Бедствие отягощалось еще наплывом в город беженцев из всей страны, поскольку жилищ для них не хватало. Живя в храмах, в башнях стен, под открытым небом или в душных по жаркому времени лачугах, они умирали при полном беспорядке.

Умирающие лежали друг на друге; полумертвые, они перекатывались по улицам или сбивались, мучимые жаждой, к колодцам.

Недуг казался столь неодолимым, что люди, не зная, что станется с ними завтра, теряли уважение к любым законам, божеским и человеческим.

Все прежние погребальные обычаи теперь совершенно не соблюдались, каждый хоронил своего покойника как мог. Одни складывали мертвецов на чужие погребальные костры и сами их поджигали, другие наваливали принесенные с собой тела поверх уже горевших костров, а сами уходили.

И в иных отношениях моровое поветрие привело к беззакониям, до той поры невиданным. Поступки, которые раньше совершались лишь тайком, теперь творились с бесстыдной откровенностью. Люди старались побыстрее потратить деньги на те чувственные наслаждения, какие первыми подворачивались под руку, полагая, что жизнь и богатство одинаково преходящи.

И никто уже не тяготел к тому, что почиталось за честь, поскольку не знал, не умрет ли, прежде чем сумеет достичь ее.

Какой прок в благом поведении, если никакого блага от него все равно не дождешься?

Полезным и прекрасным теперь считалось минутное наслаждение.

Ни страх перед богами, ни страх перед законом уже никого не сдерживал.

Что до богов, то казалось — почитай их или нет, все будет едино, поскольку и добродетельные и нечестивые мерли одинаково.

Что до законов человеческих, никто не был уверен, что доживет до той поры, когда его притянут к ответу за дурные дела.

Таково было бедствие, постигшее афинян и жестоко их угнетавшее: в стенах города народ погибал от болезни, а землю разоряли неприятели.

Женщины гибли тоже.

Сестра Перикла.

Да и сам Перикл заразился и умер.

Но он еще успел увидеть гибель сына, с которым поссорился из-за денег. Вражда между ними так и не ослабла.

Он увидел и смерть младшего из двух своих законных сыновей. Когда пришло время надеть погребальный венок на труп младшего сына, он при всех разразился рыданиями, и слезы полились из его глаз, чего раньше не бывало с ним никогда.

Народ винил его во всех бедствиях афинян. Бедные, которым терять было особенно нечего, лишились и той малости, какую имели; богатые же лишались загородных имений, домов и дорогой мебели. А хуже всего было то, что война продолжалась.

Желая мира, они отправили в Спарту послов, но те вернулись, ничего не добившись.

Спарта уже успела перенять у Афин одно золотое правило: никогда не вступать в переговоры с позиции силы.

Сознавая горечь, с которой граждане во всем винили его, и необходимость успокоить город, Перикл созвал Народное собрание. Он обратился к пришедшим с резкой речью, последней из его великолепных речей, воссозданных Фукидидом не без помощи своего собственного немалого ораторского дара.

— Я ожидал вспышки вашего негодования против меня, — сказал он в начале речи. — Подавленные вашими домашними невзгодами, вы обвиняете и меня, убедившего вас воевать, и самих себя, проголосовавших за войну.

В этой речи он сказал гражданам правду, которую опускал в других: их ненавидят.

— Не думайте, что вы сражаетесь за одну лишь свободу. Нет! Утрата империи породит также опасность со стороны тех, чью ненависть мы возбудили, господствуя над ними.

Он также сказал согражданам, кто они такие: тираны.

— К нынешнему времени империя, которой мы владеем, подобна тирании, добиваться которой, может быть, и несправедливо, отказаться же от нее — весьма опасно.

Быть некое время ненавидимыми и порицаемыми — это общая участь, подчеркнул он, всех, стремящихся господствовать над другими.

То, что демократическое государство владеет империей, никому странным не показалось.

В конце концов народ проголосовал за то, чтобы оставить власть Периклу и придерживаться его терпеливой стратегии в надежде выиграть войну.

Перикл сам отплыл во главе флота из ста кораблей, включая и транспортные суда его собственной конструкции, несшие четыре тысячи вооруженных гоплитов и триста всадников, дабы захватить укрепленный город в южном Пелопоннесе и разорить земли и города, лежащие вдоль береговой линии. Земли он разорил, а с городом потерпел неудачу.

Он отправил те же суда, груженные осадными машинами, на север, чтобы покончить с сопротивлением Потидеи. Помимо прочего, они привезли с собой моровое поветрие. Корабли вернулись домой. Еще до их возвращения болезнь за сорок дней унесла тысячу пятьдесят гоплитов из начальных четырех тысяч.

Народ проголосовал за отставку Перикла и призвал его к суду по обвинению в растрате денег, которые пошли пятнадцать лет назад на взятку спартанскому царю.

Перикла сочли виновным и наложили на него штраф.

Затем народ проголосовал за возвращение Перикла к власти, поскольку хорошо сознавал, что никого лучшего для общественной службы ему все равно не найти, ибо не было в Афинах другого человека, способного, подобно Периклу, не только определить правильную политику, но и провести ее в жизнь, — человека, являющегося не просто патриотом, но патриотом еще и честным.

По названию это было правление народа, сиречь демократия, говорит Фукидид, а на деле — власть первого гражданина.

Истинная демократия наконец-то восторжествовала в Афинах лишь после смерти Перикла: правительственная власть перешла в руки дельцов, и тем самым город был обречен.

Демократия и свободное предпринимательство всегда идут рука об руку и всегда недовольны друг дружкой. Они идут рука об руку, оставаясь смертельными врагами, поскольку единственное, чем озабочено свободное предпринимательство, — это свобода предпринимательства. Потребность в справедливости в счет не идет.

Социализм оказался ничем не лучше, и даже Платон ко времени написания им «Законов» пересмотрел свои взгляды на общинную собственность.

Справедливое правительство существовать в цивилизованном мире не может. Об остальном мире у нас точных сведений не имеется.

Возвращенный к власти и восстановленный в должности Перикл обратился к согражданам со смиренной просьбой. И Афины специальным постановлением даровали гражданство его рожденному Аспасией сыну. Род Перикла не прервался, сын его мог занимать государственные должности.

В последней сцене присутствует некая Софоклова ирония.

Сын Перикла дослужился до адмирала и был среди тех, кого двадцать восемь лет спустя казнили после победы в морском сражении при Аргинузах.

Отец Перикла разбил персов при Микале и Геллеспонте, что пошло на благо всем грекам.

Перикл заслужил свои трофеи, побивая греков на благо Афин.

Десять лет назад, подавив восстание на Самосе, Перикл позаботился о том, чтобы погибших в этой войне похоронили с почетом, и произнес первую из своих надгробных речей, которая еще лет пятьсот цитировалась греками вроде Плутарха. Это в ней он сказал, что Афины лишились своей юности и год лишился весны. Когда он сходил с ораторской трибуны, женщины сбежались, чтобы воздать ему хвалы и возложить на него венки и ленты, как на победителя в состязаниях.

Все, кроме одной, сестры его предшественника Кимона, которого Перикл изгнал из города и место которого занял.

Она с сарказмом сказала ему:

— Храбрые дела совершил ты, Перикл, и достойные наших венков, погубив у нас так много доблестных граждан не в войне с финикийцами или персами, как мой брат и твой отец, а разрушая родственный и союзный город.

Спокойно улыбнувшись, Олимпиец ответил:

— Не стала бы старуха миром мазаться.

Я не единственный, кто и понятия не имеет, что он хотел сказать.

Никто ни в Афинах, ни в Спарте не смог бы объяснить, почему вообще между этими великими державами завязалась долгая война. Между ними не возникало ни торговых, ни территориальных споров. К особым захватам ни та ни другая не стремились. Спарта не нуждалась в морских портах Аттики, Афинам не требовались пахотные земли Пелопоннеса. Ни одна из сторон не желала поселиться на землях другой. Когда война завершилась, Спарта вернулась восвояси.