Мы выходим из машины, и я лезу в багажник за своим рюкзачком.

– Рэй, милая, – говорит Рози. Я поднимаю к ней голову. – Ты ведь не наделаешь глупостей, правда? Либо утаскиваем эту твою сестричку в страну снов, либо скармливаем ей несколько таблеток. Ты ведь не устроишь там переполох, не засадишь меня снова за решетку, а?

– У меня все обдумано, – говорю я. Но она не унимается:

– Да, конечно, у тебя обдумано. Только стоит тебе взглянуть на карточку этой бабы, у тебя тормоза отказывают, милая. Понятно, не мне тебя учить, что делать и чего не делать, – добавляет она, видя, что я качаю головой, – но знаешь, просто на всякий случай, может, надо еще что-нибудь предусмотреть? Ну, «кади» поближе переставить, а то, еще лучше, раздобыть для этой работы не такую заметную тачку.

– Ты за меня не беспокойся, – говорю я, – голова у меня в порядке.

– Ладно… Ты же понимаешь, я только потому это говорю, что за тебя беспокоюсь.

– Я понимаю, Рози. Во всем этом проклятом мире я только тебе и доверяю по-настоящему.

И она снова ухмыляется по-старому.

– Ладно, – говорит, – начинаем представление.

Я и раньше бывала здесь после закрытия, но никогда так рано. Обычно прокрадывалась поздно ночью взглянуть на свою сестричку – понятия не имею зачем. Но сегодня все по-другому. Сегодня рядом со мной Рози. На всякий случай я достаю из рюкзачка пистолет. А, черт, я же теперь в любой момент могу смыться и ни один тупой коп не догонит.

Примечаю, где воздух мерцает. На стоянке. У бокового входа. Пара мерцаний – в коридоре, и даже если в сестричкиной палате их нет, так вот одно прямо напротив ее двери.

– Видок у нее тот еще, – шепчет Рози.

Я киваю, пережидая, – вдруг опять нахлынет красная волна, насчет которой беспокоилась Рози на стоянке, но ничего особенного не чувствую. Не скажу, чтобы, глядя на сестричку, вдруг пустила сопли. Мне ее не жаль, но и желания придушить ее или врезать кулаком в лицо, как бывало раньше, не испытываю. Что вовсе не значит, будто я готова отказаться от задуманного.

– Пожалуй, – наконец отвечаю я Рози. – Но она еще узнает, что такое душевные муки, или как там называется то, что со мной было…

– Думаешь, она не проснется, когда мы начнем ее шевелить?

– Не знаю, а какая разница? Ну, проснется, закричит, так ведь пока медсестра добежит, мы уже нырнем в то мерцание, а им туда ходу нет.

– Так что, берем? – спрашивает Рози.

Я весь день обдумывала предложение Рози, и с каждым разом оно выглядело все привлекательнее.

– Ну, мы же не за тем пришли, чтоб вручить ей медаль «Лучшая сестра»?

– На вид она ничего не весит, – замечает Рози. – Я ее возьму, а ты делай, что там надо с твоими мерцаниями.

Я в последний раз оглядываю Джиллиан Мэй, мирно спящую на кровати. Она ушла далеко – вглубь страны снов, надо полагать. Даже не вздрагивает, когда Рози поднимает ее с постели.

– Рэй?

Я киваю и выхожу в коридор. С обеих сторон никого.

– Порядок, – тихонько говорю я в дверь палаты.

Рози, надо отдать ей должное, еще девчонкой выглядела хрупкой, но сила в ней была и теперь есть. Она отступает от кровати с моей сестричкой на руках, будто в той и фунта весу нет. Голова Джиллиан Мэй свешивается у Рози с одной руки, ноги – с другой, а руки болтаются, словно они тут ни при чем. Но она не просыпается. Черт возьми, даже дыхание не изменилось.

Рози несет ее ко мне. Я держу рюкзачок в одной руке, а другую кладу Рози на плечо и направляю ее в невидимое для нее мерцание.

– Эй! – слышится с поста чей-то крик.

Не стоит даже оборачиваться. Мы проходим через мерцание, и нас нет.

Однажды давным-давно…

То ли мои способности к ориентации совершенствуются, то ли проказливая судьба, забросившая меня в прошлый раз в «Гостиницу Забытых Звездами», на минутку отвернулась, только я попадаю в точности куда целилась – на широкое перекрестье ветвей на полдороге к вершине величественного древа. А может, при последнем переходе границы у меня был очередной провал памяти, потому что, очутившись здесь, я не сразу соображаю, где нахожусь и что собиралась сделать. Впрочем, это быстро проходит.

Поднимаю голову – вершины не видно. Долгонько придется карабкаться к тем волшебным прутикам.

Дерево чуть покачивается – точно стоишь на плоту, а под ним плавно струятся речные волны. Я выглядываю в разрыв между ветвями и через кроны деревьев, столпившихся в Большом лесу, смотрю на запад, где холмы карабкаются к горным вершинам. Гостиница отлично видна, и меня это удивляет – теперь-то я знаю, что она не так велика, чтобы разглядеть ее на таком расстоянии. Насмотревшись, поворачиваюсь к стволу, оплетенному вьющейся порослью. Путаница ветвей и лиан – настоящее крысиное гнездо.

Пора начинать восхождение.

Я даже радуюсь предстоящей физической работе. Наверное, мне бы сейчас и канавы копать было в радость, лишь бы забыть о Сломанной Девочке, которой никакая работа не под силу. Даже с постели сама встать не сумеет. И ложку до рта донести, если на то пошло. Мои мозги услужливо подсовывают мне длинный список вещей, на которые не способна Сломанная Девочка, и я потихоньку начинаю впадать в бессильное уныние.

– А ну-ка прекрати! – прикрикиваю я на себя.

– Я не могу, не могу, – отвечает мне кто-то срывающимся голосом.

До меня в конце концов доходит, что этот «кто-то» – не я сама и не птицы, щебечущие в разросшейся на стволе чаще.

Голос Тоби я узнаю сразу, но не сразу вижу его, прикорнувшего с несчастным видом в гнездышке из переплетенных лиан. Он поднимает ко мне лицо: по щекам текут слезы, глаза красные и припухшие.

– Я такой плохой, – говорит он.

Я приближаюсь к нему так, что наши головы на одном уровне, хотя смотреть на него мне приходится сквозь зеленую решетку ветвей.

– Чем это ты так плох? – спрашиваю.

– Я… ты все правильно про меня сказала. Я правда подружился с тобой, чтобы ты мне помогла добраться до волшебных ветвей. Чтобы не пришлось истаять и умереть.

– Ну, тебя можно понять, – отвечаю я. – Тебе страшно. Я знаю, что такое страх.

– Нет, просто я плохой, плохой! Тебе… тебе надо найти себе настоящего друга.

Я просовываю руку сквозь заросли и кладу ладонь ему на колено.

– Друзьям полагается держаться вместе в горе и радости, – говорю я. – Будь я хорошим другом, помогла бы тебе добраться до верхушки и не донимала сотней вопросов.

Он шмыгает носом:

– Сотни ты не задала.

– Это просто так говорится. Он вытирает нос рукавом.

– Ну, – говорю я, – давай выбирайся оттуда.

– Попробую…

Даже с моей помощью ему не сразу удается выпутаться из этой чащи. Наконец он оказывается рядом со мной – все такой же понурый, плечи ссутулены, взгляд опущен, лишь бы не смотреть мне в глаза. Так что я обнимаю его, и это помогает. Сразу видно, как он воспрянул духом. Беда в том, что воспрянул он чуточку больше, чем нужно. Приходится поспешно отстраниться.

– Ух ты! – восклицает он. Засовывает руки в карманы, оттягивая штаны вперед, чтобы спрятать выпуклость. И при этом ухмыляется во весь рот. – Видишь, я же говорил, у меня есть пенис, – говорит он.

Я невольно улыбаюсь в ответ:

– Ни минуты не сомневалась.

– Если тебе все-таки понадобится дружок…

– Ты будешь первым на очереди, – заверяю я его.

Вижу, нрав у него все такой же непостоянный. В один миг переходит от шутовства к серьезности или, как сейчас, от горя к шутовству. Но я не против. Тяжело было видеть его в таком унынии.

– И давно ты здесь прячешься? – спрашиваю я.

Он пожимает плечами:

– Не помню… Дни. Или недели. Сколько тебя не было?

– Ну уж никак не недели.

– Ты по мне скучала?

– По правде сказать, – говорю я, – скучала.

– И я. Обещаю, теперь я буду настоящим другом.

Он вынимает руки из карманов, и штаны ложатся ровно, не топорщатся больше.