Джек прикуривает выигранной у Кода зажигалкой «Зиппо» и возвращает мне кисет.

– Так что же ты ее оставил? – спрашиваю я.

– Да я до нее и не добрался.

Я поднимаю бровь.

– Как разобрался, что у нас творится, – поясняет он, – сразу понял, что на ухаживания времени не остается, как бы хороша ни была девчонка. – В его голосе улыбка, но у Джека такой уж голос – в нем всегда улыбка, что бы ни случилось.

– А что творится? – спрашиваю я.

– Тот единорог, которого мы похоронили, – он ведь был не первый. Судя по тому, что я слышал у Харли, он уже двенадцатый, если не тринадцатый.

Я киваю, показывая, что слушаю.

– Ты знаешь, что это значит, – говорит Джек.

– Они повадились убивать…

– Вот именно.

Он смотрит в ночь, выдувает в темноту клуб дыма.

– И думаю, благодаря этому их кровь волшебна, – прибавляет он, помолчав. – Такие сновидцы искали бы разнообразия, если бы убийство единорога не давало им особых преимуществ.

– Или просто они предпочитают трудную охоту, – говорю я.

Мы оба слышали, что единорога загнать сложнее, чем любую другую дичь. Да еще этот их фокус с исчезновением, когда они ступают на тропу духа. Я и сам неплохо отыскиваю эти тропы, но это умение дается не сразу, и даже когда навостришься это делать, приходится почаще тренироваться, чтоб не потерять хватки. Большинству просто не хватает времени.

Но Джек качает головой:

– Нет, не так все просто. Ты же знаешь этих сновидцев. Дай им лишь попробовать зелья, и они черпают в нем только силу, а о духе и не вспомнят. Кровь единорога дает им силу. Силу и бесстрашие.

Я вспоминаю глаза волчицы и киваю. Она только потому не бросилась на нас, что видела впервые. Хватило ума сначала изучить незнакомцев.

– Вот такие у нас дела, – говорит Джек.

Я выжидаю, но он молчит, и тогда я спрашиваю:

– А мы тут при чем?

– Не ты ли вечно призывал быть ответственнее? – удивляется он.

– И что ты предлагаешь? – возражаю я. – Стеречь единорогов и защищать их?

– Нет, просто убить тех волчиц.

– Убить…

Один из моих недостатков – по крайней мере, с точки зрения прочих псовых – в том, что я всегда предпочитаю избегать столь кардинальных решений. Я умею быть жестким, если приходится, только, на мой взгляд, насилие никогда ничего не решает. Убив кого-то, ты, может быть, и справишься с одной проблемой, но будешь тащить на себе груз убийства до конца твоих дней. Еще несколько убийств, и в тебе не остается места для роста души. Жизнь становится тяжким бременем, и ты кое-как ползешь по ней.

– Они порочат имя псов, Джо.

Но дело не в том. Я по глазам его вижу: похороненный нами единорог оставил шрам на сердце Джека. Я понимаю, что он чувствует, и отвечаю ему медленным кивком. Стоит вспомнить тот раз, когда я видел живого…

– Да, – говорю я рассеянно, – надо нам их остановить.

– Что-то я тебя не понимаю, – говорит Джек. – Ты же у нас поборник справедливости. Как увидишь зло, тут же бросаешься его искоренять. А теперь…

– Мысли у меня не тем заняты.

– Все думаешь о своей сестре?

Я киваю:

– Из головы не идет с тех пор, как ее сбила машина. И никто не может ей помочь, кроме разве что Нокомис.

– И то вряд ли, – вставляет новый голос. Первая мысль – вернулся Коди. Но тут Джек его окликает по имени, и я узнаю Нанабозхо, остановившегося на краю освещенного круга. Он койот, как и Коди, так что перепутать нетрудно, только Бо пониже ростом и глаза у него разные: один карий, другой – цвета голубоватой стали. Меня сбило с толку то, как он появился, незаметно для нас с Джеком, но я быстро соображаю, что этот манидо-тевин будит эхо в сердцах многих койотов.

Так оно и бывает с домами сердец. Вы всегда можете оказаться в своем доме, где бы ни были. Как пальцами щелкнуть. Наверно, потому и следы такие свежие, что Бо здесь ночевал.

– Что ты такое говоришь? – удивляется Джек.

Бо подходит и садится у костра.

– Я виделся с Джоленой, – объясняет он, – и она сказала, что Джо просил присмотреть за его подружкой.

– За Джилли, – вставляю я.

Он кивает:

– Славная девочка. Я захожу составить ей компанию, когда бываю в том углу Большого леса. Она мне и сказала, что Старуха уже навещала ее.

– Они говорили?

– Не словами, – отвечает мне Бо, – и Джилли ничего не поняла. Зато я понял. Она была Белой Бизонихой, Джо, а тебе известно, что это значит. Она вернулась на тропу бизонов, и никто из нас в ближайшее время ее не увидит.

– Но…

– Ты замечаешь, что происходит с внешним миром? – перебивает Бо. – Там все идет к чертям, разве не видно? И ты надеешься, что она станет беспокоиться об одной раненой девочке, когда ее мучит боль целого мира? Вернее даже, агония. Мир уминает, Джо, и уже не так медленно, как верно. Лавина стронулась, и ее не остановить. Думается, Старуха посмотрела на твою Джилли и решила, что там нет ничего такого, с чем девочка сама не смогла бы справиться.

Этого я и боялся. Нокомис все дальше и дальше уходит от забот отдельного человека, и причины тому ясно описал Бо. Когда целый мир в беде, собьешься с ног, разбираясь с каждым по отдельности.

Пожалуй, отыскать ее мне не по силам, да и взялся я за это, приходится признать, скорее для того, чтобы не пришлось заставлять Джилли делать то, что должно быть сделано. Самой отыскать в себе больное место и самой разобраться с тем, что ждет ее. Друзья могут стоять рядом, держать ее за руку, предлагать поддержку, но никто не сделает этого за нее.

– Чем она так важна-то? – спрашивает Бо.

– Она – друг, – отвечаю я. Это должно бы все объяснить, и объясняет, только…

– Понятно, – говорит Бо, – но там еще что-то происходит. В ней такой свет, какого я никогда раньше не видал.

– Не знаю, – отзываюсь я. – Но это что-то значит. Она не зря пришла в мир.

– Никто не приходит зря, – говорит Джек, и в кои-то веки в его голосе не слышно улыбки.

Я киваю:

– Просто мне этот свет говорит, что она может изменить что-то для стольких людей, скольких ни тебе, ни мне не коснуться.

– Ты бы сам на нее посмотрел, – говорит Бо Джеку, – тогда бы понял.

Джек переводит взгляд с него на меня. Я пытаюсь объяснить:

– Она как… как…

Мне не найти слов. Я отвожу взгляд от огня и в тот миг, пока не включилось ночное зрение, вижу одну только тьму. Потом одна за другой появляются звезды. Луна такая большая и яркая, что цвет у нее почти белый.

– Она как те единороги, – наконец говорю я Джеку. – В ней огонь, рядом с которым хорошо даже просто стоять. Он согревает душу.

Мы молчим. Бо наливает себе моего кофе, берет моего табачку из кисета и свертывает для всех по самокрутке, а Джек дает нам прикурить от своей «Зиппо».

– Это не Кода ли зажигалочка? – спрашивает Бо.

Джек кивает:

– Выиграл в карты… – Он задумчиво косится на Бо. – Кстати, о Коди: разве это не его манидо-тевин?

– Был, – отзывается Бо. – Теперь он в другом месте – сплошное сияние солнца и цветы. Представь себе пустыню, где все кактусы вечно в цвету, а под ногами ковер золотистых маков и розовых кошачьих лапок.

Я улыбаюсь:

– Так он в самом деле влюблен?

Бо кивает.

– А как насчет тебя? – любопытствует Джек.

– Насчет меня? – повторяет Бо.

У него такой вид, что сразу ясно: он ушел в себя, оглядывается в далекое прошлое, которое, может быть, и не хочется вспоминать, но невольно вспоминаешь, задеваешь снова и снова, как незажившую ранку. Каждый раз сковыриваешь струп и не даешь ей затянуться.

Бо вздыхает:

– Мне сейчас как раз и нужно такое одинокое место. Я, надо полагать, в чем-то похож на Старуху. Чем больше выхожу во внешний мир, тем мне больнее. Только здесь и отдыхаю.

Джек поворачивается ко мне:

– Видишь, о чем я говорю? Вот почему мы должны остановить тех волчиц. Мало, что ли, того, что они творят с собой и своим миром? Может, там мы и не можем им помешать, но здесь сумеем.