— Я просто буду делать, что смогу, — ответил Уинтроу. — И настолько хорошо, насколько смогу. То, что произошло, случилось не по моему выбору. Но я верю, что Са смилуется над нами.

— Са!.. — Кайл с отвращением мотнул головой. Но тут же начал распоряжаться: — Держи ее посередине пролива… Нет, еще на левый борт… Вот так… Так и держи. А где Торк? Его бы наверх сейчас, впередсмотрящим…

Уинтроу чуть призадумался, сопоставляя сказанное отцом с тем, что доносили ему чувства Проказницы. И только потом выправил курс.

— Торк умер, — сказал он помолчав. — Выкинули за борт. Поскольку один из рабов счел его бесполезным. — И он ткнул подбородком в сторону «расписного», мертвой хваткой вцепившегося в снасти где-то на середине пути к «вороньему гнезду». — Я его и послал впередсмотрящим.

Жуткое молчание сопроводило эти слова… Когда отец заговорил снова, его голос дрожал от внутреннего напряжения.

— Все это… — он говорил тихо, чтобы слышал только Уинтроу. — Ты устроил все это… только затем, чтобы взять корабль прямо сейчас… а не… через несколько лет?

Уинтроу подумал, что в этом вопросе заключалась вся разделявшая их бездна. Бездна, через которую никогда не будет наведен мост.

— Ничего подобного, — сказал он. Слова получились совершенно дурацкие, но он знал: он может говорить хоть целую жизнь — отец все равно его не поймет. Все, что у них будет когда-либо общего, — это корабль. — Давай лучше проведем ее между скалами, — предложил он. — Между собой разбираться будем потом!

Миновало, как ему показалось, долгое, долгое время… но все-таки отец шагнул вперед и встал рядом с ним. И его рука легла на штурвал рядом с рукой сына. Он глянул вверх, на снасти, заметил там одного из своих моряков.

— Кальт! — крикнул он. — Оставь! Лезь в «воронье гнездо»! — И вновь посмотрел вперед. — Вот оно, — негромко предупредил он Уинтроу. — Начинается!

Корабль, и так мчавшийся сломя голову, только теперь начал настоящий разбег…

— Продали меня, значит, — тусклым голосом проговорила Малта. — Продали меня какому-то чудищу, чтобы за корабль расплатиться. Чтобы меня утащили в деревню на болоте, где я немедленно обрасту бородавками и стану производить младенцев, пока вы будете богатеть на новых торговых сделках с семьей Хупрусов. Только не воображайте, будто мне невдомек, как это делается! Всякий раз, как женщину из Удачного выдают замуж в Чащобы, ее семья тут же начинает прямо пухнуть от денег…

Ее разбудили раньше обычного и вызвали на кухню ради этого разговора. Даже завтрак еще не был готов.

— Малта, все на самом деле не так, — сказала мать точно тем голосом, каком обычно призывала ее «выслушать разумные доводы».

Ее бабка, та по крайней мере не прикидывалась и не прятала своих чувств. Она наполнила чайник и поставила его на плиту. Нагнулась и сама раздула огонь.

— Вообще-то ты сама себя продала, — сказала она обманчиво дружелюбно. — За шарфик, кристалл огня и сновидческую шкатулку. Только не пытайся нас убедить, будто у тебя ума не хватало понять, что ты делала. Ты очень о многом хорошо осведомлена, хотя и прикидываешься простушкой.

Малта некоторое время молчала. Потом буркнула:

— Все лежит у меня в комнате. Могу вернуть хоть сейчас.

Кристалл огня… Как ей не хотелось расставаться с кристаллом огня. Но все лучше, чем помолвка с каким-то жабообразным выходцем из Чащоб. Она вспомнила свой сон, в котором целовала его, и содрогнулась. В реальности, когда он откинет вуаль, его губы непременно окажутся бугристыми от бородавок. При одной мысли о подобном поцелуе ей хотелось плеваться. Какая несправедливость! — послать ей сон о красавчике, когда на самом деле он жаба!..

— Поздновато ты спохватилась, — посуровела мать. — Если бы не наврала насчет шкатулки, дело еще можно было бы поправить… Хотя нет, о чем это я! Ты ведь к тому времени уже взяла у него камешек и платок… не говоря о стакане, из которого отпила! — Она помолчала, потом продолжала несколько добрее и мягче: — Малта… Никто не собирается силой выдавать тебя замуж. Все, о чем мы с ними договорились, — это позволять молодому человеку время от времени видеть тебя. И тебе не придется оставаться с ним наедине. Кто-нибудь обязательно будет присутствовать: либо я, либо бабушка, а может, Рэйч или Нана. Так что бояться тебе совершенно нечего, — Она прокашлялась и заговорила почти совсем спокойно: — С другой стороны, я и по отношению к нему не допущу никакой неучтивости. Ты не будешь опаздывать и не станешь ему грубить. Ты будешь с ним разговаривать как с любым почетным и уважаемым гостем нашего дома. А значит — чтобы никаких дикостей насчет деревень на болотах, бородавок или производства младенцев.

Малта выбралась из-за стола и пошла отрезать себе кусок вчерашнего хлеба.

— Ну и замечательно. Я вообще не буду с ним говорить, — заявила она. Ну и что, интересно, они смогут поделать? Как сумеют заставить ее с ним разговаривать, да еще и вежливой быть? Чтобы она притворялась, будто он ей нравится, — еще не хватало! Пусть увидит, что внушает ей отвращение — и убирается восвояси. Знать бы только, позволят или нет ей оставить себе шарфик и кристалл, если он скажет, что раздумал жениться на ней… Сейчас, пожалуй, не стоит об этом спрашивать. Но вот шкатулку свою пускай забирает когда угодно. Все равно после того, как Малта раскрыла ее, она стала серой и неинтересной, точно прогоревшая зола в очаге. Аромат, правда, сохранился, но не ради же аромата ее у себя держать?…

— Малта, это не те люди, которых позволено обижать, — заметила мать.

В последнее время она часто выглядела утомленной. На ее лице появились новые морщины, а о волосах она стала заботиться еще меньше прежнего. Скоро станет такой же кислолицей, как бабка… Что касается бабки, то она хмурилась.

— Дело не в том, кого позволено обижать, а кого нет, — сказала она. — Есть масса способов отвадить нежеланного жениха, но грубость в их число не входит. По крайней мере в нашей семье.

Малта вдруг спросила:

— Когда вернется мой отец? — И сразу же: — Персикового варенья не осталось?

— Мы ожидаем его возвращения не раньше конца весны, — устало ответила мать. — А почему ты спрашиваешь?

— Я просто думаю, что он не стал бы принуждать меня к этому. Прикидываться, будто мне нравится человек, которого я и не видела-то никогда… и видеть не хочу. Есть в этом доме хоть что-нибудь вкусное?

— Возьми маслом помажь. И никто не вынуждает тебя прикидываться, будто он тебе нравится! — рассердилась бабушка. — Ты не проститутка, чтобы за плату улыбаться, пока он зубы скалит. Я же только говорю, что ты должна обходиться с ним вежливо! И не более! Что до него, в его добронравии и воспитанности я уверена. В этом мне дала слово Каолн — а я очень много лет ее знаю. Все, что от тебя требуется, — простая вежливость! — И, несколько понизив голос, бабка добавила: — Уверена, очень скоро он убедится, что ты ему не подходишь, и избавит тебя от своего внимания. — Прозвучало это почему-то весьма оскорбительно. Так, будто она, Малта, была его недостойна.

— Я… попробую, — неохотно согласилась Малта. И бросила черствый хлеб на стол перед собой. Что ж — будет хоть повод умыть как следует Дейлу. Хватит уже той при каждом удобном случае болтать о молодых людях, заглядывающих к ним в дом. Малта знала: все они были друзьями Сервина. Но Дейла знала их имена, и они шутливо поддразнивали ее, а иногда приносили ей сладости и безделушки. Однажды, когда Малту отпустили на рынок пряностей с Дейлой (и Рэйч в придачу), один из друзей Сервина вправду узнал Дейлу — и отвесил ей такой роскошный поклон, что его плащ заполоскался на ветру! Он даже хотел угостить их чаем с пряностями, но Рэйч сказала, что они торопятся домой, и в результате она, Малта, предстала перед ним не почти взрослой девушкой, а несмышленым младенчиком. Так что неплохо будет просто ради разнообразия поведать Дейле о молодом человеке, который посещает их дом, причем именно ради нее. О его бородавках при этом рассказывать необязательно. Зато можно обрисовать его как таинственного и опасного… Малта про себя улыбнулась. И мечтательно уставилась вдаль, уже репетируя выражение лица, с которым будет рассказывать Дейле о своем поклоннике.