— Нет, нет, не надо, — повела она головой. Разговоры об Уинтроу явно не доставляли ей удовольствия; она сама не упоминала о нем и ему не давала.

— Что ж, — сказал Гентри. — Если придумаешь, что я мог бы для тебя сделать, просто дай знать.

И повернулся идти.

— Гентри! — окликнула она торопливо. — Гентри, постой!

— Да, Проказница? Что такое?

— Я говорила тебе, чтобы перебрался на другой корабль… Помнишь, я говорила тебе? Чтобы ты себе другое место нашел?…

— Помню, — кивнул он неохотно. — Помню…

И снова Гентри повернулся идти, но тут же едва не налетел на человека, неожиданно шагнувшего к нему из темноты. Старпом шарахнулся, едва не вскрикнув от неожиданности. Мгновением позже он разглядел, что перед ним был всего лишь Уинтроу. Ночь сделала мальчишку, облаченного в затасканное тряпье, похожим на бесплотного духа. Уинтроу выглядел очень исхудавшим, на бледном — как у любого раба — лице выделялись татуировки, казалось, они ползли по щеке. И он до того провонял миазмами невольничьего трюма, что Гентри отступил прочь еще прежде, чем успел об этом подумать. Старпом предпочитал вообще не встречаться с Уинтроу, а уж посреди ночи да наедине — это было удовольствие, мягко говоря, ниже среднего. С некоторых пор мальчишка начал казаться Гентри этаким ходячим упреком, живым напоминанием обо всем, чего моряк пытался не замечать.

— Чего надо? — грубо спросил он, но ему самому показалось — прозвучало это как плач.

— Один из рабов умирает, — просто ответил Уинтроу. — Хорошо бы его на палубу вынести.

— Ну и чего ради, если он все равно умирает? — с прежней грубостью осведомился Гентри, пытаясь спрятать за резкими словами свое собственное отчаяние.

— Но почему бы и нет? — спросил Уинтроу негромко. — Когда он умрет, вы же всяко вынесете его наверх, чтобы избавиться от тела. Так почему бы не сделать это чуть раньше, чтобы он хоть перед смертью чистым воздухом подышал?

— Чистым воздухом? У тебя что, совсем нос заложило? На этом корабле такого места уже не осталось, где бы не смердело!

— Допускаю, что тебе именно так и кажется. Но ему точно было бы здесь, наверху, перед смертью легче дышать.

— Я не могу просто так вытащить раба на палубу и оставить его здесь! Кого прикажешь приставить, чтобы за ним присматривать?

— Я бы и присмотрел, — ровным голосом предложил Уинтроу. — Да и кому какая от него может быть угроза? Он в таком жару, что будет просто лежать, глаз не раскрывая, пока не помрет.

— Жар? — насторожился Гентри. — Он что, из этих «расписных»?

— Нет, он из переднего трюма.

— Тогда почему его лихорадит? У нас до сих пор только «расписные» болели! — Гентри говорил сердито и так, словно Уинтроу был во всем виноват.

— Его укусила крыса. Его сосед говорит, что с того укуса, похоже, все и началось. — Уинтроу помялся. — Может, его вообще следовало бы на всякий случай убрать от других.

Гентри фыркнул:

— Думаешь сыграть на моих страхах, чтобы своего добиться, так?

Уинтроу смотрел на него спокойно, не отводя взгляда:

— Тогда назови мне хоть одну стоящую причину, по которой не следует вынести этого бедолагу на палубу умирать.

— У меня нет свободных людей, чтобы таскать его туда-сюда прямо сейчас. Идет большая волна, шторм надвигается. Мне вся вахта на палубе нужна, до человека, — не ровен час, понадобятся! Мы входим в пролив со сложным фарватером: тому, кого шторм застигает именно здесь, следует держать ухо востро!

— Если ты дашь мне ключ, я сам его наверх вытащу.

— Ты?… Вытащишь из переднего трюма наверх взрослого мужика?… В одиночку?…

— Значит, кто-нибудь еще из рабов мне поможет.

— Вот что, Уинтроу… — начал Гентри раздраженно, но тут вмешалась Проказница.

— Пожалуйста, Гентри, — тихо сказала она. — Пожалуйста, пускай его вынесут.

Гентри очень не хотелось им уступать… Почему — он сам не взялся бы объяснить. Ему давался шанс явить вполне посильное милосердие — а он только желал отказать. Почему? Наверное, потому, что, если правильно было пожалеть этого умирающего, значит… значит… Он отбросил беспокоящую мысль. Он, в конце концов, был на этом судне старпомом, у него была куча обязанностей, и самая основная — поддерживать на корабле тот и именно тот порядок, которого пожелал капитан. И даже если бы прямо сегодня он встал перед ним и заявил: «Это неправильно!» — что изменил бы его единственный голос?

— Ты, помнится, говорил: если, мол, я вспомню, чем ты можешь мне угодить, чтобы я только сказала, — напомнил корабль.

Гентри посмотрел вверх, на вечернее небо, обложенное густеющими облаками. «Если Проказнице не потрафить, она упрется, и тогда шторм нас оттреплет вдвое хуже, чем мог бы…» Гентри страсть не хотелось перечить кораблю именно теперь.

— Если волнение еще усилится, палубу начнет «мыть», — предупредил он их обоих.

— Думается, — сказал Уинтроу, — он вряд ли заметит…

— Ох, Са!.. — с чувством воскликнул Гентри. — Я не могу доверить тебе свои ключи, парень. И не могу разрешить вывести на палубу здорового раба. Ладно — если уж надо это сделать, чтобы угодить кораблю, я все сделаю сам! Только давай поторопимся… — И громко прокричал: — Эй, Комфри! Присмотри тут, на палубе! Я иду вниз. Понадоблюсь — зови сразу!

— Так точно, старпом!.. — долетело из полутьмы.

— Валяй, показывай, куда идти, — нарочито грубовато обратился Гентри к Уинтроу. — Если в переднем трюме вправду какая хворь завелась, всяко мне самому лучше взглянуть!

Уинтроу молча вел его по корабельным недрам… Он просто не мог придумать, что бы такого сказать Гентри, кроме просьбы, — а ее он уже высказал. Он очень болезненно чувствовал всю бездну разницы между ним и собой. Гентри, правая рука и надежный советник его отца, был от Уинтроу, раба и обесчещенного сына, дальше, чем небеса от земли. И потому, ведя Гентри по направлению к набитому невольниками переднему трюму, он чувствовал себя так, будто ведет постороннего знакомиться со своим личным кошмаром.

Гентри дал ему нести фонарь. Тот отбрасывал яркий круг, освещавший гораздо больше, нежели свечки, к которым успел привыкнуть Уинтроу. Оттого ужас человеческого унижения и уничтожения ощущался еще вдвое острей. Уинтроу старался дышать как можно реже, да и то делая очень мелкие вдохи. Это было искусство, которому он успел обучиться. Гентри, шедший сзади, время от времени давился кашлем, а один раз, кажется, старпома едва не стошнило. Уинтроу не оглядывался… Было и так ясно — Гентри как старпом не обязан был сам спускаться в невольничьи трюмы. Он и не спускался. У него другие люди в подчинении были — их при надобности и посылал. Уинтроу про себя весьма сомневался, что его отец со времени выхода из Джамелии вообще заглядывал вниз.

Поблизости от умирающего им пришлось низко нагнуться. Здесь рабы лежали так плотно, что, делая шаг, трудно было на кого-нибудь не наступить. При виде яркого фонарного света несчастные начинали шевелиться и тихонько шушукаться.

— Вот тот, о ком я говорил, — показал Уинтроу. И пояснил жрецу, лежавшему рядом: — Это Гентри, старпом… Он согласился позволить мне вынести твоего друга наверх.

Раб-жрец приподнялся, моргая в ярких лучах фонаря.

— Да пребудет с тобою милость Са, — сказал он старпому. — Я — Са'Адар.

Гентри никак не прокомментировал ни того, что невольник вздумал ему представиться, ни того, что он претендовал на священнический сан. Уинтроу показалось, что старпом почувствовал себя неудобно — как это, его представляли рабу!.. Нагнувшись, Гентри опасливо потрогал горячую кожу умирающего раба.

— Жар, — объявил он, как будто это и так не было очевидно. — Вынесем его отсюда, пока зараза не распространилась.

И он потянулся вбок, к толстенной скобе, загнанной в дерево «Проказницы». К скобе крепилась длинная цепь, державшая целый ряд невольников. Соленость морского воздуха и влажные человеческие испарения успели потрудиться над висячим замком. Гентри пришлось повозиться, прежде чем замок, скрежетнув, разомкнулся. Ему пришлось еще бороться с дужкой, никак не желавшей выходить… Но вот наконец свободный конец цепи упал на грязную палубу.