Я спрашиваю:

– Джеффри снятся сны?

Школа отвечает:

– Да.

Я спрашиваю:

– О чем?

Школа отвечает:

– Хочешь посмотреть?

Я медлю. Не стоит вторгаться в сны Джеффри (я и так уже догадываюсь, о чем они), но, может, если я узнаю, что происходит в его голове, я смогу помочь ему, когда он проснется.

Я говорю:

– Давай.

Темнота вокруг меня наполняется светом. Я в пещерном кабинете Джейка, но там слишком светло, как в коридорах Школы, когда она выдыхает и сжимается. Джейк стоит за столом, распластав по нему руку и подняв над головой биту-пилу. Джеффри перед столом, но на плечах у него уже не картонная коробка – он выглядит как раньше, только слишком бледный, словно постепенно исчезает из мира. Я тоже есть в этом сне, стою позади Джеффри, и, хоть на мне и нет кошачьей маски, вместо лица у меня пустота без глаз, носа и рта, и я совсем не двигаюсь.

Сцена разворачивается в замедленной съемке. Джеффри протягивает руку, чтобы остановить Джейка, но Джейк быстрее. Пила опускается и разрубает запястье Джейка – фонтан крови, раздробленная кость. Черные щупальца ползут вверх по руке Джейка от запястья, окрашивая его кожу в цвет беззвездного ночного неба. Они обволакивают его, поглощают, обвивают шею и голову, словно лианы. Его глаза горят зеленым, а из груди вырывается крик ярости.

От Джеффри осталось лишь белое очертание – он в страхе замер перед нависшим над ним братом. Отрубленная рука Джейка шлепается со стола и рассыпается на тысячу голубых лепестков хризантем, которые увядают и чернеют, едва коснувшись пола.

Раз – и сон улетает, как резинка, натянутая до щелчка. Школа снова напевает свою мелодию вокруг меня.

Я спрашиваю:

– Можешь сделать его сон приятнее?

Школа отвечает:

– Нет.

Апрель девятого класса.

Джеффри впервые пришел ко мне в гости.

Как и все, он восхитился питомником, который мои родители держали при магазине у нашего дома, и небольшой армией бонсаев, которую мама растила годами. Маленькие деревца стояли повсюду: под лампами, на подносах за окнами, на задней террасе. Мне всегда было странно приходить в чужой дом и не видеть там ни одного растения. Успокаивало, что кто-то может прийти ко мне домой и так же удивиться, до чего их много.

Мама явно была довольна тем, что Джеффри оценил ее работу, хоть скромность и не позволяла ей это показать. Потребовалось немало времени, чтобы оторвать их друг от друга, но в конце концов я утащила его наверх.

– Это твоя комната? – Он встал в дверях и огляделся.

– Ага, – сказала я.

– Твое имя на стене. – Он указал на буквы, нарисованные над моей кроватью золотым и синим. В этом воспоминании они размазаны, нечитаемы.

– Это мама написала, когда я родилась, – сказала я.

Я плюхнулась на кровать и стала наблюдать, как Джеффри в носках бродит по комнате. Он рассматривал картины и рисунки на стенах. Провел руками по маленькому деревцу-толстянке на комоде. Ствол изгибался под углом почти девяносто градусов, ветви были едва ли длиннее пальца, а круглые листики аккуратно собраны в гроздья.

– Это ты вырастила? – спросил он.

Я покачала головой:

– Мама вырастила.

Он продолжил осмотр. Для моей комнаты он был слишком долговязым, как и для всего дома, но тщательно себя контролировал. Словно его миссией на Земле было не оставлять следов. Мне же нужно было оставлять отпечатки на всем, даже если их никто никогда не замечал. Я рисовала картинку за картинкой, и мне всегда было мало. Я почти не сомневалась, что умру с ощущением, будто меня здесь не было, будто я не сделала ничего такого, за что меня бы запомнили. Я была просто школьницей, у которой вечно руки в краске, а дома полно деревьев.

– Ух ты, Кот, рисуй цветы почаще! – сказал Джеффри.

Он нашел мой альбом и повернул его ко мне. Альбом открылся на развороте с голубой хризантемой, набросанной цветными карандашами.

Я нарисовала ее, потому что мама Джеффри растила хризантемы на крыльце. Красные, желтые, белые, но не синие, потому что хризантемы от природы синими не бывают. Раз уж я взялась рисовать цветок, пусть хоть чем-то отличается от настоящего. Пусть будет необычным.

– Я подумаю, – сказала я, зная, что не собираюсь.

Я не сообразила, что Джеффри взял в руки тот самый альбом. Не сообразила, что положила его на самую вершину стопки на прикроватной тумбочке.

Джеффри перевернул страницу и замер.

– Стой!

Я вскочила, потянулась за альбомом. Джеффри бесстрастно взирал на картинку.

– Знаешь, – проговорил он, – я уверен, что Джейку бы польстило, что ты его рисуешь.

– Пожалуйста, не говори ему, – сказала я. – Поклянись, что не скажешь.

Я переползла через кровать, схватила альбом и прижала его к груди.

На мгновение руки Джеффри зависли в воздухе, а потом медленно опустились к нему в карманы. Он нахмурил брови.

– Не скажу, – сказал он.

Я спрятала скетчбук в ящик тумбочки.

Повисла тяжелая тишина, а потом Джеффри спросил:

– Почему ты мне не рассказала?

– Что нарисовала его портрет? Уж простите, не знала, что вы из инспекции по делам искусств.

– Я не об этом.

– Ты же знал. Я тебе рассказывала сто лет назад, еще на той вечеринке.

– Да, но ты сказала, что это скоро пройдет. Раз уж ты целых два года собралась крашиться в моего брата, мне бы хотелось знать.

– Нет у меня никакого краша.

– Кот!

Я отшатнулась. Джеффри никогда не повышал голос.

– Какая разница? – спросила я.

– Ты же приходишь ко мне домой, – ответил он. – Ты проводишь со мной время. Это что, только из-за него?

– Нет!

Его это явно не убедило.

Лучшая подруга Джеффри Блументаля.

– Мы лучшие друзья, – сказала я. – Джейк – это не важно. Давай… объедимся пицца-палочками или «Скитлс» и… посмеемся над плохими фильмами ужасов. И собаки твои нас обслюнявят, и будет весело, как всегда. Давай?

Он бросил взгляд на ящик тумбочки.

– Джейк – это не важно? – сказал он.

– Джейк – это не важно, – повторила я. – Мы – это мы, он тут ни при чем.

Джеффри ушел.

Комната меняется. Я выползаю из-под труб – во всей котельной пусто. Я осторожно поднимаюсь по лестнице и, остановившись у двери, прислушиваюсь. В коридоре тихо.

Джеффри ушел, значит и Марк ушел. Я все равно ступаю осторожно, потому что в коридорах сейчас просторно и темно, а я знаю, что Марк умеет прятаться в тени. Когда на меня накатывают воспоминания о том, что случилось, в животе пузырьками закипает тревога.

Нужно всем рассказать, что произошло.

Нужно всех предупредить.

Нужно выяснить, кто и почему напал на Джули и как не допустить повторного нападения.

Нужно убедиться, что с Джеффри все хорошо.

Первая остановка – Фонтанный зал. Как и администрация, это место сбора, но для таких, как я. Тех преображенных, что еще не потеряли себя и не бродят по коридорам. Фонтанного зала точно раньше не было. Он располагается чуть дальше двора, где была убита Джули. В нем четыре двери, по одной в каждой стене, и все они широко распахнуты.

Мы назвали комнату так из-за двух больших фонтанов в каждом конце. На городской площади, окруженные небоскребами и бесконечными толпами пешеходов, они были бы уместнее. Здесь же это гигантские хрустальные бассейны, которые переполняются водой, когда Школа выдыхает и стены смыкаются. Когда Школа выдыхает, а стены и потолок раздвигаются, струи фонтана бьют прямо в темноту.

Между фонтанами расположилось небольшое стойбище – одеяла, подушки, фонари, тенты, палатки, рюкзаки, книги и тетради, разнообразная еда для тех, кто может есть, и все остальное, что нам удалось надыбать. Там кружком сидят несколько учеников, включая Сисси, которая завернулась в большое флисовое одеяло с узором из сотен овец, прыгающих через изгороди. Сегодня она выглядит маленькой, как жучок, прилипший к лобовому стеклу. Она сидит ко мне спиной, но остальные мигом замечают меня и замирают.