Не понимаю, с какой стати все это ему выкладываю. Кто знает, какие чувства знакомы – или незнакомы – Эдар. Если посмотреть, как поражен Тоби потрясающей новизной реальной жизни, приходит в голову, что Эдар и в самом деле воспринимают все иначе. Я побывала в их шкуре, но слишком недолго, да и гейс, владевший мной, ни о чем не давал толком думать.

– Мэдди однажды мне сказала, что труднее всего оправдать доверие и веру, – говорит Тоби. – Хра– нить любовь гораздо легче.

– Кто сказал?

– Мэдди Рейнольде – это героиня из книжки Маргарет Бэйнбридж.

– Ты в ее книжках родился?

Он кивает:

– Когда я стал настоящим, все вспомнилось.

– Мне не кажется, что любить так уж просто, – возражаю я. – Страсть – другое дело, да и с ней бывают сложности, если она слишком сильна.

– По-моему, для настоящих всюду сложности.

– Похоже, что так. Хотя если помнить и не терять связи…

– С чем?

– Надо помнить, что все мы связаны. Что во всем есть душа и все на свете едино. Если не забывать об этом, если этим жить, тогда меньше опасности причинить зло. Вот, например, когда мы умираем, наши тела возвращаются в землю, и это связывает нас с землей. Тот, кто устраивает свалку, засыпает отбросами своих и моих предков. Или еще проще: обращайся со всеми так, как хочешь, чтобы с тобой обращались, потому что, причиняя зло другому, ты вредишь и себе.

– Потому что все мы связаны?

– Вот именно.

– Почему же тогда люди, которые делают зло, этого не чувствуют? – спрашивает Тоби. – Почему их это не останавливает?

– Не знаю. Думаю, они не понимают этого. Но все равно уверена: всякое зло возвращается к тому, кто его сделал. Потому-то мне никогда не хотелось мстить, даже тем, кто обижал меня, когда я была ребенком. Я не могу ни забыть, ни простить, но верю, что когда-нибудь справедливость…

Голос у меня срывается, и я вдруг осознаю, как устала. Физически устала – от подъема на дерево, от долгого пути к этой расселине. И душой устала, пережив встречу с сестрой, ее смерть, возвращение, новый разрыв. Глаза у меня сами закрываются, и голова будто пыльной паутиной затянута. Только боль в сердце остается отчетливой и острой.

Я оборачиваюсь к Тоби, беру его за руку.

– Теперь мне надо идти, – говорю я ему, – но сначала я хочу тебе сказать: ты был хорошим другом. Ты хороший. Никому не верь, если скажут другое, особенно самому себе.

Он сжимает мою ладонь.

– И ты…

Я невольно улыбаюсь:

– Да, неплохо бы последовать собственному совету, верно?

– Я тебя никогда не забуду, – говорит Тоби. – Ты дала мне жизнь.

– Лично я думаю, что ты всегда был настоящим.

– Ты не вернешься? – спрашивает он. – Совсем никогда?

– Не знаю, смогу ли.

– Тогда я тебя сам найду.

– Буду рада, – говорю я ему.

И напоследок оглядываюсь вокруг. Эти деревья – только слабое эхо Большого леса, но и в них есть волшебство. Последний раз вдыхаю густой сытный воздух. Наклоняюсь и целую Тоби в щеку. А потом позволяю себе проснуться.

Ньюфорд

Итак, Джилли благополучно добралась обратно. Медсестры ее со всех сторон проверили и нашли, что приключение ей ничуть не повредило, но нам-то с Касси видно, как померк целебный свет, светивший изнутри ее. Всем остальным она наверняка видится прежней, а вот мы смотрим на нее как сквозь туман. Да, ее сестру воскресили ветвь волшебного дерева и синяя вербена, собранная Тоби, но немало потребовалось и света ее души.

Долго не гулять ей во сне по манидо-аки. А судя по тому, что сказала мне медсестра, и в этом мире она не скоро начнет ходить. Пока не пройдет паралич… Я спрашиваю, когда это произойдет, и сестра отводит глаза. Ясно: может быть, никогда.

Но пока никто об этом не думает. Джилли очнулась, и все просто радуются ее возвращению.

– Я совсем разбита, – говорит она, когда суета унимается и сестры оставляют ее нам. – Надо поспать… без сновидений, – добавляет она, глядя на меня и Софи. – Мне просто отчаянно нужно отдохнуть.

Лу с Анжелой уходят первыми. Я слышу, как за дверью Лу ворчит:

– И как мне теперь излагать все это в отчете?

Софи и Венди, прощаясь, по очереди обнимают Джилли, и в палате остаемся только мы с Касси.

– Вы уже знаете, да? – говорит Джилли.

Касси кивает:

– Ты много отдала за нее.

– А все неразрешенные больные проблемы и обиды так и остались во мне, – говорит она нам, – да я еще умудрилась добавить новые. – Она устало улыбается, и в ее улыбке маловато веселья. – Так что, боюсь, на чудесное исцеление в ближайшее время рассчитывать не приходится.

– Просто тебе придется справляться самой, – говорю я, – но я знаю, ты сможешь.

– Думаешь, мне это по силам? – спрашивает она. – Правда?

– Ты никогда не сдаешься, – напоминаю я ей.

– Да, я знаю. Но будет трудно.

– Мы будем с тобой. Все твои друзья. Всегда.

Она только кивает.

– Чудно будет спать и не видеть снов, – говорит она. – Я уже привыкла к снам с переходом границы.

– Мы этим займемся, – обещаю я. – Как только оставишь все это позади, мы с тобой отправимся туда в собственных шкурах на большую прогулку. Твой свет вернется, станет еще ярче, но мы придумаем, как его скрыть, чтоб не приманивать к себе злых духов.

– Хочется верить.

– Я тебе обещаю.

– Если бы только быть уверенной, что когда-нибудь все будет позади, – говорит она. – Очень боюсь, что навсегда останусь Сломанной Девочкой.

– Ты – это ведь не только изуродованное тело, – говорит Касси. – В тебе всегда было и всегда будет больше этого.

– Да, наверно…

Я вижу, что она засыпает, поэтому мы прощаемся. Когда я склоняюсь над ней, чтобы поцеловать в лоб, Джилли шепчет:

– Ты думаешь, с ней ничего не случится?

Я знаю, о ком она говорит.

– Зависит от нее, – говорю я.

Чуть заметный печальный кивок, и она уплывает. Я выпрямляюсь, и мы с Касси выходим в коридор, чтобы поговорить с медперсоналом.

Манидо-аки

В Мире Как Он Есть мы с Касси выходим из реабилитации еще до восхода, но в манидо-аки, над вершиной Коди, где нас ждут Джек и Бо, солнце стоит высоко. Что бы ни говорил Вертопрах о заждавшейся его пуме, я не сомневался, что застану там обоих. Они успели развести костер и сварить кофе. Бо откопал – понятия не имею где – котелок и по жестяной кружке на всех. Мы молча сидим у костра, пьем густой черный кофе и курим сигареты. Касси тоже взяла одну из вежливости. Здесь, в манидо-аки, у табака совсем другой вкус. И на нас он оказывает не то действие, что на людей, несмотря на все добавки, которые подмешивают в него табачные компании.

Джек изображает веселье, но меня не проведешь. Он даже не пытается заигрывать с Касси, а она, видит бог, сегодня удивительно хороша.

. – Вышло не совсем так, как мы ожидали, а? – начинаю я, докурив.

Бо пожимает плечами:

– Не знаю, чего я ожидал.

Джек докуривает сигарету и швыряет окурок в огонь.

– Даже забавно, – говорит он. – В кои-то веки взялся за доброе дело, и… – пожимает плечами. – Только и добились, что поставили на уши кое-кого из стариков.

– Попытка тоже идет в счет, – говорю я.

– Думаешь?

– Знаю. Он кивает:

– Пожалуй, тебе лучше знать. Зато теперь я понимаю, каково приходилось Коди всякий раз, как он пытался совершить доброе дело.

Бо хохочет:

– Сравниваешь! Может, мы ничего не добились, но хоть мир вверх ногами не перевернули.

Всем известно, как Коди, пытаясь улучшить мир, сначала завел в нем людей, а потом еще умудрился привнести в него болезни и смерть. Намерения у него, как правило, были хорошие, просто он брался за дело не с того конца. Из-за него псовые редко впутываются в подобные предприятия.

Джек выбрасывает опустевшую пачку из-под фабричных сигарет, тянется к моему кисету, сворачивает по самокрутке и протягивает одну Бо.