Джилли ню, и она собиралась туда переехать, когда родится ребенок. Совсем рядом с моим чердачком: ее заднее окно видно из моего. Но пока она решила пожить со мной.

Она действительно чудесная девчонка. Без артистической жилки, но очень толковая. Могла бы стать, кем захочет, если бы только научилась управляться со всем тем, что взвалили на ее плечи родители.

Она немножко стесняется Анжелы и кое-кого из моих друзей – то ли они для нее слишком взрослые, то ли еще что, – но со мной и с Софи отлично ладит. Может, потому, что стоит оставить нас с Софи в одной комнате больше чем на две минуты, как мы начинаем хихикать и ведем себя, будто мы вдвое младше, чем на самом деле, так что получается – всего на несколько лет старше Энни.

– Вы с ней как сестры, – сказала мне как-то Энни, когда мы возвращались из студии Софи. – У нее волосы светлее, она немножко фигуристее и уж точно гораздо опрятнее тебя, но я, когда вижу вас вдвоем, всегда чувствую, что вы – семья. Такая, какой полагается быть семье.

– Даже при том, что в Софи – кровь эльфов? – спросила я.

Она решила, я шучу.

– Если в ней и есть что-то волшебное, – сказала она, – то в тебе не меньше. Потому-то вы и кажетесь родными друг другу.

– Я просто смотрю на мир внимательно, – сказала я ей, – только и всего.

– Вот-вот…

Малышка зашевелилась точно по расписанию – в половине четвертого утра в воскресенье. Я бы, пожалуй, запаниковала, если бы Энни не паниковала за двоих. Так что я просто позвонила Анжеле и стала помогать Энни одеваться. К тому времени как подъехала Анжела, схватки уже начались вовсю. Но все обошлось прекрасно. Джиллиан София Мэкл появилась на свет два часа сорок пять минут спустя в ньюфордской городской больнице. Шесть фунтов пять унций краснолицего чуда. Без осложнений. Осложнения начались позже.

В последнюю неделю перед выставкой все сбились с ног. Сто одно дело, о которых никто не подумал, и все надо было успеть в последний момент. И в довершение всех несчастий один холст у Джилли остался незаконченным до вечера пятницы, и она никак не могла выбросить его из головы.

Он был на подрамнике, еще без названия, покрытый одноцветной грунтовкой, с грубо намеченными контурами. Цвета никак не давались ей. Джилли знала, чего хочет, но стоило подойти к холсту, в голове становилось пусто. Будто забыла все, чему ее учили. Ночью внутренняя сущность картины возникала перед ней, как призрак, но улетучивалась с рассветом, забывалась, как мимолетный сон. Ее изгонял проснувшийся внешний мир. Стук в дверь. Телефонный звонок.

Выставка открывалась ровно через семь дней.

Малышке Энни исполнилось почти две недели. Это был счастливый спокойный младенец из тех, которые никогда не плачут, а только курлычут что-то про себя. Сама Энни была на грани нервного срыва.

– Я боюсь, – сказала она Джилли, зайдя в тот вечер к ней на чердачок. – Слишком все хорошо. Я этого не заслужила.

Они сидели за кухонным столом, пристроив малышку на кровати между двумя подушками. Энни не сиделось на месте. Она взяла карандаш и принялась черкать что-то на листках бумаги.

– Не говори так, – сказала Джилли. – И даже не думай.

– Но это же правда. Погляди на меня. Я не такая, как вы с Софи. Не такая, как Ангел. Что я могу дать своему ребенку? Что она увидит, глядя на меня?

– Добрую любящую маму.

Энни покачала головой:

– Я вовсе не такая. У меня в голове все смешалось. Каждый день с утра до вечера я будто сквозь паутину продираюсь.

– Давай запишем тебя к врачу?

– Давай, к мозгоправу, – уныло кивнула Энни и сердито взглянула на свои каракули. – Ты погляди, какое дерьмо!

Не дав Джилли взглянуть, она смела листки со стола, и они разлетелись по всей студии.

– О господи! – вскрикнула Энни, глядя на порхающие бумажки. – Извини, я не хотела!

Она вскочила, опередив Джилли, и собрала все в мусорное ведро под плитой. Долго стояла, держа их в руках и по одному сбрасывая в мусор.

– Энни?

Она повернулась навстречу подошедшей Джилли. Сияние материнства, оживлявшее ее лицо в последний месяц перед родами, погасло. Она снова была бледна, понура и казалась такой потерянной, что Джилли только и смогла обнять ее и молча прижать к себе.

– Прости, – выдохнула Энни ей в волосы, – не знаю, что со мной творится. Просто… я знаю, мне бы радоваться, а я все боюсь и ничего не понимаю. – Она кулачками потерла глаза. – Господи, послушал бы меня кто! Только и делаю, что жалуюсь на жизнь.

– Честно говоря, есть на что пожаловаться, – сказала Джилли.

– Да, но если вспомнить, что было, пока я тебя не встретила, я, можно сказать, в рай попала.

– Не хочешь переночевать сегодня у меня? – предложила Джилли.

Энни высвободилась из ее объятий.

– Если можно… если ты не против…

– Совершенно не против.

– Спасибо.

Энни оглянулась на кровать. Ее взгляд упал на настенные часы.

– Опаздываешь на работу, – сказала она.

– Ничего страшного. Думаю, я сегодня возьму отгул.

Энни покачала головой:

– Нет, иди. Ты же сама говорила, что в пятницу работы выше головы.

Джилли до сих пор работала по вечерам в кафе Кэтрин на Баттерсфилд-роуд. Она легко представляла себе, что скажет Венди, услышав, что она приболела. Во всем городе не найдется кому ее подменить, и, значит, Венди придется обслуживать все столики в одиночку.

– Ты уверена? – спросила Джилли.

– Со мной все в порядке, – сказала Энни. – Честно.

Она подошла к кровати, взяла малышку, нежно побаюкала ее на руках.

– Только посмотри, – тихонько шепнула она, скорее сама себе. – Трудно поверить, что такая красота родилась от меня. – Не дав Джилли заговорить, она повернулась к ней. – Это тоже волшебство, да?

– Может быть, самое большое из доступных нам чудес, – отозвалась Джилли.

«И это называется любовь?» Клодия Федер. Масло. Студия «Старый рынок», Ньюфорд, 1990 г.

Толстый мужчина сидит на кровати в дешевом гостиничном номере. Он снимает рубашку. В приоткрытую дверь туалета видна тоненькая девочка в лифчике и трусиках, сидящая на унитазе со шприцем в руках.

На вид ей около четырнадцати лет.

«Я просто смотрю вокруг внимательно», – говорила я ей. Должно быть, потому-то, закончив смену и вернувшись на чердачок, я не застала Энни. Такая я внимательная. Малышка лежала на кровати между двумя подушками, а на кухонном столе я увидела записку:

«Не знаю, что со мной не так. Мне все время хочется кого-то ударить. Я смотрю на маленькую Джилли, вспоминаю свою мать и боюсь. Позаботься о ней за меня. Научи ее волшебству. Пожалуйста, не сердись».

Не знаю, сколько я просидела, глядя на эти печальные, жалобные слова. Слезы лились у меня из глаз.

Нельзя было уходить на работу. Нельзя было оставлять ее одну. Она в самом деле думала, что малышка неизбежно повторит ее собственное детство. Сколько раз она мне это говорила, а я просто не замечала, да?

Наконец я бросилась к телефону. Позвонила Анжеле. Позвонила Софи. Позвонила Лу Фучери. Обзвонила всех, кого могла вспомнить, кто мог помочь ее найти. Анжела сидела со мной на чердачке, когда зазвонил телефон. Я взяла трубку.

И я услышала, что сказал Лу:

– Не больше пятнадцати минут назад патрульный доставил ее в больницу. Накачалась бог знает чем. Он говорит, настоящее самоубийство. Мне очень жаль, Джилли, но я уже не застал ее в живых.

Я ничего не сказала. Просто передала трубку Анжеле, пошла и села на кровать. Взяла на руки маленькую Джиллиан и еще немножко поплакала.

Я вовсе не шутила тогда, говоря о Софи. В ней на самом деле течет кровь эльфов. Не могу объяснить это, и мы редко об этом говорим, но я просто знаю, что это так, а она отрицает. Все же она пообещала мне благословить малышку Энни, как благословляли детей феи в старых сказках.