Кеннит дождался, пока тот остановится перевести дух, и брезгливо спросил:

— А приличного груза какого-нибудь не нашлось?

Соркор расплылся в улыбке:

— У ихнего капитана, похоже, был зуб на хорошие шмотки. Жаль только, брюхо он себе изрядное отрастил. Да и цвета выбирал больно уж дикие.

— Значит, эти шмотки тебе как раз подойдут, — произнес Кеннит таким ледяным тоном, что Соркор вытянулся в струнку. — Так вот. Если вы там уже кончили забавляться, давай-ка отправим на этот корабль небольшую команду и отведем нашу так называемую добычу в какой-нибудь порт. Посмотрим, какова будет наша выручка за целую ночь трудов… Сколько у нас раненых и убитых?

— Двое убитых, кэп, и еще трое легонько порезаны.

Соркор явно не рад был отвечать на этот вопрос. «Неужели у него глупости хватало полагать, будто я вместе с ним туда попрыгаю?» Вслух же Кеннит сказал:

— Надо думать, сколько-то наших еще погибнет от заразы, которую они там непременно подхватят. Тут от одной вони недолго сыпью покрыться и на понос изойти. Если в этой поганой лохани еще что похуже не угнездилось…

Соркор упрямо возразил:

— Если оно даже и так, кэп, то рабы-то, которых мы выпустили, в том нисколько не виноваты.

— А я и не говорил, что они виноваты. Ладно, спишем возможные потери на свою собственную глупость. Теперь к делу. Итак, за свои труды мы сегодня получили корабль. Может статься, он нам даже принесет немножечко денег. Но прежде нам надо избавиться от его «груза». И все там дочиста отскрести. — Он сверлил Соркора пристальным взглядом, задавая давно приготовленный вопрос: — Кстати, как ты намерен поступить с доходягами, которых спас? Где нам следует высадить их на берег?

— Ну, кэп, ведь не можем же мы их просто так ссадить на ближайшем побережье. Это ж форменное убийство получится! Половина больна, другая половина от слабости на ногах не стоит. А мы им ни инструментов оставить не сможем, ни даже харчей… кроме разве что корабельных галет…

— Убийство, — протянул Кеннит задумчиво. — Вот ведь новое слово для тебя или для меня, Соркор. Кое-кто из нас, помнится, только что живых людей морским змеям бросал…

— Они по заслугам получили, кэп! — набычился старпом. — Да и то, правду тебе сказать, по их-то делишкам даже слишком быстрая смерть получилась!

Он шарахнул мясистым кулаком по ладони, глаза нехорошо горели. Кеннит едва слышно вздохнул.

— Ах, Соркор, Соркор, да разве ж я спорю? Я просто хочу напомнить тебе, что мы — пираты. Вот мы кто. Кровожадные и безжалостные мерзавцы, которые подкарауливают во Внутреннем Проходе беззащитные торговые корабли, нападают, режут и грабят. Мы делаем это ради корысти, если ты еще не забыл. Мы этим живем. Мы не можем быть няньками при больных невольниках… из которых по меньшей мере половина вполне заслужила такую судьбу. Мы не герои, спешащие на помощь обиженным и несчастным… Мы пираты, Соркор. Пираты.

— Мы договорились, кэп, — повторил Соркор несгибаемо. — Одна погоня за живым кораблем — одно невольничье судно. Ты слово давал.

— Давал. Потому что надеялся: ты увидишь последствия первой же такой вот «блистательной победы» и поймешь, что затеял бесполезное дело. Посуди сам, Соркор. Допустим, потратим мы время и силы, но притащим-таки этот говенный корабль к себе в Делипай… Ты полагаешь весь город выбежит нас на руках качать за то, что мы выпустим на причал триста пятьдесят полудохлых, ободранных, грязных и больных бывших невольников? Которые вне всякого сомнения, тут же пополнят доблестные ряды нищих, потаскух и воров?… А сами эти рабы — то-то, я думаю, они тебя горячо поблагодарят за подобную участь…

— Уже благодарят, — сказал Соркор хмуро, — Всей толпой. И потом, я ведь был в их шкуре, кэп. И в то время я бы от счастья уписался, если бы меня выпихнули на берег в самом растреклятом месте, голого и без куска хлеба… только бы чувствовать себя свободным и чистым воздухом надышаться!

— Ну что ж. Замечательно. — Кеннит закатил глаза, весьма театрально капитулируя. — Уговорил. Доведем дело до закономерного конца… раз уж так получается. Выбери порт по своему усмотрению, Соркор, и мы их туда отвезем. Я только вот о чем тебя попрошу. Во время перехода те из рабов, кто будут в состоянии, пускай хотя бы начнут мыть и чистить корабль. И еще. Я хотел бы поднять паруса как можно скорей. Пока змеи снова не проголодались. — Тут Кеннит как бы невзначай отвел от Соркора взгляд, а сам подумал, что вряд ли следует позволять старпому наслаждаться благодарностью спасенных рабов. И приказал: — На захваченном судне пускай управляется Рафо. Дай ему в помощь кого сочтешь необходимым. А ты мне будешь нужен здесь, на «Мариетте».

Соркор выпрямился.

— Слушаю, кэп, — выговорил он тяжело. И, грузно топая, покинул каюту. Как мало похож он был сейчас на того Соркора, который совсем недавно влетел внутрь, сияя счастьем победы. Он тихо прикрыл за собой дверь…

Некоторое время Кеннит молча смотрел на эту дверь. Он знал, что подвергает верность Соркора определенному испытанию, а ведь на ней, на этой верности, очень многое зиждилось. Кеннит задумчиво покачал головой. Возможно, он был сам виноват. Выбрал, понимаешь, простого необразованного моряка, ну там, небесталанного по чести кораблевождения и счета, — и возвысил его, сделав старпомом. Научил, как держать в узде команду… Такая должность, ничего не попишешь, требовала определенного умения думать. Но в последнее время Соркор стал думать слишком уж много. Как бы в самом скором времени Кенниту не пришлось выбирать, что для него важнее: испытанный и толковый старпом — или полнота его собственной власти над кораблем и людьми. Кеннит тяжко вздохнул. Орудия, которыми он ваял свою судьбу, имели свойство приходить в негодность так быстро…

Брэшен проснулся с затекшей от неудобного положения шеей, а под веки ему ни дать ни взять насыпали песка. Его разбудило утреннее солнце, проникшее сквозь заросшее грязью стекло иллюминатора на другом конце каюты. Свет, сочившийся сквозь напластования засохшего ила, был слабым и мутно-зеленым, но тем не менее это был самый что ни есть солнечный свет. И его хватило, чтобы сказать моряку: «Вставай! Новый день начался!»

Он выбрался из гамака, спустил ноги на пол… и почувствовал себя в чем-то виновным. В чем?… В том, что опять промотал весь свой заработок, хотя и давал себе слово начать откладывать хоть понемногу?… Верно, но эта вина была застарелой, привычной; сегодня же он испытывал гораздо более свежее и, так сказать, зубастое чувство. Ну-ка?… Ох ты. Ну конечно.

Альтия.

Девочка приходила сюда к нему накануне вечером, просила совета… Если, конечно, ему с пьяных глаз не приснилось. А он ей… А он ей чего только не наговорил. Выплеснул ей в лицо все помои, скопившиеся в душе. И ни словечком не обнадежил.

И никакой помощи не предложил…

Брэшен попытался отделаться от гадостного ощущения. В конце-то концов, разве он был Альтии чем-то обязан? Ничем. Ни в коем случае. Они даже и друзьями-то не были. Уж больно много ступенек общественной лестницы их разделяло. Он был всего-навсего старпомом на корабле ее отца. А она — дочерью капитана. Какая тут может быть дружба?

Что касается покойного Ефрона Вестрита — все верно, он в свое время сделал Брэшену немало добра, причем именно тогда, когда никто другой не желал протянуть ему руку. Дал шанс выбиться в люди… Но теперь старик умер, а значит — та часть жизни навсегда отошла в прошлое.

А кроме того… Хоть и горьки были те с позволения сказать советы, которых он надавал вчера Альтии, — за каждым его словом стояла несокрушимая жизненная правда. Будь у Брэшена возможность чудесным образом повернуть время вспять, он никогда и ни под каким видом не поссорился бы с отцом. Он стал бы самым усидчивым школяром, какого только себе можно вообразить. Он примерно вел бы себя во время нестерпимых (как ему раньше казалось) выходов в свет. Он начисто позабыл бы о выпивке и циндине. И без звука женился бы на той, которую ему присмотрели родители.