий». Мне случалось слышать полуфантастические рассказы о подобных метаморфозах, но, как правило, от людей, в психической нормальности которых я слегка сомневался.

Теперь же мне самому довелось столкнуться с совершенно необычным видом живого существа, о существовании которого не имелось никакой научно проверенной информации.

Получалось, что я начал реально жить в сказочном мире, однако, сомнений по поводу своей собственной психической «адекватности» у меня не возникло. Все окружающее было буднично, нормально и «мальчики кровавые в глазах» у меня не плясали.

Немного успокаивали размышления о выборочности нашего восприятия. У Жванецкого есть рассказ на эту тему: «Я болею, все болеют. Я умираю, все умирают»

Попав в искривленное время и нарушив какие-то неведомые мне законы, я сам превратился в аномалию. Возможно, этим и объясняются странные знакомства и необычайные события, в которых я время от времени против своей воли участвую.

Правда, возможно и другое объяснение: я стал присматриваться к людям с других сторон, чем раньше, и начал замечать те их поступки и качества, на которые раньше просто не обратил бы внимания. Потому-то никто из моих знакомых и не заводил разговор о том, что он живет уже пятьсот лет или умеет превращаться в паука. Еще несколько месяцев назад, услышь я такие откровения, я бы просто стал избегать этого человека, как ненормального.

Теперь все изменилось, и я сам стал более, чем фантастической фигурой. Как и освобожденный вчера узник, за которого ратовал Иван…

– Как твой знакомец? – спросил я его.

– Отходит, – кратко ответил Иван, отводя в сторону глаза.

– Что же ты мне не сказал?

– Чего там говорить. Коли любопытно, пойди да взгляни.

– Где он?

– Со мной.

– А тебя, кстати, где разместили? – спросил я, испытав укоры совести, за то, что вчера совершенно забыл про него.

– В конюшне, при лошадях. Где же еще.

– А наш найденыш?

– Я же сказал, что со мной, в конюшне, где ему еще быть.

– Пойдем, посмотрим, может быть, я смогу ему помочь.

– Не надо никому помогать. Ежели судьба ему помереть, то и так помрет, а нет, и без тебя оклемается.

– Может быть ты, Иван, кончишь темнить? – рассердился я. – Что за манера наводить тень на плетень.

– Охота, так пойдем, – недовольно ответил он, пожимая плечами. – За показ денег не просят.

Мы отправились на конюшню. Трегубовских лошадей содержали в просторных стойлах в отменной чистоте. Мы прошли в закуток, отгороженный от основного помещения перегородкой, вероятно, подсобное помещение для конюхов.

Там, укрытый овчиной, лежал давешний страдалец. Иван достал ему чистое белье, вымыл и переодел, и тот выглядел не так страховидно, как вчера. Несмотря на то, что он был невероятно слаб от голода, выглядел он сильным, волевым человеком, больше привыкшим командовать, чем повиноваться.